Том Роббинс - Тощие ножки и не только

• Название: Тощие ножки и не только
• Автор: Том Роббинс
• Издательство: ACT, ACT МОСКВА, Транзит-книга
• Жанр: Современная проза
• Год: 2006

Арабско-еврейский ресторанчик, открытый прямо напротив штаб-квартиры ООН…

Звучит как начало анекдота…

В действительности этот ресторанчик – ось, вокруг которой вращается действие одного из сложнейших и забавнейших романов Тома Роббинса.

Здесь консервная банка философствует, а серебряная ложечка мистифицирует…

Здесь молодая художница и ее муж путешествуют по бескрайней американской провинции на гигантской хромированной… индейке!

Здесь людские представления о мироустройстве исчезают одно за другим – как покрывала Саломеи.

И это – лишь маленькая часть роскошного романа, за который критика назвала Тома Роббинса – ни больше ни меньше – национальным достоянием американской контркультуры!

---

После телефонного звонка Эллен Черри ее мать, до некоторой степени растерянная, зато только что вкусившая плотских утех, оделась, выпила чашку кофе и вышла на нагретое солнцем парадное крыльцо дома, чтобы предаться размышлениям. Ей хотелось еще раз поразмыслить над тем, а не совершила ли ее дочь ошибку, выйдя замуж за Бумера Петуэя, и что Верлин и его кузен Бадди Винклер вполне могли коварно вмешаться в жизнь Эллен Черри, но не в том смысле, что они подсунули ей Бумера, а вообще.

У Пэтси были свои планы в отношении дочери, и ее беспокоило то, что Верлин в принципе мог помешать их осуществлению.

Если ей удастся сделать в Нью-Йорке удачную карьеру на поприще искусства, то исключительно благодаря мне, подумала Пэтси. Она немного раздвинула полы халата, чтобы предзакатное весеннее солнце согрело ее между ног, откуда стекал ручеек мужской жидкости. В которой, как она иногда подозревала, утонула ее собственная артистическая карьера.

В юности Пэтси выступала на стадионах, где пластичными телодвижениями разогревала зрителей и подбадривала свою спортивную команду, мечтая посвятить свою жизнь профессиональному танцу. Почему бы и нет, ведь в пятнадцатилетнем возрасте ее избрали Грейпфрутовой Принцессой округа Окалуса! В семнадцать она познакомилась с Верлином, пилотом ВВС США, выпускником Пенсаколы, и выскочила за него замуж. Выйдя в отставку, Верлин перевез ее в Виргинию, где нашел себе работу инженера-строителя. Всю последующую часть своей жизни, пока муж находился на работе, Пэтси танцевала дома в миленьких беленьких сапожках.

Эллен Черри любила наблюдать за экзерсисами матери, однако вовсе не эти феерические танцевальные па обратили дочь к искусству. Скорее причиной тому стало головокружение. И Колониал-Пайнз.

Два раза в год семья на машине отправлялась во Флориду погостить у родственников Пэтси. Как нарочно, Эллен Черри плохо переносила эти поездки, ее жутко укачивало. Чтобы преодолеть тошноту, ей приходилось путешествовать лежа на спине на заднем сиденье микроавтобуса, устремив взгляд вверх. В результате она научилась воспринимать окружающий мир в совершенно ином ракурсе.

Телефонные столбы проносились мимо нее в виде петель. Она обычно сначала замечала подсветку рекламных щитов, затем их верхушки и только после этого размытое изображение: то мимо пролетал тающий ковбой «Мальборо», то разбухающий ломоть пирога. Постепенно Эллен Черри пристрастилась к экспериментированию. Начала играть в так называемые «зрительные игры». Прищуриваясь и контролируя степень прищура, она научилась добиваться перемещений в пространстве типа «фигура-земля». Фигура-земля, земля-фигура, туда-сюда, вперед-назад. Ей удавалось достигать эффекта цветовой слепоты. По ее желанию пейзаж на протяжении многих-многих миль мог оставаться, допустим, исключительно красным.

– Как чувствует себя папина дочурка? – обычно спрашивал с водительского сиденья Верлин. – Хочешь пи-пи?

Частенько папина дочурка оказывалась просто не в состоянии ответить на его вопрос. Папина дочурка была занята смещением фокуса, стараясь размыть или исказить нормальные ассоциативные отношения объекта и пространства, лишая их привычного смысла, перемещая их в ту в высшей степени таинственную сферу, что лежит между роговой оболочкой глаза и мозгом, чтобы потом забавляться там с ними, как душа пожелает. Параллельные линии электрических проводов под ее динамичным взглядом имели обыкновение пересекаться и нахлестываться друг на друга, утрачивая строгую свою последовательность, а промежутки между ними сжимались или растягивались. Это было особенно интересно в тех случаях, когда эту оптическую смесь взбалтывали птицы. Или же ей нравилось рассматривать само поле зрения, отказывая в благосклонности какому-нибудь центральному объекту вроде водокачки, либо отдавая предпочтение пространству, окружавшему эту водокачку, находя геометрические формы и содержание в тех его участках, которые мы обычно считаем второстепенными, пустыми и малозначимыми. Все это рассматривалось вверх ногами, сбоку, вкривь и вкось, когда тошнота подступала к горлу. Стоит ли удивляться, что теперь Эллен Черри довольно пренебрежительно отнеслась к занятию Бумера Петуэя – подсчету коров на горизонте?

