Илья Штемлер - Архив

• Название: Архив
• Автор: Илья Штемлер
• Жанр: Классическая проза
• Год: 1991

«В тихом омуте черти водятся», — говорит пословица… Можно ли представить более «тихое» учреждение, нежели архив? Но верна пословица! Вот об этой, скрытой от постороннего взора, жизни архива и пойдет разговор в романе. Бескорыстие и злой умысел. Любовь и ненависть. Неустроенность и одиночество одних и видимое благополучие других. Трагическая гибель одного персонажа романа и смерть другого в результате навета…

Все эти перипетии — на фоне повседневного быта архива в сравнительно недалеком 1982 году.

---

— Жаловаться надо, — подсказал милиционер — Стыдно, иностранцы ходят.

Директор нахмурился.

— Кстати… должен прийти исследователь из Швеции. Так сразу же ко мне проводите.

— Я смену сдаю, — ответил милиционер.

— Передайте сменщику… А гражданка что сидит? За справкой? — неосторожно спросил директор.

Дарья Никитична только и ожидала, чтобы заявить о себе. Сползла со скамьи и смело шагнула к директору. Мирошук выставил вперед руки, выгнул дугой сутулую спину.

— Не ко мне, не ко мне! — зачастил он. — И вообще, прием с десяти.

— А сейчас сколько? — прикинулась бабка.

— Половина девятого, — Мирошук пытался обойти посетительницу.

— Так они же стоят у вас, — встрепенулась бабка. — Пришла, была половина, и сейчас половина. А мне еще в собес надо успеть. Там тоже полдня проваландаешься.

— Все равно справки на руки не выдаем, — Мирошук подбирался к лестнице. — Оставьте заявление, вышлем по месту требования. Срок — месяц, — и он заторопился на свой этаж.

Директор избегал по утрам встречаться со своими сотрудниками у служебного входа. Он спешил в свой кабинет, усаживался в кресло и начинал названивать по внутреннему телефону, вызывая к себе руководителей отделов…

— Вот! Трендит уже, начальство. Неймется! — бросила через плечо заведующая отделом использования Анастасия Алексеевна Шереметьева спешащей за ней Нине Чемодановой.

— Мой телефон? Или твой? — прислушалась Чемоданова, складывая зонтик. — Интересно, директор давно заявился?

— Только что, — Мустафаев улыбался Чемодановой. Ему нравилась эта черноглазая узкоплечая женщина, всегда опрятно одетая и внешне напоминающая земляков сержанта из далекого Закавказья.

— Нет, это не мой телефон, — решила Шереметьева. — Это в кабинете хранителей надрывается… Софья Кондратьевна, кажется, вами интересуется начальство, — добавила она, обращаясь к низкорослой толстушке, что только перешагнула порог.

— Ну и что?! — Софья Кондратьевна Тимофеева слыла дамой независимой и резкой. Даже директор ее побаивался, а о простых сотрудниках и говорить не приходилось. — На моих только двадцать пять минут девятого… — Тимофеева отряхнулась, точно маленькая задорная собачонка.

— Батюшки! Откуда ж такой дождь сорвался! А мне еще в собес бежать, — заполошила старушка Варгасова, глядя на сотрудниц архива, сбившихся у стола дежурного. — Доченьки… Неужели месяц мне справки окаянной дожидаться? Помру ведь…

Милиционер кивнул бабке в сторону Чемодановой. Старушка ухватила Чемоданову за поясок и притянула к себе, горячо повторяя просьбу. Вид ее мог разжалобить камень, а не то что мягкое сердце старшего архивиста Нины Чемодановой.

Маленькую комнату — бывший монастырский чулан — приспособили под приемную архива. В ночные часы тут кемарил дежурный охраны. Поэтому решение Чемодановой заняться посетительницей немедля застало Мустафаева врасплох. Оставив пост, он метнулся собирать раскладушку. Кривая его тень дергалась на грязной, ждущей побелки стене.

— Что вы так тяжко вздыхаете? — Чемоданова заполняла анкету сама, от бабки в этом деле проку было мало, по опыту известно.

— Жизнь такая, доча, вот и вздыхаю, — Дарья Никитична торжественно сидела на кончике стула, точно готовилась принести присягу.

— Я не вам, — уточнила Чемоданова. — Я милиционеру.

Мустафаев выпрямился. Щеки вдохновенно опали, а в глазах засветилось лукавство. Очень уж ему нравилась Чемоданова.

— Я не вздыхаю. Я думаю, — проговорил он мягко.

— О чем же вы думаете так тяжело? — Чемоданову забавляло тайное воздыхание по ней милиционера.

— Ты пиши, дочка, пиши, не отвлекайся, — волновалась старушка. — О чем может думать милиционер? О жуликах.

— Ай, бабушка, такая горячая старушка, — Мустафаев покраснел, пристраивая раскладушку в нишу стены.

Чемоданова водила ломаным ногтем по анкете, размышляя, с чего начать архивный поиск. Куда проще, если бы Варгасова помнила приход, в котором крестилась. Обычно крещение происходило в ближайшей церкви. Если семья бабки проживала на Моховой, то надо искать в метрических книгах церкви Симеона и Анны. За годы работы в архиве Чемоданова доподлинно изучила топографию церквей города Л., хотя большинство из них давно снесли.

