Тулепберген Каипбергенов - Сказание о Маман-бие

• Название: Сказание о Маман-бие
• Автор: Тулепберген Каипбергенов
• Издательство: Советский писатель
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Перевод с каракалпакского А.Пантиелева и З.Кедриной

Действие романа Т.Каипбергенова "Дастан о каракалпаках" разворачивается в середине второй половины XVIII века, когда каракалпаки, разделенные между собой на враждующие роды и племена, подверглись опустошительным набегам войск джуигарского, казахского и хивинского ханов. Свое спасение каракалпаки видели в добровольном присоединении к России. Осуществить эту народную мечту взялся Маман-бий, горячо любящий свою многострадальную родину.

В том вошла книга первая.

---

И Маман покинул собрание. Есим-бий решительно вышел вслед за Маманом, колеблющийся Гаип-хан проводил их до двери, но на пороге словно запнулся, отстал, а юный Курбанбай-бий вскочил было бежать за ними, но кто-то потянул его за полы халата, и он шлепнулся на свое место. Все остальные сидели не шелохнувшись, точно привязанные. Хозяину дома Есенгель-дыбию и в голову не пришло хотя бы спросить у обиженных биев, куда они едут одни среди ночи.

Старый Есим-бий ехал за молчаливым Маманом, думая: как утишить бурю, которая бушевала в его душе? И когда проехали уже с полпути, осторожно молвил:

— Не печалься, Маман-бий. Ты ни в чем не виноват. Эти спесивые бии все равно тебя не поймут, а народ тебе верит. Оглашай указ. Исполнят… Знаешь, я побывал на южном берегу Кара-Терена. Там, оказывается, хорошие земли есть для посева.

— Правильно делаете, Есим-бий, что думаете о посеве. Нельзя только на рыбу в воде надеяться, надо землю пахать, — живо откликнулся Маман. — Вот если бы вы еще съездили в Шаббаз. Неплохие у нас там оказались соседи. Если бы нашли вы там Ауэз-бия, о котором я сегодня толковал, да сказали бы, что вы от меня, он для вас ничего не пожалел бы, снабдил бы наших пахарей семенами! Я ведь о вас с ним говорил.

— Ладно, братец мой, съезжу…

Едва забрезжило утро, Маман-бий пришел в лачугу Аманлыка и всех разбудил:

— Джигиты, вставайте! Будете оглашать в народе мой указ: «Заботящиеся о завтрашнем дне своего народа вдовы, заботящиеся о своем народе одинокие мужчины пусть забудут свое горе и объединяются в семьи сами, без калыма, растят и множат детей! А кто захочет остаться вдовой, кто захочет остаться холостяком, на том божье проклятье навеки нерушимое и сорок плетей в наказание от Маман-бия. А кто вздумает доброму делу сему противиться, тому виселица на турангиле». Так будете повсеместно оглашать! Бектемир, вставай, мы с тобой пойдем к Багдагуль свататься. А вы, джигиты, пока мы не вернемся, к дому ее оглашать не ходите, идите в другую сторону. Ну, а ты, Аманлык, что делать будешь?

— Благословите, бий-ага, я пойду.

— Счастливого тебе пути, но помни: глашатаем моего указа среди бухарских каракалпаков будешь ты. Будешь послом каракалпакским для тех, кто захочет переселиться сюда, к нам. Недаром ведь в народе говорят: «Чем сидеть на троне в чужой стране, лучше своего племени овец пасти». Ты напоминай людям об этом. Как говорится: если к бедняку вернется его скот — это божий дар. Если вернутся к нам в чужие земли ушедшие вдовы и сироты наши — прибыль народу. Коли найдешь Алмагуль и она там с кем-нибудь жизнь свою связала, детей родила, то ты считай их узбеками ли, казахами ли, но на чужбине не оставляй. Коли муж ее захочет за ней пойти, веди и его к нам, будет нам зятем. Прибавится людей, прибавится и достатка… Ну, знаешь что, Аманлык, плакать-то не годится. У других народов такие джигиты, как ты, уже все четыре стороны света обошли. Когда я ездил в Хиву, встретил там армянских парней, которые с русским посольством в афганскую землю ходили и возвращались обратно. Думаешь, устали они, замучились? Да ничуть не бывало! А ты что нос повесил? Иди с поднятой головой да покрепче на ногах держись! Скажи бухарским каракалпакам, что мы с русской стороной не порвали. Вот обживемся немного, снова посольство к царю пошлем. «Бумагу великой надежды», скажи, ищем и найдем непременно! Пусть никто не теряет надежды в жизни! …А ты, Бектемир, готов? Чай пить у Багдагуль будем…

4

— Внимайте, внимайте! Не говорите, что не слыхали, что Маман-бий повелел! Не говорите, что не слыхали, что Маман-бий повелел… Заботящиеся о завтрашнем дне своего народа вдовы, заботящиеся о завтрашнем дне своего народа одинокие мужчины (холостяки и вдовцы) пусть забудут свое горе и объединяются в семьи сами, без калыма, пусть растят и множат детей! А кто хочет оставаться вдовой, кто хочет остаться одиноким (холостяком или вдовцом), на том проклятие божие, навеки нерушимое, и по сорок плетей в наказание от Маман-бия. А кто вздумает доброму делу сему противиться, тому виселица на турангиле-е-е!.. — Внимайте, внимайте!..

