Илья Штемлер - Архив

• Название: Архив
• Автор: Илья Штемлер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1991

«В тихом омуте черти водятся», — говорит пословица… Можно ли представить более «тихое» учреждение, нежели архив? Но верна пословица! Вот об этой, скрытой от постороннего взора, жизни архива и пойдет разговор в романе. Бескорыстие и злой умысел. Любовь и ненависть. Неустроенность и одиночество одних и видимое благополучие других. Трагическая гибель одного персонажа романа и смерть другого в результате навета…

Все эти перипетии — на фоне повседневного быта архива в сравнительно недалеком 1982 году.

---

— И чем он кончил, этот генерал? — перебил Аркадий без всякого интереса.

— При Временном правительстве его посадили, большевики выпустили. Он эмигрировал и умер за границей. Кажется, так.

— Большевики выпустили? — оживился Аркадий. — Ай да генерал!

— А что? — набычился Гальперин. — Все ты хочешь как-то… Черт тебя знает. Да! Выпустили. И тебя вот выпускают.

— Ну, пока не выпускают. Еще я собираю документы. Еще мне все предстоит. Есть разные примеры, командор. Надо погадать на ромашке — выпустят, оставят, посадят… Кстати, как там? Заверят в архиве твою подпись?

— Заверят, заверят. Не беспокойся, — в душе Гальперина повеяло холодком. — Поезжай к кисельным берегам. Если найдешь на карте это… государство. Я дам тебе лупу, помогу.

— Найду и без лупы, — бросил Аркадий. — А не найду, подскажут. Слава богу, хватит доброхотов. Тысячи лет подсказывают. Огнем и мечом… И ничего не смогли поделать. Из пепла поднялись. И как поднялись! Думаешь, всех возмущает экспансия сотни километров бросовых арабских земель? Ах, какие мы радетели! Пустое все это… Сами завязли в Афганистане, третий год воюем, и неизвестно, чем закончим… Нет, больше всего бесит сам факт существования Израиля… Как это так? Мы первыми их признали, эту фитюльку, а они нас и слушать не хотят? Как это так?! Да кто поднял хвост? Евреи?! Ладно уж они в науках да в искусстве зады свои еврейские просиживают, черт с ними! Но — воины? Да как они посмели? Одна из лучших армий мира?! Жидовня чертова. И впрямь возомнили себя пейсатые избранным народом! Обхохочешься! Мы, понимаешь, чтобы выиграть войну, поначалу подпустили врага чуть ли не к столице, а в былые годы и вовсе сдали столицу французам… А они? Который год нахальничают на чужой территории. И, главное, давно бы закончили игру, наглецы, коли бы не великие государства…

— Да. Именно так, — с подчеркнутым спокойствием произнес Гальперин. — Сколько оружия и денег всадила Америка.

— А мы? Мы что, свою лепту не вносили? Только не в коня корм. Они между собой не могут разобраться. Бог дал им землю, богатую нефтью. Так сложилась судьба — качай себе нефть и плюй в потолок. Вот и столкнули лбами великанов из-за этой нефти… А тут эта фитюлька, эта карликовая страна длинноносых и пейсатых! Видно, бог еще не кончил испытывать свой народ. Через все уже пропустил. И через аутодафе, через крестовые походы, через погромы и гонения, через Освенцим… Теперь решил испытать их на земле праотцов. Кто, как не Насер, египетский президент, грозил стереть в порошок это государствишко? Не с его ли подачи началась заварушка? А потом он бросил свою армию, струсил, подал в отставку! Мы об этом помалкиваем… Но это последнее испытание, поверь мне.

— Ну… не совсем так, — Гальперина уязвил тон сына. — Насколько мне известно, Насер умер командующим египетской армии…

— Да! Потом. Когда народ потребовал его возвращения в тяжелые для страны минуты, вероятно, некем было заменить. Да, он вернулся, — Аркадий дал себе слово не обсуждать с отцом эти вопросы, был уже опыт. Он знал точку зрения отца.

Гальперин сидел, опустив тяжелые плечи, вяло теребя вилку.

— Видеть следствие и не видеть причину — это нечестно, Арик, — Гальперин не мог удержаться. — Допустили врага к столице… А в каком состоянии наша армия встретила сорок первый год? История еще к этому вернется. И тогда, с французами, тоже… Да, столицу сдали. А солдат сохранили. И войну выиграли… Снега — не снега, а выиграли, — мысли Гальперина метались от расходившихся нервов. — И вообще, Арик, лучше не касаться этой темы. Твой отец прошел войну и вернулся с осколком в груди да с солдатскими орденами Славы.

— Кто? Ты?! Ха-ха! — зло прокричал Аркадий. — Ты воевал? Где?! В Ташкенте? В тылу прифронтовом?

То есть как? — оторопел Гальперин.

— А так… Разве не знаешь, что ты и тебе подобные воевали в Ташкенте? Тебе любой простой человек скажет, с детского сада это известно… Только с большой лупой можно прочесть, что на фронте воевало полмиллиона солдат-евреев, семьдесят генералов, пятьсот полковников, сто восемь Героев Советского Союза, из них половина посмертно… А генерал-кавалерист Доватор…

— Еврей, который оседлал коня, уже не еврей, а казак, — Гальперин шуткой хотел уйти от колкого разговора.

