Михаил Воронецкий - Мгновенье - целая жизнь

• Название: Мгновенье - целая жизнь
• Автор: Михаил Воронецкий
• Издательство: Издательство политической литературы
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1988
• ISBN: 5 - 250 - 00587 - X

Феликс Кон… Сегодня читатель о нем знает мало. А когда-то имя этого человека было символом необычайной стойкости, большевистской выдержки и беспредельной верности революционному долгу. Оно служило примером для тысяч и тысяч революционных борцов.

Через долгие годы нерчинской каторги и ссылки, черев баррикады 1905 года Феликс Кон прошел сложный путь от увлечения идеями народовольцев до марксизма, приведший его в ряды большевистской партии. Повесть написана Михаилом Воронецким, автором более двадцати книг стихов и прозы, выходивших в различных издательствах страны. В книге повествуется о том, как Феликс Яковлевич Кон, революционер интернационалист, начавший свой путь в польском революциопном движении, остался верным до конца главному делу своей жизни — укреплению революционного союза польского и русского пролетариата. Г. М. Кржижановский писал: «Мы строим новый мир, и в этом новом мире не умрет память о Феликсе Коне». Книга «Мгновенье — целая жизнь» — дань этой памяти.

---

— Ты что, смеешься? Такому здоровяку кофе, пломбир?! Не видишь, юноша проголодался до крайней степени? Тяни бигос, гусятину, халы… ну и твою вишневку Бачевского понробуем.

Хозяин склонился в поклоне и мгновенно исчез. На Барановского он так и не глянул, и тот из этого заключил, что хозяин догадывается о роли пана студента и в душе презирает его.

Барановский молчал, борясь с покушением перегнуться через узенький столик, схватить Янкулио за длинную сухую шею и давить до тех пор, пока глаза его не вылезут из орбит. И был уверен, что товарищ прокурора даже никнуть не успел бы, не успел бы ни выстрелить, ни позвать на помощь переодетых жандармов, сидевших в общем зале… А в том, что Япкулио пришел «в сопровождении», Барановский не сомневался. Покончить бы разом — а там пусть убивают, пусть вешают: все равно ведь жизнь пропала — если жандармы пожалеют, так свои же прикончат, когда все вылезет наружу. А прикончи он сейчас Янкулио, глядишь, доброе имя сохранилось бы, а то и памятник после революции поставили бы!

Да будет ли революция? А если и свершится, так будет ли успешной? И когда будет — через десять, через двадцать лет?.. А жить хочется сейчас, сегодня, завтра послезавтра, пока еще молод и ничего хорошего в жизни не видел, даже не влюблялся как следует… Какой смысл утешать себя посмертной памятью, когда и сейчас еще не все кончено, когда, может быть, удастся как-нибудь выпутаться…

Уже несколько раз приходил хозяин лавки, принес еду, выпивку и, так и не взглянув на студента, которого, видимо, помнил по прежним посещениям, удалился надолго.

— Ну-с, молодой человек, — пристально глядя Барановскому в глаза, снова заговорил Янкулио, — чем порадуешь? Что новенького?

— Увы, — покачал головой Барановский, — к тому, что сообщил вам в прошлый раз, добавить нечего. Где собирается руководство, какие там разговоры — нас в эти дела не посвящают. Разве что такой факт может вас заинтересовать…

— Какой факт? — подался всем корпусом вперед Янкулио.

— Газету снова собираются издавать…

— Отлично! — оживился Янкулио. — Ты, насколько нам известно, обладаешь даром живописца. Предложи свои услуги по изготовлению клише. Издание газеты будет в руках руководства — в качестве человека, причастного к этому делу, проберешься в их святая святых.

— Все это так, — уныло сказал Барановский, — да ведь как предложить услуги? Кому? Я об издании газеты узнал случайно…

— От кого? — быстро спросил Янкулио.

— Гандельсман проговорился.

— Через него и предложи. Если будет уходить, пе останавливайся перед шантажом. Ну, да я уверен, что все обойдется гораздо проще. Только действуй осторожно. И запомни, какие сведения ты должен добыть к следующей встрече… — Барановский полез было за записной книжкой, но Янкулио его остановил. — Записывать ничего не нужно. Все надо запомнить. Прежде всего… кто входит в состав Центрального комитета? Где его конспиративная квартира? Местонахождение типографии? Какова подлинная фамилия человека, скрывающегося под кличкой Черный? На первое время этого достаточно.

— Как мне передать вам эти сведения, если их удастся добыть? — спросил Барановский с какой-то затаенной мыслью.

Янкулио заметил перемену в настроении агента — несколько минут молча смотрел ему в лицо, думая о чем-то своем. Потом ответил:

— Об этом можешь не беспокоиться. Когда понадобишься — мы тебя найдем.

«Они будут следить за каждым моим шагом, — тоскливо подумал Барановский, — Я в ловушке. Выход только один — в смерти. Но прежде я должен убить погубившего меня злодея».

— Дьявольская невезуха, — посетовал Куницкий при очередной встрече. — Провалилась квартира, где сходился Комитет. А нам необходимо во что бы то ни стало сегодня собраться перед моим отъездом за границу.

— Наша квартира всегда в распоряжении Комитета, — сказал Феликс. — Мы живем с мамой вдвоем, без прислуги.

