Джон Краули - Любовь и сон

• Название: Любовь и сон
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25375-3

Ощущая слом эпох, Пирс Моффет пишет книгу об Эгипте (не Египте, но Эгипте), практикует героическую любовь по методу Джордано Бруно и наконец учится водить машину. Он, кажется, уже понимает, почему считается, что цыгане умеют предсказывать будущее, и откуда у микеланджеловского Моисея на голове рожки, но "Гипнеротомахия Полифила" по-прежнему ставит его в тупик. На заднем же плане продолжается извечная битва вервольфов с ведьмами, а Джон Ди и Эдвард Келли по наущению ангелов из кристалла оставляют туманный Альбион и в Праге ищут покровительства благосклонного к алхимикам императора Рудольфа.

---

Но как же быстр ночной бег! Сердце отяжелело и стучало равнодушно, без усилия, как дюжий лесоруб; а земля летела назад под ногами. Он чуял зрелые колосья, примятые ночным ветром, протекающим через серебряные волчьи уши; он чувствовал великую гордость за мощные посевы, но полагал, что его заслуги в урожае нет; как он сам вспахивал и засеивал отцовские участки и молился о хорошем урожае, — все это забылось.

Ветер усиливался.

Он спрашивал старика: Почему мы не говорим людям, не объясняем, что делаем для них, как охраняем; ведь тогда бы нас любили, а сейчас ненавидят. Старик усмехнулся, а теперь, пролетая над бесцветной землей, мальчик узнал ответ: кровавым сердцем своим узнал, что он — существо яростное и жестокое, из тех, кто убивает без сожаления, — подобно свирепым рыцарям, защитникам своей земли, добрым людям, которых мудрецы обходят стороной. Он почти засмеялся этим мыслям.

Они обходили с подветренной стороны дальние фермы, хлева и собак; время набега еще не пришло. Вскоре они покинули знакомую землю, границы своего прихода; здешние поля и дороги были мальчику неизвестны. Судя по луне, двигались они на северо-запад, в лесистый край. Ночь проходила, и все же казалось, что она висит недвижимо в сером небе, звезды не вращаются, луна не заходит.

Теперь на своем пути они были не одни. Он ощутил их появление прежде, чем увидел первого — далекую темную фигуру, бредущую по невспаханному полю, близ опушки; мальчик знал, что тот, темный, похож на него самого, хотя прежде не знал, что может это учуять. Исчез. И снова на их пути, приближается.

Другой появился внезапно: вдруг совсем рядом возник огромный рыжий зверь, заставивший мальчишескую душу съежиться и кинуться к защитнику, — но защитник был столь же ужасен, как рыжая, как сам мальчик: и восторг охватил новичка.

Втроем они вышли на плоскогорья, куда пастухи летом выгоняли стада. По крайней мере один из овчаров (мальчик знал наверное) был из их рода и, несомненно, этой ночью он несся со всеми к полю битвы. Тяжкая доля, думал мальчик: где-то очень глубоко быть тем самым зверем, от которого охраняешь стада, тем самым, кого они больше всего боятся.

В мягких складках лугов спряталось от ветра маленькое стадо, и с ним пастух. Трое ночных путников бросились на них из-за дрожащих деревьев. Овцы учуяли пришлецов и все до одной всполошились; миг, и они с блеяньем бегут вверх по узкой долине, а пастух подгоняет посохом отбившихся от стада барашков. Но один овчар всех уберечь не мог (его приятели, верно, прятались — прислушивались к воплям обезумевших овец, но боялись выйти из лачуг в такую ночь), и троим ничего не стоило налететь на одну овцу и отогнать от стада к деревьям, пока ее сородичи удирали в другую сторону.

Рыжая первой подбежала к овце — барану, седому барану, — но пастух, готовый биться, вцепился в посох, и лицо его было полно решимости: зубы оскалены, и светятся белки глаз. Отважный человек! Они прошли мимо него и окружили барана; бедолага уже не пытался улизнуть, замер, кроткий и едва ли не терпеливый; кротость его и распалила жажду крови. Пастух удирал, спотыкаясь. Они благословили агнца, разорвали и съели.

Мальчик, окрещенный и насытившийся, поднял свою окровавленную голову; белая голова луны в ужасе взирала на него. Потом где-то глубоко, в основании его длинного члена, в поджаром заду, возникли шум и дрожь, словно рвались и выли его жилы. И когда вопль вырвался из горла, жесткая черная шерсть встала дыбом, выгнулась спина, кости черепа загудели, а крик все длился. Наконец он замолк и увидел, что взрослые смотрят на него благосклонно, а из-за далеких гор и долин послышался ответ — ответ волка или человековолка.

Теперь человечьи жилища остались позади — города, обнесенные стенами, и возделанные поля, мосты, дозорные башни и заставы. Они бежали ввысь по костлявому хребту неприветной горы, смотрели вниз со скал на черную, бесконечную щетину леса, разделенного изгибом реки. Казалось, страшный ветер объял их и поднял сюда, и был тот ветер выше гор и взбирался к изодранным облакам и луне.