— Да, казак! А генерал Крайзер, танковый бог, колхозный тракторист… Кто же тогда Цезарь Куников? Впрочем, молчу, на Малой земле был другой великий полководец… Все, отец. Я не хочу об этом говорить. Меня бьет, колотит от несправедливости… Ну хорошо, господин историк… Война — это война, бог с ней… Но через какую лупу можно прочесть в этой стране, как к евреям относились великие умы России, ее совесть и честь?

Аркадий бегал по комнате, его глаза горели черными кострами. Гальперин понимал — это чувство надо исторгнуть, оно мучает, как юношеская перезревшая плоть, демонически воспаляя сознание…

Лихорадочным движением Аркадий принялся шарить по карманам, перебирая какие-то бумажки.

«Был ли я таким? — спрашивал себя Гальперин. — Нет, я был другим. Мы были другими, снисходительней, добрее. На многое не обращали внимания, хотя и тогда уже многое становилось непонятным. Эйфория двадцатых годов истончалась, наступали зловещие тридцатые. Но все равно мы были другими… А он? В кого он такой? И сколько таких?»

Сын казался Гальперину маленьким мальчиком в лесу. Точно щепку в бурном водопаде, его захлестывали нервные волны. Воистину, нет сил, сравнимых с силами, которые пробуждают национальные чувства, — капканы, что расставила природа человеку, если следовать идее, что человечество не вечно. Человечество исчезнет, как все в мироздании. И человек, не ведая о грозящей ему катастрофе, лезет в этот капкан. Гальперин давно пришел к мысли о том, что деление людей на расы и национальности есть не что иное, как раковая опухоль, заложенная в человечество природой, коварная ловушка. И как человеческий мозг, это удивительное творение, не может распознать эту уловку? Наоборот, с охотой клюет на приманку, не ведая зловещего финала, где не будет ни победителей, ни побежденных…

Гальперин догадывался, о чем сейчас поведает Аркадий. Только зачем он таскает с собой эти записки, смешной какой. Носит их, точно сердечник таблетки валидола.

— Вот! — крикнул Аркадий. — Они кивают на Федора Михайловича. А вот что писал Достоевский критику Ковнеру… Слушай!

— Да я знаю, — отбивался Гальперин.

— Ты знаешь. А народ, одураченный провокаторами, не знает. Послушай, послушай… «Я вовсе не враг евреев и никогда им не был». Слышишь? Никогда им не был!.. «У меня есть знакомые евреи, есть еврейки, приходящие ко мне за советами по разным предметам, и они читали «Дневник писателя», и, хотя щекотливые, как все евреи за еврейство, но мне не враги, а напротив, приходят…» Или еще! Подожди! — Аркадий перебирал бумажки, точно вещественные доказательства.

— Хватит, Аркаша, давай о другом, — пробормотал Гальперин.

— Нет, нет… Ты слушай… Лев Николаевич Толстой! Пожалуйста! Граф! Корень и светоч русской нации. Совесть народа… Он пишет, пожалуйста… «Отношение мое к евреям может быть только братское. Я люблю их. Потому что мы, они — все люди — дети единого отца бога… Я тесно сходился с выдающимися еврейскими людьми и знаю их». И вот еще. О юдофобстве: «…больное, позорное чувство», «срамота юдофобства самая отвратительная и адообразная… Здесь все есть, и желчь ненависти, и слюна бешенства, и улыбка предательства, и все, что только могут низвергнуть самые темные низы души человеческой».

— Санкт-Петербург. 1910 год. Издание третье, — с улыбкой обронил Гальперин. — Я, Аркаша, все это знаю. Могу привести еще сотни мыслей на эту тему. От Сенеки до Горького… Но, увы, ум человека не властен над его похотью… А с другой стороны, Аркаша, — казалось, Гальперин удивлялся перепаду мыслей, которые пробудил в нем сын. — Представь на минуту… с точки зрения апологетов «национальных интересов». Ослабь они свои усилия! Активная еврейская ментальность заняла бы такие рубежи, что все национальное отступило бы на второй план.

Аркадий остановился. Нашарил карман, уложил туда свои бумажки, покачал головой.

— Браво, Илья Борисович! Не вы ли автор «Протоколов сионских мудрецов»? А?! — Он нехотя выпускал слова. — Всемирный жидомасонский заговор… Весь шарик оплели своими кознями. Слыхал уже!.. Да! Оплели весь мир! Только своей трагедией. И смертями! Вот чем оплели они весь мир, — голос Аркадия нарастал. Сильное здоровое сердце толчками отдавало в горло. — Послушай, историк… Я тебе одно скажу. На протяжении веков изгнания народа со своей земли ни одна страна не проигрывала от еврейской диаспоры, от присутствия евреев в ее национальных границах. Ни одна! Ни в Америке, ни в Европе, ни в Африке. И ты это знаешь лучше меня. И наоборот — нередко распадались и гибли спесивые государства, изгнав или уничтожив своих евреев. Это тебе тоже известно лучше меня… Я не идеализирую свой народ, нет. Среди них полно стервецов и отъявленных мерзавцев.