Адам Мицкевич - Стихотворения и поэмы

• Название: Стихотворения и поэмы
• Автор: Адам Мицкевич
• Жанр: Поэзия

В книгу вошли избранные произведения великого польского поэта Адама Мицкевича (1798 – 1855): поэма "Гражина", цикл "Крымские сонеты", стихотворения "Пловец", "Свитезянка", "Сон", "Воевода" и др.

---

Держа в руках огромную тетрадь,

И канитель на три часа заводит:

Долги, кредит, учет, переучет,

Проценты, сборы, пошлины, доход.

Послушали – и загалдели снова,

Шумят, как шторм, не разобрать ни слова.

Народы уж готовы ликовать,

Правительства поджали хвост в тревоге,

А речь идет… всего лишь о налоге.

Так вот – кому случилось побывать

На депутатских прениях в Париже

Иль кашеварню посмотреть поближе,

Поймет, какой раздался шум и гам,

Когда приказ разнесся по полкам.

Три сотни барабанов затрещали,

И, как весной расколотые льды,

Пехотные расстроились ряды,

Колоннами сошлись – и зашагали.

Крик командиров, барабанный гром…

Царь – будто солнце, рой планет кругом,

То цепью полк проходит за полком.

Царь выпускает стадо адъютантов,

Как свору псов иль стаю воробьев,

Летят, кричат, своих не слыша слов,

Им вторит крик полковников, сержантов,

Оружья звон и грохот музыкантов.

И вдруг, полки собрав в единый ряд,

Сомкнулась кавалерия стеною,

За ней громадой поползла стальною

Пехота, как размотанный канат.

Потом пошли фигуры, повороты,

Вот конница лавиной в семь полков

Во весь опор несется в тыл пехоты,

Так свора псов, трубы заслыша рев,

Летит к медведю, что, зажат в капкане,

Стоит, бессильно корчась, на поляне.

А вот пехота сдвоила ряды

И словно ощетинилась штыками,

Так еж топорщит иглы в час беды.

Вот конница тринадцатью полками

Летит навстречу скрытому врагу

И застывает вдруг на всем скаку.

И долго там шагали и скакали,

И пушки взад-вперед передвигали,

По-русски, по-французски всех ругали,

Под стражу брали, по шеям давали,

С коней слетали, головы ломали,

И, наконец, монарха поздравляли.

Предмет велик, и важен, и богат,

Певца его бессмертье ждет, нет спора;

Но муза гаснет, как в песке снаряд,

Под кучей прозаического сора.

И как Гомер, поющий спор богов,

Заснуть на полуслове я готов.

Но наконец проделал царь с войсками

Все то, о чем слыхал или читал.

И, как прибрежный отбегает вал,

Шумя, стуча замерзшими ногами,

Расходится и тает круг зевак,

Ряды тулупов, кожухов, сермяг:

Озябнув, любопытство утомилось

А во дворце роскошный стол готов.

На завтрак иностранных ждут послов,

Что, покупая царственную милость,

Чуть свет встают, презрев мороз и лень,

Чтобы на смотр являться каждый день

И повторять в восторге: "Дивно! дивно!"

Царя все гости хвалят непрерывно,

Кричат, что в мире лучший тактик он,

Что полководцев он собрал могучих,

Что воспитал солдат он самых лучших,

Что царь – пример монархам всех времен,

И, пресмыкаясь перед царским троном,

Смеются над глупцом Наполеоном,

А между прочим, на часы глядят,

Скорей бы, мол, кончалась эта мука.

Мороз под тридцать. Все уж есть хотят,

Всем челюсти зевотой сводит скука.

Но царь еще раз отдает приказ.

И вновь полкам – буланым, серым, бурым

Приходится вертеться по сто раз,

Шагать, скакать неистовым аллюром,

Смыкаться иль растягиваться шнуром,

Раскидываться веером опять

Иль ждать атаки, строй сомкнув стеною.

Так старый шулер часто сам с собою

За стол садится – карты тасовать,

Раскладывать и смешивать, сдавать,

Как будто жадной окружен толпою.

Но, видно, стало и царю невмочь

Он повернул и вдруг поехал прочь.

И на ходу застывшие колонны

Стояли долго, брошены царем.

Но наконец раздался трубный гром,

И двинулись, качнувшись, пеший, конный,

Ряды, ряды – кто сосчитает их?

Вползли в ущелья улиц городских,

Ни в чем не уподобясь тем потокам,

Что с диким ревом, мутны и грязны,

Свергаются с альпийской вышины,

Чтоб в озере прозрачном и глубоком

Свои очистить волны, отдохнуть

И дальше, средь сияющей природы,

Спокойно мчать смарагдовые воды,

В цветущий дол прокладывая путь.

Блестящий, свежий, будто снег нагорный,

Вливался утром каждый полк сюда,

А выходил усталый, потный, черный,

Грязнее в грязь растоггганного льда.

Плац опустел. Ушли актер и зритель.