— Спасибо, братец, — Стась положил Феликсу на плечо свою руку. Он относился к Феликсу покровительственно, но, странное дело, это совсем не раздражало Кона. Даже слово «братец», которого он не стерпел бы ни от кого другого, произнесенное Стасем, льстило. — Но как отнесется к этому твоя мать? Ей, наверно, придется сказать, кто мы такие.

— Она воспримет все как должно. Ведь она уже побывала в тюрьме.

По лицу Куницкого прошла тень. Феликс подумал, что, может быть, в этот момент Стась вспомнил о своей матери, которую нежно любил и глубоко страдал от того, что она не сочувствует его тайной деятельности. Феликс знал, что Стась, кристально честный и прямодушный Стась, дал матери слово, как она просила, не заниматься пропагандой в Польше и уехать за границу. И теперь, уйдя в подполье, Куницкий больше всего на свете боялся какой-нибудь случайной встречи с матерью, жившей в Варшаве.

— Это хорошо, — Стась тут же спохватился: — Не то хорошо, что она была в тюрьме, а то, что одобряет твои взгляды.

— Да, — согласился Феликс, — это для меня великое счастье. Нет нужды ни скрывать, ни таиться.

Феликс только однажды видел мать Станислава Куницкого, но запомнил эту встречу навсегда. Они тогда возвращались вечером с собрания рабочих ковровой фабрики, болтали о том о сем, и вдруг на углу, недалеко от Маршалковской, слабо вскрикнув, прямо перед ними упала в обморок изящно одетая женщина. Феликс кинулся ее поднимать и, ожидая помощи, обернулся к Станиславу. Но того рядом не оказалось: как сквозь землю провалился.

Когда женщина очнулась, Феликс осторожно поднял ее и спросил участливо:

— Что с вами, пани?

Женщина повела вокруг огромными глазами (уже собиралась толпа) и сказала, через силу улыбнувшись:

— Ничего, просто закружилась голова. Спасибо вам, юноша…

И она медленно побрела дальше. Толпа растеклась. И только теперь из-за угла вышел бледный и растерянный Станислав.

— Куда ты пропал? — набросился па него Феликс. — Вместо того чтобы помочь, стрельнул куда-то в темноту…

— Прости, друг… И — спасибо тебе, — заговорил Станислав, с трудом выговаривая слова.

— Да за что спасибо-то? — ничего пе понимал Феликс.

— За то, что ты оказал помощь… маме…

Феликс чуть не вскрикнул от удивления:

— Это была твоя мама?

— Да. Она ведь не знает, что я в Варшаве… Она давно… ничего обо мне не знает… Я не хочу, чтобы она обо мне что-нибудь знала. Я ее очень люблю. И боюсь, если ей станет известно, что я нелегал, это убьет ее в тот же час.

Вечером на заседании Центрального комитета Феликсу были переданы связи уезжающего за границу Куницкого с рабочими кружками.

Сегодня спешить было некуда, и после заседания остались Куницкий и Дембский. С Дембским Феликсу часто встречаться не доводилось. Зато уж Станислава Куницкого знал он отлично. Знал и гордился дружбой с ним, которую, как ему казалось, почему-то никто не замечал. Лишь потом, позднее, он понял, что с Куницким точно такими же узами дружбы и партийного братства были связаны очень многие, и каждому из них казалось, что именно к нему Станислав относится особенно сердечно и с особым доверием. Уж таков он был, этот Станислав Куницкий.

Кипучий, порывистый, ярко талантливый, он постоянно пребывал в движении, в действии… Дембский же, наоборот, всегда спокоен, даже медлителен, в суждениях уравновешен, в словах нетороплив, но при всем том имел устойчивую репутацию подпольщика, умевшего легко ускользать из любой жандармской ловушки.

Феликс хорошо знал эти достоинства Александра и был польщен, когда Дембский спокойно и уверенно, по своему обыкновению, поддержал Куницкого, предложившего утвердить Стожека в качестве инструктора. Для Феликса это было признанием его заслуг: инструкторы пополняли Центральный комитет, когда из него кто-нибудь выбывал.

Говорили еще долго.

— Как трудно все это соотнести, — продолжал свою мысль Александр Дембский. — Труд у нас организован из рук вон плохо, если сравнить с Западной Европой. А вот темпы промышленного развития в России самые высокие в мире. Как согласуется это с естественными законами?

— Очень просто, — тут же ответил Куницкий, их талантливый Куницкий, еще в бытность своего студенчества в петербургском Институте инженеров путей сообщения поражавший профессоров постановкой таких вопросов, разрешением которых только начинала заниматься наука. — Да, очень просто. Невероятные, сказочные богатства недр нашей страны и крайне низкая заработная плата рабочих по сравнению со странами Западной Европы — вот в чем причины высоких темпов развития молодой российской промышленности.

— А меня вот что мучает, — сказал Феликс, — кто пойдет с рабочим классом в революцию? Интеллигенция — да. Но она слаба и малочисленна. Буржуазия — ненадежна…

— Буржуазия не только ненадежна, — сказал Куницкий. — Она враждебна рабочему классу. Ты сам это понял, Стожек. И она пойдет не только на сговор с самодержавием, но и будет бороться с революционными рабочими не менее жестоко, чем самодержавие. Союзник у рабочих масс один — крестьянство.