Теперь их было много, они стекались из дальних мест и присоединялись к собратьям на широком невидимом пути, который вел к битве. Вправду ли двое старших спутников обменялись изумленными взглядами или это было дурное предчувствие? Эта летняя битва, без сомнения, будет яростной, ибо ведьмы немалым числом собрались в стаи, подобно огромным ночным птицам; карабкаясь по склону, он слышал их шорох на верхушках деревьев — как они присаживаются передохнуть и снова взлетают вослед тем, кто проносится над ними. В сумах, мантиях и за поясами у них были плоды этого года, зрелое зерно и молодняк скота: дары своему владыке, который вознаградит ведьм за этот грабеж, за голод и отчаяние, принесенные людям.

Но как наградит? — удивлялся мальчик. Разве не живут они на той же земле, что и мы, разве не страдают, когда она ограблена? Какова же должна быть награда, чтобы возместить смерти целого года? Прости их Господи, ответил старик; они слишком голодны, вечно голодны, и ничто не насытит их, ничего из того, что можно увидеть, потрогать или ощутить на языке; они вечно мечтают о лучшей еде, сильнейшем наслаждении, соусе поострее и фруктах, немыслимо сладких, — это и обещано им, но не будет дано никогда, никогда, ибо дьявол не владеет ничем, лишь обещаньями.

Они подошли к длинному проходу, ведущему вниз, к последней долине и выжженной околице Ада, чей горький запах донес до них порыв ветра; и здесь они отдохнули. Уселись поговорить — как люди, выпрямившись: руки на коленях, взгляды в лицо. Будь они людьми, открыли бы трутницы и разожгли огонь для согрева — но сейчас они не любили огонь.

Они говорили об охотниках на волков, высыпавших толпами, и у каждого — императорское дозволение прочесывать леса и сдирать шкуры, за которые платят звонкой монетой. Берегись и не зевай! Они сплетничали о своих родовичах: один из них был принцем королевской крови и каждую ночь поста выл взаперти в глубочайшей темнице пражского дворца.[577]

Они хранили и передавали мудрость, о которой не знал дневной мир, и сами они не знали в дневной яви. Они рассказывали (а иные и верили), что в ночь Рождества Христова по соседству с Вифлеемом бродил огромный ужасный волк, и когда ангелы провозгласили благую весть о рождении Младенца, он тоже услышал ее, но не вострепетал, как пастухи; и когда они оставили стада свои и отправились искать Младенца, волк напал на стадо их, и задрал, и съел одну овцу. Совершив же это, он впервые познал угрызения совести и сам не знал отчего и, полный печали, покинул стадо и отправился вослед пастухам, а те шли к яслям. Последовав же за ними, увидел Мать и Младенца, увидел, как пастухи преклонили колени и протянули новорожденного ягненка. Волк смотрел и ждал; и когда все в яслях заснули, он подобрался ближе. Животные, чуя его приближение, подняли шум, и Младенец пробудился и успокоил их; кротостью Своей Он призвал волка, и волк подошел и положил морду на солому, моля о прошении. И за все грехи его и всего его рода Младенец Христос наложил епитимью: отныне он и все потомки его будут приходить в мир людей и при свете дня носить человеческое обличье; но в святые ночи призовут их, и станут они Его солдатами, и пойдут на битву во имя Агнца, и в те ночи вновь обретут они волчье обличье. И стало так с того дня и поныне, и страдают они от ненависти людской, и лишь Господу ведомо, что путь их правый.

Следственно, истинная их сущность шерстиста и скрыта внутри, а людское обличье — одна лишь видимость.

Они склонили тяжелые головы, принимая эту историю, которую не раз слышали прежде; им хотелось плакать, но сейчас было не время. И тогда один из них поднял черный нос и учуял запах, и они прыгнули на четыре лапы (головы крутятся по сторонам, свисают длинные языки) и продолжили путь.

Быть чужим в родном краю.[578]

Быть неузнанным; иметь союзников, которых не узнаешь при свете дня.

Быть снаружи одним, изнутри другим; казаться ничем и никем; быть презираемым и ненавистным, незримым — и все же тем, от кого зависит всеобщее благополучие, хотя никто этого и не знает.

Они будут там — в последней битве, в битве, которая принесет новую эпоху; когда сыны человеческие будут искать, где спрятать головы свои и закричат горам: Падите на нас — и холмам: Сокройте нас.[579] Они будут там, они не станут прятаться.

И когда придет новая эпоха, возможно, все увидят, что они сделали; быть может, их не перестанут страшиться, но будут и ценить по достоинству; и, хотя возможно, что рай будет закрыт для их народа — ибо в смерти они вернутся в землю, как звери, — все же им не доведется более таиться среди людей; целостными, не разделенными будут жить они: скрытое станет явным, и внутреннее — внешним.

В те новые дни они не будут изгнанниками; они узнают друг друга при свете дня; они с гордостью будут нести знаки своего братства, когда (в своем слабом, человечьем, дневном облике) все вместе подойдут к причастию хлебом и вином, ибо они, истинные богемцы и утраквисты,[580] будут снедать corporem utraque sanguinem, и плоть, и кровь.