Курбанбай-бий тихонько приподнял циновку у входа юрты — интересно, кто это так громко кричит посередь аула? Осторожно выглядывая наружу, юноша вытянул шею, как черепаха из панциря. Увидев, что мать замерла у двери, внимательно слушает глашатая, Курбанбай сразу втянул голову в плечи и нырнул в постель. Ша-рипа заметила присутствие сына лишь тогда, когда хлопнула тяжелая циновка, сплетенная из крепких джангилевых прутьев и стеблей камыша.

«Как бы не подумал обо мне сын чего-нибудь плохого!» — с этой мыслью Шарипа вошла в юрту, но сын уже лежал навзничь на высокой пуховой подушке, словно бы ничего и не слышал.

«Внимайте, внимайте!..»-удаляющийся голос глашатая все еще доносился с ветром, и мать осторожно сказала:

— Не знаешь ли, Курбанбай, что это за повеление такое?

Вспомнив разъяснения Есенгельды-бия относительно разницы между тигром и тигрицей, Курбанбай опасливо подумал: «А может, и моя мать будет рада избавиться от вдовства?»- и в страхе, красный от стыда, поднял голову: хорошо, что мать не знает об этой его кощунственной мысли!

— Слышал я, мама, об этом повелении… — мямлил он. — Большой спор был о нем в доме Есенгельды-ага. Маман-бий отъехал от него в обиде, но, видимо, решил-таки сделать по-своему.

— Что же теперь он сам-то, Маман, будет делать? Ведь он старый холостяк! — Задавая этот вопрос, Шарипа с равнодушным видом, но что-то уж слишком усердно мешала угли в очаге. Волей-неволей надо было Курбанбаю отвечать, хотя, ни на минуту не забывая о «повадках тигрицы», юноша и предпочел бы промолчать.

Ты ведь знаешь, мама, что сын Юсуп-бия из рода табаклы, — его тоже Маманом звали, — так он, оказывается, умер. Вот Маман-бий и собирается теперь жениться на его вдове.

Бледность залила темное лицо Шарипы, ее остановившиеся глаза, бессильно опустившиеся руки невольно выдавали то, что она всеми силами скрывала от сына: ее внезапно рухнувшие надежды самой выйти замуж за Мамана.

— Ну и пусть женится! — процедила она сквозь зубы и, тщетно стараясь скрыть от сына свои чувства, пустилась в длинные рассуждения:- Удивляюсь я, сын мой, странному поведению двух наших биев. Сами друг с другом никак не поладят, крутят да вертят неизвестно зачем, и люди вокруг них толкутся, как льдины в ледоход по течению плывут, куда кривая вынесет! А все Маман-бий мутит. А я полагаю: раз уж пришли сюда наши каракалпаки вслед за Есенгельды-бием, так уж и слушались бы мудрого его слова!

Юный джигит, который ехал на пир к Есенгельды, не хотел ни о чем советоваться с матерью, хранил про себя свои мальчишечьи секреты. «Тигр», вернувшийся с тоя, уже понял, что свет не так прост, как ему казалось, и материнский совет был ему вот как необходим! — Мама, вот вы обо всем этом хорошенько подумайте сами и мне посоветуйте: за кого мне держаться? Я сам видел, как два бия лбами столкнулись, ну прямо как бараны, — и ни с места! Маман-бий первый не вытерпел, обиделся и уехал, Есим-бий — за ним. А я подумал было тоже уйти, да постеснялся Есенгельды-бия обидеть: ведь у него в доме сидели, хлеб-соль ели. Ну, я и остался. Все остались. Есенгельды-бий сильно разгневался на Маман-бия: «Этот беззубый старый мерин, говорит, еще хочет скакуном стать, ханские указы оглашать! Он, оказывается, воображает, говорит, что раз наш народ его, Мамана, милостью разорился да в камышах запрятался, так никто за ним сюда не придет, никто его здесь не сыщет — и теперь он сам, Маман, будет над каракалпаками ханом! Божья смерть Маману, говорит, а не ханство! Никто из его предков, говорит, ханом не был, и ему вовек не бывать. Если у мудреца, говорит, ум укорочен, то нужно ему сидеть смирно, а не то об первый же корешок джангилевый споткнется и нос расшибет». И знаешь, мама, всем Есенгельды-бия слова очень понравились, все его хвалили. Только Гаип-бахадур молчал да я. А другие-то говорили, что вот, мол, спотыкается теперь Маман-бий, как неподкованный конь на льду. Теперь, мол, повелевать народом уже не может. А похоже, что Маман-бий человек упрямый. Кто что ни говори, а он по-своему повернул. На обратном пути ехал я через аул Бегдуллы Чернобородого. Так все мужчины там землю пашут. Помнишь отцова конюха Омара? Так вот он вместе с сыном своим Нурабуллой и с самим Чернобородым впряглись вместо быков в соху и тянут. Я сказал им: «Не уставать вам! — и спросил:- Вы что тут делаете, съедобные корешки ищете?» А они мне: «Не корешки, мол, ищем, а пшеницу сеем. Нам Маман-бий семена дал!»

— А сам-то он их откуда взял?

— Вот к этому-то я и веду, мама. Оказывается, Маман-бий сменял своего скакуна на беспородную лошадку, а в придачу к ней эти семена взял. И еще хвалит людей, которые его так обманули: добрые, говорит, у нас оказались соседи. Удивляюсь я этому большому бию: три с половиной батмана пшеницы, которую с таким трудом добыл, этим голодранцам даром отдал!