Тулепберген Каипбергенов - Неприкаянные

• Название: Неприкаянные
• Автор: Тулепберген Каипбергенов
• Издательство: Советский писатель.
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1985

Действие романа Т.Каипбергенова "Дастан о каракалпаках" разворачивается в середине второй половины XVIII века, когда каракалпаки, разделенные между собой на враждующие роды и племена, подверглись опустошительным набегам войск джуигарского, казахского и хивинского ханов. Свое спасение каракалпаки видели в добровольном присоединении к России. Осуществить эту народную мечту взялся Маман-бий, горячо любящий свою многострадальную родину.

В том вошли вторая книга.

---

— Хороший.

— Кабул плохой бий. — Это было второе. И снова Айдос лениво ответил:

— Плохой.

— Орынбай совсем плохой бий. — Это было третье, последнее.

— Совсем плохой, — согласился Айдос.

С версту ехали молча. Задремали. Дурной сон, должно быть, привиделся Айдосу. Очнулся он вдруг и спросил Доспана:

— А что, сынок, тебя больше всего удивило нынче?

— Ха! — откликнулся охотно Доспан. — Удивило меня, мой бий, как ударили вы глупого джигита. Сильная у вас рука, мой бий.

Только-то? — разочарованно вздохнул Айдос. — А то, что недругов у нас много, не удивило тебя?

— Нет. Люди говорят, что вся степь против нас. Что же тут удивляться, мой бий…

— Когда все против одного, куда же деваться одному? — спросил грустно Айдос.

— А некуда ему деваться, мой бий. Он должен родиться снова, как Ерназар.

Не думая, видно, сказал стремянный.

«Таким, какой я есть, не примут меня степняки, — решил Айдос. — Каким же примут?»

Явившись снова в мир, как Ерназар, чей облик он мог бы принять? Чью душу взять? Стал Айдос перебирать биев. Не тех, кто нравился ему, а тех, кого принимали степняки. Вот, к примеру, Кабул. Лисье в нем что-то было. Не угадаешь, откуда появится и что сотворит. Ещан-бий — тот жалок. Как неразумный щенок, лает вместе с большими псами, когда они рядом. А уйдут — тут же прячется в свою нору. Орынбай, напротив, решителен. Смел даже, но переменчив. Сегодня пойдет за одним, завтра — за другим. Вот Маман-бий — тот постоянен, и постоянству его позавидуешь. Не изменит, не предаст.

Доведись Айдосу снова родиться, душу бы принял Мамана. Светла и добра она у него. И захотелось старшему бию походить на «русского бия». Представил на какое-то мгновение, что он Маман и едет в его тулупе по берегу Арала, с верными людьми едет, а впереди тянутся к небу тихие дымы «русского аула». И легко стало Айдосу, и покойно. Но тут же отмахнулся от наваждения: «Нет, нет! Не могу в этой тишине быть и не видеть цветущую степь, не скакать по ней, догоняя ветер, не рубить плетью стебли гулкого камыша».

— А нельзя родиться вновь? — спросил, будто очнувшись от сна, Айдос.

Доспан не сразу ответил. Потрудиться пришлось ему: нелегкий вопрос задал ему Айдос. А когда ответил, то еще больше огорчил бия:

— Можно, но тогда надо умереть.

«Вот ведь как рассудил пастух! — ужаснулся Айдос. — Места мне в этом мире нет. Айдос-бию, хану каракалпаков, нет места».

— Значит, все, что мы делали на тое, не примут степняки?

— От бия не примут, — пояснил стремянный.

— А от хана?

Доспан опять задумался и сказал:

— От хана примут.

— Разве хан разумнее бия?

— Нет, сильнее бия. Айдос невесело засмеялся:

— Выходит, мне вновь надо родиться, и родиться ханом.

— Да, мой бий.

«Пастух все же Доспан, — подумал Айдос. — Не видит он ничего, кроме стада, и не знает ничего, кроме посоха. Степь только та, что за тырлом, небо только то, что над тырлом».

— Всегда ли ханы рождаются во дворце? — спросил стремянного Айдос.

«Конечно, ханы рождаются во дворце, иначе зачем нужны дворцы, если младенцев будут держать на голой земле…»- подумал Доспан и сказал:

— Да, мой бий. Засмеялся весело Айдос.

— Сынок, великие ханы рождаются в юрте, дворцы же для себя они строят сами.

Не знал таких ханов Доспан. Мир-то его был прост и узок: то, что за тырлом, и то, что над тырлом. Но если дедушка Айдос говорит, значит, есть такие ханы.

И Доспан согласился:

— Да, мой бий, великие ханы рождаются в юрте… На том они и порешили. Иных слов у путников не было, и дальше они ехали молча.

25

Перед рассветом кони вдруг вошли в воду. Не в реку и не в озеро — не было на пути ни реки, ни озера. Копыта потонули в мокрой траве, такой мокрой, что зачавкала она, захлюпала. Брызги холодные полетели во все стороны.

— Беда! — крикнул Доспан.

Бий вздрогнул, как от удара плети.

— Что, сынок?

— Вода в степи.

Доспан спрыгнул с коня и попал сапогами в глубокую лужу, глубокую и широкую. Что она широкая, это он понял, когда прошел вперед и не увидел края ее. Сапоги утопали в воде уже по щиколотку. Дальше, наверное, было еще глубже.

— Пропал аул…

— Э-э, зачем лить слезы прежде времени! — рассердился Айдос. — Поспешим-ка лучше.

