Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

• Название: Неприкаянные
• Автор: Тулепберген Каипбергенов
• Издательство: Советский писатель.
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Действие романа Т.Каипбергенова "Дастан о каракалпаках" разворачивается в середине второй половины XVIII века, когда каракалпаки, разделенные между собой на враждующие роды и племена, подверглись опустошительным набегам войск джуигарского, казахского и хивинского ханов. Свое спасение каракалпаки видели в добровольном присоединении к России. Осуществить эту народную мечту взялся Маман-бий, горячо любящий свою многострадальную родину.

В том вошли вторая книга.

---

— Зачем думать! Бери дочь.

Першигуль и бровью не повела, услышав приговор отца. Будто не ее судьбу решали, а чью-то другую. Будто спорили не о человеке, а о быке, том самом, что стоял в хлеву. Доспан, правда, заметил, как потускнел взгляд Першигуль, как жалостливо посмотрела она на Айдоса: не пощадил ее старший бий — не спросил согласия у ее сердца.

Благородный ты степняк, Гулимбет, — сказал Айдос. — Вознаградит тебя судьба, принесет тебе счастье священный бык.

«А мне счастье принесет ли? — прочел боль в глазах Першигуль встревоженный Доспан. — Выйдя из этой тьмы, попаду ли в светлую юрту? Или снова в тьму еще более непроглядную…»

Ему хотелось, чтобы Першигуль посмотрела на него, посоветовалась с ним. Он ободрил бы дочь Гулимбета хотя бы взглядом. Большее не дозволено ни здесь, в мазанке, ни на воле. Став снохой Али, она перестанет существовать для остальных степняков, для Доспана тоже. Никогда больше они не встретятся. А если и встретятся, то платок заслонит Першигуль от Доспана. Ошибался Доспан. Не знал он, что судьба иначе решила, но не сейчас, а спустя время. А сейчас они расставались.

— Как только спадет мороз, — сказал бий Гулимбету, — отвезешь дочь в юрту Али.

— Повинуюсь, мой бий!

Гулимбет низко склонился, пропуская к двери старшего бия и его стремянного.

24

Прошли холода, весенний ветер стал снимать со степи белую шубу. Нелегко она снималась: обнажит склоны холмов, уберет холодный мех с низин, пар потянет в небо, а тут вдруг опять налетит стужа, насыплет снега, скует льдом родившиеся ручейки. Ненадолго, правда, только лишь на день, на два. Весна настырна, тороплива. Вцепилась в шубу, стягивает со степи. Ну, а как стянула, тут уж белому цвету конец. Зеленый пошел дружно, одел солнечные склоны холмов. Со склонов сбежал в низины, в степь.

В такое время летают над степью птицы: весть несут о рождении нового. Принесли весть такую и Айдосу. Правда, не птицы, а степняк на коне. Прискакал из аула Бегиса и Мыржыка и сказал:

— Суюнчи полагается с тебя, Айдос. Подарок за радостную весть.

Не любил того степняка старший бий, ненавидел. Степняком тем был Есенгельды, старая коварная лиса. Другого бы кого выбрала гонцом, доброго, желанного в ауле Айдоса, так нет, выбрала этого — недоброго и нежеланного. Однако радостную весть и от волка примешь, не только от лисы.

— За мной суюнчи, — ответил Айдос.

— У Мыржыка родился сын, — объявил Есенгельды.

Это была в самом деле радостная весть. Какой бий поскупится на добрые слова, услышав о рождении еще одного степняка.

— Поздравляю! — душевно произнес Айдос. — У вас появился внук, у меня племянник. Счастливые мы люди, корни нашего рода дают всходы. Когда опадут листья дедов и отцов, распустятся листья сыновей. Не прекратится жизнь степи…

— Да, да, светик мой! — засмеялся Есенгельды. Он был счастлив. И к злому сердцу приходит иногда радость, и злое сердце способно иногда сбрасывать с себя черное и облачаться в белое. — Не прекратится жизнь степи! — Потешив себя и Айдоса добрыми словами, старик тут же вынул из своего черного хурджуна слова злые и бросил их старшему бию: — У тополя листья опадают быстро, у чинары — медленно, потому что тополь стремится ввысь, а чинара — вширь. Под тополем нет людям ни тишины, ни тени; под чинарой — и тень, и покой. Когда упадут листья, тополь и чинара спросят себя: что мы сделали для ближних?

Говорил Есенгельды о деревьях, а намекал на людей. Тополем считал Айдоса. Старший бий стремился ввысь, рядом с ним не было покоя.

Тень и покой нужны на привале, — заметил Айдос с горечью. Радостная весть не свободной птицей прилетела к нему, а плененной: крылья хоть и не были подрезаны, но ноги спутаны ремешком, и конец ремешка держал в своей руке Есенгельды. Подергивал ремешок время от времени. — На привале можно нежиться в тени чинары. В пути же высокий тополь, как звезда, дорогу указывает.

— Листья у тополя, однако, рано опадают, — с наигранной грустью произнес Есенгельды и на Айдоса посмотрел как на обреченного: дескать, недолго тебе осталось носиться по степи. — А без листьев какую дорогу тополь укажет? В иной мир только…

Черенком плети своей показал на землю старик. Все готовили Айдосу могилу. Поторапливали старшего бия. Особенно старался Есенгельды, а ведь сам одной ногой стоял в той могиле.