Начиная с первого класса и все годы учебы в средней школе Эллен Черри рисовала лучше остальных детей. При всем уважении к хвастливым уверениям Пэтси следует признать, что страсть к рисованию девочка унаследовала все же от отца-инженера, виртуозно выполнявшего наброски местности, а также всевозможные схемы и чертежи. (Если что она и унаследовала от матери, помимо определенной щенячьей мечтательности, так это восхитительную попку, безупречной формы округлые грудки, дерзкий вздернутый носик, пухлые губки, огромные голубые глаза и карамельного оттенка кудряшки, которые в любом состоянии смотрелись так, будто их обладательница только что принимала участие в съемках фильма «Волшебник из страны Оз». Кстати, эти волосы имели обыкновение откалывать свои собственные номера.) В каждой школе имеется свой неофициальный «школьный художник»; в своей школе этот пост по праву занимала Эллен Черри. Шли годы, во время регулярных поездок во Флориду она, так сказать, обогащала свою оптическую руду, а ее художественные проекты все более усложнялись и со временем приняли прямо-таки авантюрный характер. Эллен Черри стала мало-помалу терять местных своих поклонников. Дети отпускали жестокие комментарии по поводу ее живописных работ. Ей было все равно. Она твердо решила стать художницей.

В Колониал-Пайнз искусства было не больше, чем порнографии в гостиной у квакера. Как это нередко случается, само отсутствие культурного стимула становится культурным стимулом. Для Эллен Черри олицетворением искусства служил рекламный щит на выезде из Колониал-Пайнз. Ему предстояло стать для нее чем-то вроде ковра-самолета, на котором она улетит из своего убогого городишки, где единственным кинотеатром был жалкий драйв-ин, да и тот своим существованием был обязан тому факту, что влюбленные парочки находили его удобным для своих суррогатных любовных утех.

В последний год обучения в школе, страдая от хронического недуга, который Пэтси, знакомая с ним по личному затянувшемуся опыту, называла «панталонной чесоткой», Эллен Черри каждую пятницу посещала вечерние киносеансы в компании Бумера Петуэя.

Когда следующей осенью Эллен Черри сбежала в колледж искусств, она была убеждена, что уже больше никогда не увидит старину Бумера, и это ее вполне устраивало. Увы, около двух часов в первую же ночь под ее окном в спальном корпусе общежития студенток-первокурсниц послышалась какая-то возня, и в следующее мгновение в комнату влез Бумер собственной персоной – с банкой «Пабста» в руке и розой в зубах. В Ричмонд он прикатил на «Харлее» своего брата, после чего по оплетенной плющом стене вскарабкался на третий этаж. Бумер, видите ли, был громоподобно, головокружительно и – это следует отнести в его пользу – искренне влюблен.

– Ты не имеешь права так поступать со мной, – всхлипнул он, когда Эллен Черри попыталась выдворить его обратно через окно. – Ты должна вернуться домой! И всегда быть только со мной! После того, что у нас с тобой было! Мы же записались в том мотеле под одним именем, как муж и жена. Ведь ты брала его в рот!

– Тебе следовало внимательнее читать примечание, дорогой, – шепнула Эллен Черри, пытаясь помочь Бумеру как можно тише спуститься по побегам плюща. – К этим ротовым делам пожизненная гарантия не прилагается.

* * *

Жареную индейку следует считать памятником Бумеровой любви. Посмотрите на нее, пухленькую и лоснящуюся, плывущую по всему Айдахо подобно исполинскому стручку-мутанту. Послушайте, как она неожиданно стреляет двигателем, проезжая мимо серебряных рудников, не иначе как отдавая салют месту рождения ножей и вилок высокой пробы. Ведь только жареная индейка, обладая особой харизмой, только она одна и способна извлечь из темных кухонных шкафов на свет божий столовое серебро, подарив ему ощущение праздника.

Посмотрите, как она скользит по бескрайним картофельным полям, чувствуя себя в обществе картофеля как дома, но вид у нее такой, словно сейчас на нее обильно прольется густая подливка.

В своих недрах, в своем круглолицем трюме она везет внушительную порцию нашего примитивного и языческого багажа.

Примитивный и языческий багаж? У нас? У нас, с нашими лазерами, микрочипами, теологической семинарией и журналом «Тайм»? Разумеется, а вы как думали? Разве по меньшей мере два раза в год миллионы и миллионы нас – кибернетических христиан и факс-аппаратных иудеев не участвуют в ритуале, чрезвычайно стилизованном священнодействии, которое происходит вокруг большой мертвой птицы?

Разве это живое существо не приносят в жертву, как и во время оно, для того, чтобы привлечь внимание божественного духа, чтобы показать свою благодарность за дарованную благосклонность, чтобы испросить благосклонность новую?