Игорь Гергенрёдер - Парадокс Зенона

• Название: Парадокс Зенона
• Автор: Игорь Гергенрёдер
• Жанр: Современная проза

---

Старикашечка-Абг'ашечка – профессор в своём роде. Профессор безделья.

Бездельник-профессионал!

Еврей – что вы хотите? Лучше евреев никто не умеет беречь себя. Зря, что ли, Толя женился на еврейке? Он – папа еврейской девочки, он в семье, которая умеет беречь себя, то-то.

Толины дружки, и отнюдь не только они, завидев на улице Дворина, выражали одну и ту же мысль: «Вот ловкий жид! Сорок лет пердит в музее, ни х…я не делает и каждый день жрёт куг'очку! И, конечно, косит под русского, нормальное дело. Рабинович – а заделался Двориным!»

19

Меж тем разоблачение культа личности шло в рост. Рывдина посмертно реабилитировали. Из музея были убраны упоминания о его предательстве. Областная газета рассказала о «выдающейся деятельности товарища Рывдина в период гражданской войны». Например, 4 апреля 1918 товарищ Рывдин и другие руководители организовали отпор белым бандам и их разгром. Оказывается, белые были остановлены у дома Зарывнова (губисполкома), не смогли взять дом Панкратова (ревком) и уже к полудню были выброшены из города.

Дворин не вышел на работу. В зной и безветрие у него вдруг начался жар. Воспаление лёгких мучило полмесяца. Он как-то обломно состарился. Густые волосы почти сплошь поседели, мешки под глазами отвисли, иссечённые мелкими морщинками.

Появившись в музее, он сидит на своём стуле у стены изнемогший, немо-безучастный. В пустой зал вошёл юноша интеллигентного вида. Приблизился к картине «Набег белых…»

Старик на стуле неуловимо изменился. Какой зоркий, впивающийся взгляд. Юноша и не заметил, что кто-то встал рядом.

– Как прут…

– А? – посетитель повернулся к старику-еврею.

Посетитель слышит: были взяты губисполком, ревком, взят весь город, белые маршировали по нему с песней…

– Это выдумали в период культа личности! – юноша возмущён.

Старик смеётся мелким, квохтающим, недобрым смехом.

– Марш с песней не выдумали в период культа личности! Я вам больше скажу…

День-другой – он подходит ещё к одному… Ещё… «Ну, наши им задали!» -

«Конечно… К ночи того же дня освободили эти здания». Тихое, настойчивое:

«Было в семь раз меньше…», «Не имели артиллерии…»

Вот как упорен старик. Настоящий осколок культа… И вдруг людей осенило: он был провокатором!

Вспомнилось, как он заговаривал с людьми в музее «в то время…», «в самое-самое… когда по ночам чёрный ворон…» Провоцировал, вкрадчивый еврей, гадина: «Я вам больше скажу…» – а потом человека ночью… Вот что он делал все те годы, Иуда! Питался человеческой кровью!

Два пенсионера (тот и другой побывали директорами музея в те времена) проговорились: до них доходило, какие двусмысленные разговоры ведёт Дворин. И сомнений не возникло, что он работает на НКВД. Конечно, не подали вида – поостереглись. А вы бы не поостереглись? В ту пору один из директоров опасливо поделился с завотделом культуры. В облисполкоме подумали – и выделили Дворину отдельную двухкомнатную квартиру.

Отдельную двухкомнатную – низовому служащему музея!.. Директор жил в коммуналке!

20

Погубить сотни людей, чтобы получить квартиру! чтобы, когда все сидят на пайке, каждый день «кушать куг'очку»! (В НКВД ему платили подушно!) Жидюга… Ирод… Искариот… Нет проклятия, какое не пало бы на Дворина.

На улице на него показывали детям: «Этот старик посадил твоего дедушку!» Он посадил пол-Оренбурга, жидовская тварь. Он-он-он!.. Если бы не побаивались Толю Вывалова, Двориным выбили бы окна.

Однажды, когда Дворин шёл вечером домой, у его ног разбилась брошенная сверху бутылка. В другой раз из подъезда навстречу выскочил мужчина в тёмных очках, ударил в лицо кулаком и убежал.

Оставался год до пенсии, но ему предложили уйти «по собственному» во избежание осложнений… Показали жалобы посетителей, к которым он пристаёт с «измышлениями».

Кем ему теперь работать? Искал место билетёра в кино, вахтёра в общежитии – не брали… Наконец устроился гардеробщиком в столовую. И тут же стали говорить: ага, не те времена, никого не посадишь, и еврей нашёл другое тёплое местечко. Таскает домой краденое мясо!

Хотя знали: мясо – гардеробщик?

А поглядите, кто завстоловой? Еврей. То-то и пригрел! Ну, не совсем еврей: жена – еврейка. Какая разница? Одна кодла. Вообще-то, и она не то чтобы еврейка – её сестра замужем за евреем… Все евреи – не евреи, ха-ха-ха! Обычные жидовские штучки. Надо смотреть, кому идут кости и жилы, а кому мясо – и всё станет ясно! Пристроили свою сволочь: три раза в день – бесплатное горячее, и домой носит полные сумки…

21

Толя Вывалов знает, что тесть не носит домой полных сумок. Вывалов разочарован в еврее, если не сказать больше.