— По весне листья не опадают, а распускаются, Есенгельды-бий, — отверг пророчество старика Айдос. — Видишь, степь оживает. Сыновей и внуков дарит нам. О смерти ли надо думать…

Смутился Есенгельды.

Верно, светик мой, — пролепетал он. — Сыновьям и внукам дарована жизнь, и пусть всевышний продлит ее. Мои же листья опадают, мне надо думать о смерти…

— Разве ты тополь?

Напугался Есенгельды. С собой сравнил его Айдос. Сообщником вроде назвал. Отречься надобно скорее от непутевого.

— Нет, нет! Какой я тополь. Боюсь высоты. У меня и конь-то маленький, и юрта стоит в низине.

— Значит, чинара?

— Может быть… — застенчиво произнес Есенгельды. Чинара дарила близким тень и покой, и эту тень, и этот покой прославлял старик.

— Нет, ты не чинара, ты тополь, — утвердил Айдос.

— Что ты, что ты, Айдос?! — взмолился Есенгельды. — Сказал же: боюсь высоты.

— Не боишься — завидуешь. Тополем хотел бы быть. Высоким тополем, чтобы с любого края степи видели тебя, шли к тебе, поклонялись тебе.

— Бог мой! — отшатнулся старик от Айдоса, как от безумного. — Смеешь обвинять меня в тщеславии, когда сам живешь им.

Смело посмотрел на Есенгельды Айдос, так смело, что заставил старика съежиться. Затряслась его жиденькая бороденка, и он схватил ее рукой, прижал к груди.

— Живу! — признался Айдос. — И не страшусь высоты. А если по осени слетят с вершины листья, то не скоро упадут они на землю. Не скоро, Есенгельды-бий.

— Дай бог! — торопливо закивал головой старик. — Все в руках всевышнего: как он распорядится, так и будет.

Так и будет, — согласился Айдос. — Я еще успею погулять на тое, посмотреть на своего племянника, пожелать ему высоты. Слышишь, Есенгельды: высоты! Место детей и внуков Султангельды на вершине.

— Ойбой! — развел удивленно руками старик. — Вершина-то невелика.

— Уместимся.

Совсем задавил старика словами своими, уверенностью своей Айдос. И хоть не все из сказанного было тяжелым, Есенгельды согнулся и глядел лишь в ноги старшего бия. Не поднимая головы, сказал:

— Значит, будешь на тое?

— Буду.

Так я доложу братьям твоим. Обрадуются. Вместе-то вам быть лучше, чем врозь. Вместе вы, может, вершину и одолеете…

…Три дня висели над степью тучи; три дня умывал землю весенний дождь, то возникая, то затихая, а на четвертый очистилось небо и глянуло ясное солнце. И когда глянуло, увидели люди умытую степь, наряженную во все зеленое.

По этой зелени и ступали кони, неся своих всадников к аулу Бегиса и Мыржыка. Со всей степи несли, со всех земель несли: с казахской, туркменской, узбекской. Ехали бии, ехали хакимы, ехали беки, ехали визири, главы родов, хозяева аулов, правители городов. Устроитель тоя Туремурат-суфи решил собрать цвет мира у подножия Мыржыкова холма. Пусть знают мусульмане, каков хан Кунграда! И сердце у него доброе, и рука щедрая!

Когда Айдос приехал в аул, вокруг холма уже гарцевали всадники. Было их немало, и каждый старался показать своего коня и свой наряд. Кони были кровные, наряды богатые. Рыжий иноходец старшего бия хоть и считался родовитым и унаследовал стать бедуинских предков, однако рядом с ахалтекинцами выглядел малорослым и нерезвым. Голову не держал высоко, повода не требовал. Спокоен был. А это ли не признак слабости! Скачку не выдержит, в козлодрании сдаст. Пеной изойдет на первом круге. Наряд у Айдоса тоже простой. Чекпен из верблюжьей шерсти. Крашеный, правда, и оторочен кожей, но чекпен всего лишь. Не больно красивый конь и не слишком приметный наряд сравняли старшего бия с остальными биями, принизили вроде. А унижение первого всегда по душе остальным. Соперники ведь. Потому спокойно встретили бии и беки Айдоса, даже порадовались его скромности: угомонился, мол, старший бий, оставил свою затею с каракалпакским ханством. Кое-кто пожалел: был, дескать, орлом, а превратился в перепела. А судьба перепела какая? Прячься в зарослях джугары или проса, иначе попадешь на обед к ястребу…

Встретили спокойно Айдоса степняки и проводили взглядом до юрты Мыржыка. Никто не подъехал к старшему бию, никто не бросился к коню его, чтобы взять за узду и повести на холм.

«Не дорог я никому и не нужен никому», — подумал Айдос. Однако когда поднялся на холм, печаль его рассеялась. Из юрты выскочили оба брата и взяли за узду коня. И слова произнесли, радующие душу:

— Добро пожаловать, ажага.

— Хорошо ли чувствуете себя, ажага?