— Вы точно жили на Моховой?

— Ну дак… Сейчас в том доме сапожная мастерская.

— А в церковь какую ходили? Симеона и Анны?

Бабка в восхищении хмыкнула — такая соплюха, а помнит. Старые люди забыли, а она помнит. И верно, была церковь Симеона, была.

— А если ваш отец работал, как вы говорите, на железной дороге, то вас могли крестить в Пантелеймоновской церкви.

— На железной, — все дивилась познаниям архивистки Дарья Никитична. — Башмачником служил, вагоны на ходу останавливал. Получал гроши, а семью держал. Не то что нынешние инженера… Вот племянник мой двоюродный, Будимирка, институт прошел, а как должен мне восемнадцать рублей, так и не отдает.

— Простить надо ему, — съязвил сержант. — Амнистия была, слыхали?

Чемоданова одобрительно взглянула на дежурного — и юмор у служивого есть? Мустафаев козырнул Чемодановой и даже подмигнул, что при его робости означало особое расположение.

— Слыхала, — кивнула бабка. — У соседки моей с подоконника кило свинины слямзили. Люди говорят — из тех, кто по амнистии соскочил… А что, всех прощают, если эта амнистия вышла? — она сложила гузкой блеклые губы. «Видать, и этого сукиного сына, Будимирку, племянника, выпустят», — подумала она.

Мустафаев вышел из комнаты и уважительно прикрыл за собой дверь.

В коридоре было тихо. Здоровенный котище, прошатавшись где-то всю ночь, возлежал на своем привычном месте, у стола. При виде Мустафаева кот благоcклонно приподнял кончик хвоста. Базилио был гордый кот и не от всех принимал подношения. К Мустафаеву кот относился снисходительно. Таких счастливчиков в архиве было человек пять, не больше.

Шкаф, где хранились ключи от рабочих комнат, был пуст, все сотрудники уже на своих местах, за исключением второго и четырнадцатого помещения.

Мустафаев собрался было вернуться к рапорту, как с улицы вошел хозяин кабинета номер два — Илья Борисович Гальперин, заместитель директора архива по научной работе, — квадратный мужчина в голубой рубашке и коричневом пиджаке, рассчитанном на куда более скромную фигуру, и в силу этого обстоятельства живот выдавался вперед, точно корма голубого цеппелина. Круглое лицо цвета сырого теста собрало на своей просторной площади нос, состоящий из пухлого кончика с чуть вывернутыми ноздрями, маленький девичий ротик, тяжелый подбородок с кокетливой родинкой в углу. Но все это, казалось, держится на лице только ради одного: показать, какие рядом с ними живут глаза. Вот глаза у Ильи Борисовича были действительно красивые — черные ресницы нависали над прозрачно-голубыми белками, на которых резко рисовались синие зрачки с томной немужской поволокой. Еще Гальперина отличал тембр голоса, низкий, с глубинными перекатами.

— Что, брат Полифем? Спокойно в нашей пещере? — рокотал Гальперин, старательно обтирая ботинки о рифленую решетку. — Ни пожара, ни наводнения?

Мустафаев хмурился, ему не нравились такие шутки.

— Не сердись, брат Полифем. Имя я тебе дал легендарное, из греческой мифологии, и для уха не оскорбительное. Как звучит! По-ли-феэ-эм-м, — растягивал в свое удовольствие Гальперин.

Кот приподнял сонную башку, подумал и, вытянув толстые лапы, потянулся, прогибая грудь к полу.

— А… Дон Базилион! Узнал, стервец.

— Это вы его оглушили, — выразил сомнение Мустафаев.

— Неправда, Полифем. Я ему лакомства ношу… Иди сюда, разбойник! — Гальперин сунул руку в карман и вытащил сморщенную сосиску.

— Такие он не ест, — обрадовался Мустафаев.

— Какне ест? Я ем, а он не ест? — Гальперин бросил сосиску на пол.

Кот лениво тронул лапой подношение, понюхал и, отойдя в сторону, сел, обвернувшись хвостом, точно шалью.

— Ах, подлец, ах, бандит, — хохотал Гальперин. — Я ем, а он брезгует. Учуял, видать, дерьмо, дегустатор… А вчера ел.

— За ночь испортилась, — Мустафаев протянул заму по науке ключи с тяжелым барашком, остатком монастырской роскоши.

Гальперин принял ключи в маленькую ладошку, подержал на весу.

— Что делается на улице, любезный Полифем! Вы, как страж порядка, должны за этим следить… Все спешат, сталкиваются, разбегаются. Какой-то молодой человек подскочил ко мне, попросил разменять двугривенный. Пока я отсчитывал, его и след простыл. Так и убежал с одним моим пятаком в кулаке… Я вам точно говорю — люди посходили с ума. Такое впечатление, что все требуют реванш, непонятно за что. Но реванш! — Гальперин зевнул. — И-иех-х… Пора уж и мне на пенсию, засиделся…