То, что он стучал, – это само собой, и оно неглупо. А что – тупо ждать, когда тебя укатают на Колыму или сведут вниз по лестнице? Стучали все! Но не все умели, и не всем везло.

Тесть умел, и ему везло.

Но, оказывается, и еврейская голова не застрахована от маразма. Видать, не зря толкуют про эту гадость – склероз. Тяжёлый случай! Поют новые песни, а он всё на той же ноте: «Я вам больше скажу…» На х…я?! Умственная инвалидность. А Толя страдай. Идка по ночам плачет, спать не даёт. Тёща вкусно готовить перестала. Сляжет – и придётся помогать Идке полы мыть, стирать. Разве жизнь и так недостаточно однообразна? Хорошо ещё, что природа пока не вовсе похерена и иногда утешает…

Южноуральское резкое лето! Оно исходило терпко забродившими сочными силами. Поутру вдоль просёлков дымились в росе, дозревая, ячмень и озимая рожь. В перелесках, там, где расступались клёны и тополя, вымахали из жирной почвы наливные тучные травы. В их ровной зелени влекуще-улыбчиво синели колокольчики, цвели золотистые скабиозы, к ночи душистый табак распускал свои бархатисто-бордовые звёзды. Поспела благодатно уродившаяся черника. Огороды изобиловали редиской и зелёным луком, картофельная ботва разрослась в вышину, обещая россыпи полновесных клубней. Виктория укрупнилась и, ярко-красная, насыщенная сладостью, так и просилась в рот.

В то воскресенье тёща и Ида, взяв дочку, уехали на дачу к родне. Старик сказал – ему нездоровится. Дело известное: он терпеть не может поездки в гости, компании, праздники.

Толя встал в половине двенадцатого. Накануне браконьерничал с дружками, подфартило наваристо: убили косулю. В каком наплыве вожделения он тащил домой свою долю!.. Засыпал в мыслях о залитых острым соусом, сдобренных чесноком зразах.

Тёща умотала – придётся поработать на себя самому. Любишь кататься -хм…

Толя не признаёт мясорубку – теряются соки. У него особое деревянное корытце и тяпка – массивная полукруглая острая лопатка, насаженная на крепкий черенок. Он сидит на кухне и измельчает куски мяса в корытце.

Окно обращено во двор, он не асфальтирован, и возле замыкающих его стен укоренились крапива и мясистые лопухи, их оплела сорочья пряжа, вскинул свои верхушки подорожник. Из полуподвала видны побелённые основания тополей, цветущая лебеда. В открытую фортку доносятся запах дворовой мусорной прели и невнятный аромат зелени.

Вошёл Дворин в застёгнутой до горла тёплой кофте, снял с плиты закипевший чайник, заваривает себе грудной чай. Покашливает, руки дрожат. Морщинистое лицо изжелта-бледно, в пятнах старческой пигментации, мешки под глазами свисают складками. До шестидесяти не дотянул, а дашь хорошо за семьдесят. Толя чувствует что-то вроде жалости.

– Эх, Наумыч, – в глаза обычно называет тестя по отчеству, – не могу я глядеть, как ты сам себя наказал…

Тот, по обыкновению, молчит. Зять ему не то чтобы противен, он не худший из тех, что были возможны. Дворин относится к нему как к нормально-неизбежному обстоятельству.

– Я… – Вывалов стоит у стола, рубит тяпкой мясо в корытце, здоровяк в свежеглаженой белой майке, – я тебя не сужу… ну, ты понимаешь… Правильно делал. Весь мир – бардак, все люди – бляди! Но потом надо же было сообразить.

Слышит он, нет? Вот маразматик! Присел к столу с краю, чай будет пить.

– Может, тебя это не волнует, – наставительно говорит Толя, – а семью волнует! Мне влияет на нервы.

Дворин отхлебнул чаю. Он столько лет пьёт из источника. Пить всё тяжелее. Но, кажется, уже недалеко до конца. Он будет пить до конца, как пил.

– Ты был умный человек, Наумыч. Ты был хитрый человек! Неужели не соображаешь, как ты свихнулся? Ну, скажи мне, объясни, зачем ты талдычишь: город взяли, город взяли?

Отмолчится… нет, смотри-ка – поднял взгляд, произносит с апломбом:

– Потому что взяли! И прошли по нему…

– Да хоть бы и так, тебе это надо?!

– Мне это надо!

– Ну-ну… вот он и есть… склероз. – Толя хотел сказать: «Маразм».

Он переключил мысли на зразы. Эх, и обжираловка будет сегодня! У него припрятана и бутылка перцовки. «Зубровка» или старка были бы предпочтительнее (сорок градусов, а перцовка – только тридцать), но их редко найдёшь в магазинах, и дороговаты. Ладно перцовка есть. Стал насвистывать. Перекладывает фарш в миску, тяпка на столе. Давеча дружки пели это… Толя напевает: «Моряк поехал в Ашхабад, а водки нет в песках… устал искать, устал искать…»