Доспан влез в седло, и они погнали коней. Не напрямик через воду, а в обход ее.

Слезы лить, верно, рано еще было: не затопило аул. Но старая насыпь, преграждавшая путь паводку, едва сдерживала напор. Прибавится воды пальца на два — и перекатится поток через гребень, зальет землянки и юрты, понесет в степь жалкое добро аульчан.

Бегали по аулу женщины, словно куры, спугнутые с насеста, кричали дети, мычал встревоженно скот. Животные лучше людей и раньше людей узнавали о приближении несчастья.

— Где мужчины? — спросил степнячек Айдос. Убирают юрты. Бежать пора.

— Глупые, далеко ли убежите от воды… Догонит быстрее коня. Аул спасать надо. Эй, степняки! — Он стал сзывать мужчин, подъезжая то к одной, то к другой юрте:- Все на дамбу! С лопатами, мотыгами, мешками.

На зов старшего бия выходили из юрт мужчины и тут же возвращались обратно. Айдос стал срывать пологи.

— Вы что, оглохли? Дамбу размоет, если не поднимем ее на ладонь.

— Не о дамбе, о себе надо… — отвечали ему. Рассвирепел Айдос: людское недомыслие выводило его из себя. Да и кого бы оно не вывело из себя в такую минуту! Вот-вот паводок перекинется через насыпь и пойдет крушить аул. Не бежать, а плыть тогда придется.

— На дамбу! — завопил неистово бий. — На дамбу, глупцы!

Он и другие слова произнес — покрепче и пообиднее.

Однако не торопились аульчане к дамбе.

— Скорее! — звал Айдос.

Как козы, потерявшие хлев, кружились степняки у юрт, то собирались идти к дамбе, то, передумав, возвращались обратно.

Айдос раскрутил плеть и кинулся на упрямых аульчан.

— Доспан! — крикнул бий. — Гони их на дамбу! Растерялся стремянный. Не приходилось ему поднимать руку на людей, да еще с плеткой.

— Гони!

Айдос, первым увидя рядом спину какого-то джигита, протянул по ней плетью, так протянул, что съежился степняк, кинулся бежать в степь.

— Не туда! — зарычал Айдос. — На дамбу! Доспан только махал плеткой над головой, как змеей, и кричал:

— На дамбу! На дамбу!

Побежал наконец к дамбе один степняк. А если побежал один, побегут и остальные. А плетка все гуляет по спинам. Не устает рука старшего бия, хлещет страшными словами степняков Айдос. Стаей черной летят они над аулом. Куда от них спрячешься?

Потянулись наконец к дамбе люди с лопатами, мотыгами, мешками. Айдос лишь подгонял их:

— Скорее!

Женщины тоже пошли. Плача, причитая, но пошли и детишек повели.

Уже перед дамбой Айдос бросил свои злые слова на землю, растоптал их копытами коня, сказал душевно:

— Братья, если не спасем аул, не спасем себя. Сообща-то отстоим свой дом.

Вроде винился перед аульчанами и примирения искал. А они не видели вины бия. Плеть его была знакома им: не раз гуляла по спинам. Налог-то всегда собирался с помощью плетки. Коня не столько хлестала, сколько степняков. Злой бий — это привычно и понятно, добрый бий — непривычно и непонятно. Потому, слушая сейчас ласковые слова Айдоса, степняки дивились перемене. Доверия, правда, к этим словам не было, но принимали их охотно. Хорошо, когда человек говорит тихо. Как ветерок весенний летят слова, не жалят, ласкают.

Не до ласки, однако, сейчас было. Несчастье нависло над аулом. А когда несчастье, осенний или весенний ветер — все одно. Спасать себя надо, детей и скот свой. Сообща спасать им никогда не доводилось. Чужое — оно далекое всегда. Что соседское горе, когда сам в беде! Кому протянешь прежде руку: сыну своему или сыну соседа? Своему сыну. Бий же требует, чтобы ты протянул прежде руку соседскому сыну. Странный бий! Глупый бий. Беда издали вроде и не беда. Бежали к дамбе аульчане, потому что гнала плеть, подгоняли слова, а прибежали, глянули через насыпь и обомлели. Вода-то доверху дошла. Вот-вот перекатится через гребень, хлынет, как дикий табун, на аул, сметет его.

И как много воды! Взгляд края не отметит. А она все прибывает и прибывает. Ветерок, тот самый ласковый весенний ветерок, трогает гладь, волны легкие гонит к дамбе. Страшно.

Повернуть бы назад, лететь что есть мочи к своим юртам и землянкам, спасать, что еще можно спасти!

И повернули бы, да стоял за спиной конь бия. На коне бий — не то ласковый, не то злой; в руках плеть, горячая, беспощадная.

— Бросайте на насыпь землю! — кричал бий. — Бросайте скорее!

Вот ведь как поворачивает судьба степняка: сам погибай, а выполняй волю бия.

— Ойбой! — шептали люди.

Кричать боялись. Даже плакать боялись. Вонзали лопаты и мотыги в землю податливую, сырую по весне землю, несли землю на дамбу, клали по гребню. Клали прежде туда, где насыпь ниже, где легче воде перекатиться. И стала расти дамба. Не очень быстро, правда, но росла. И вода, к счастью, поднималась медленнее, чем дамба. А потом и вовсе остановилась. Хоть дик и неистов вольный табун, но и он когда-то устает, иссякает его сила, гаснет злоба. Угасла она и в паводке.