На площади чернеют здесь и там

Убитые. На этом белый китель:

Улан. Другой разрезан пополам,

И кто, кем был он? В грязь одежда вбита,

И размозжили голову копыта.

Один замерз и так стоит столбом,

Полкам он здесь указывал дорогу.

Другой в шеренге сбил со счета ногу

И, по лбу ошарашен тесаком,

Пал замертво. Жандармы на носилки

Его швырнут, и в яме гробовой

Очнется среди мертвых он, живой.

Вот снова труп – с проломом на затылке.

Другой раздавлен пушкой. Нет руки.

И на снегу распластаны кишки,

Упав, он, колесом уже прижатый,

От боли трижды страшно закричал,

Но капитан взревел: "Молчи, проклятый!

Молчи, здесь царь!" И что ж, он замолчал.

Солдатский долг – послушным быть приказу.

Плащом закрыли раненого сразу:

Ведь ежели случайно на смотру

Заметит царь такой несчастный случай,

Увидит кровь и мясо – туча тучей

Потом он приезжает ко двору.

Там для придворных стол уже накрыт,

А у царя испорчен аппетит.

Зато последний раненый немало

Всех удивил. Угрозами взбешен,

Бранился, не боясь и генерала,

А на царя проклятья сыпал он.

И люди, слыша крики, за парадом

Несчастных жертв следили скорбным взглядом.

Скакал – передавали – стороной

С приказом отделенному связной,

Но конь вдруг стал – и далее ни шагу.

А сзади мчался целый эскадрон.

Лавиной так отбросило беднягу,

Что под копыта камнем рухнул он.

Но, видимо, коням знакома жалость:

Они не люди. Пять полков промчалось,

Но лишь одним он был задет конем

Подковою плечо ему сломало.

Прорвав мундир зеленый острием,

Белела кость кровавая. Сначала

От боли белый сам, – как говорят,

Надолго впал в беспамятство солдат.

Потом очнулся, поднял к небу руку

И хоть терпел неслыханную муку,

Но приподнялся из последних сил

И звал к чему-то, что-то говорил.

Чего хотел он? Люди разбежались,

Затем что царских сыщиков боялись,

И все ж народ рассказывал потом,

Что говорил по-русски он с трудом,

Что слово "царь" он повторял стократно,

А остальное было непонятно.

И слух пошел, что это был литвин

Или поляк и, видимо, богатый.

Быть может, князя или графа сын.

Что был из школы силой взят в солдаты,

Потом попал в кавалерийский полк;

Ему полковник, невзлюбив поляка,

Дал дикого степного аргамака,

Пускай свернет, мол, шею лях-собака!

Однако вскоре слух о нем замолк,

Его забыли, имени не зная.

Но помни, царь, придет пора иная.

И будет суд над совестью твоей,

И он предстанет там, окровавленный,

Меж тех, кого ты гнал сквозь строй зеленый,

Иль растоптал копытами коней,

Иль в шахты бросил до скончанья дней.

Над площадью кружился утром снег.

Выл где-то близко пес. Сбежались люди

И мерзлый труп отрыли в снежной груде.

Он после смотра там обрел ночлег.

Под скобку стрижен, борода густая,

Плащ форменный и шапка меховая,

На вид полусолдат, полумужик,

То, верно, офицерский был денщик,

Стерег несчастный шубу господина

И люто мерз. Хотя крепчал мороз,

Уйти не смел он. Снег его занес.

К утру он бездыханен был, как льдина,

И мертвого нашел здесь верный пес.

Хоть замерзал, но не надел он шубы.

Заиндевели смерзшиеся губы.

И был залеплен снегом глаз один.

Другой еще глядел остекленело

На площадь – не идет ли господин.

Терпенью слуг российских нет предела:

Велят сидеть – не встанет никогда

И досидит до Страшного суда.

Он мертв, но верен барину доселе

И держит шубу барскую рукой.

Погреть пытался пальцы на другой,

Но, видно, пальцы так закостенели,

Что их под плащ просунуть он не мог.

А где же барин? Так он осторожен

Иль так он черств, что даже не встревожен

Тем, что слуга исчез на долгий срок?

То был недавно прибывший в столицу

Заезжий офицер, как говорят.

Пришел он не по долгу на парад,

А чтоб мундиром новым похвалиться.

С парада, верно, зван был на обед,

Затем побрел ночной красотке вслед,

Иль, забежав к приятелю с поклоном,

Забыл бородача за фараоном,

Иль шубу с ним оставил для того,

Чтоб не могли знакомые глумиться:

Мол, офицер, а холода боится,

Ведь не боится русский царь его!

Чтоб не сказали: "В шубе! На параде!

Он либерал! Он вольнодумства ради

Ее надел!"

Несчастный ты мужик!

Такая смерть, терпение такое

Геройство пса, но, право, не людское.

Твой барин скажет: "То-то был денщик!

Верней собаки был!" – и усмехнется.

Несчастный ты мужик! Слеза течет

При мысли о тебе, и сердце бьется…

Славянский обездоленный народ!