Джон Краули - Любовь и сон

• Название: Любовь и сон
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25375-3

Ощущая слом эпох, Пирс Моффет пишет книгу об Эгипте (не Египте, но Эгипте), практикует героическую любовь по методу Джордано Бруно и наконец учится водить машину. Он, кажется, уже понимает, почему считается, что цыгане умеют предсказывать будущее, и откуда у микеланджеловского Моисея на голове рожки, но "Гипнеротомахия Полифила" по-прежнему ставит его в тупик. На заднем же плане продолжается извечная битва вервольфов с ведьмами, а Джон Ди и Эдвард Келли по наущению ангелов из кристалла оставляют туманный Альбион и в Праге ищут покровительства благосклонного к алхимикам императора Рудольфа.

---

Не мешкая — да и не в ее власти было замешкаться, — она подошла к нему; подняла безвольную руку и положила вдоль тела; просунула руку с красными лакированными ногтями под спину (подумалось: холодный как труп), потянула. И тяжелый как мертвец. Она встала на ноги, пошатываясь на каблуках, и с тонким писком летучей мыши перевернула манекен лицом вниз. Он не проснулся. Не мог.

Теперь бродячий дух, придя на рассвете обратно, не сможет войти через рот, из которого вышел. Он заперт снаружи.

Она повернулась и вышла, оставив дверь открытой (и через нее он вернуться не сможет), мимо дьявольского камня и обратно по маленькому мосту — на этот раз провалилась каблуком в щель. Она нагнулась, чтобы снять туфли на ходу, уже быстрее подошла к белому автомобилю, ждавшему у воды, и вырулила обратно, разбрызгивая землю и камешки, — ошеломленный ветер выл за спиной.

Как, разве вы не помните, разве не помните: ведь если не помните вы, других доказательств не останется. Одна из больших сосен на высотах Аркадии рухнула и развалилась пополам, обнажив пустоту сердцевины и построенный в ней огромный улей; пчелы взлетели на встречу с врагом и были рассеяны. Ветер стряхнул дранку с конюшни и перевернул страницы «Нэшнл джиографик»,[592] сложенных на ее чердаке; он поднял страшный грохот, но так и не смог открыть запертую дверь, у которой с самого дня своей смерти стоял Бони Расмуссен, недвижный, словно камень.

Роузи Расмуссен сидела в постели, тоже разбуженная ветром или шумом за дверью — будто чьи-то шаги. Да нет, ветер, конечно же. Роузи была настороже; вглядываясь в черный овал дверного проема, она пожелала: пусть оно, что бы то ни было, убирается прочь.

Прочь.

И когда Роузи уверилась, что за дверью и вправду кто-то есть, послышались мягкие шаги и маленькая фигурка в белом прошла мимо ее двери, даже не заглянув.

Господи, Сэм.

— Солнышко? Тебе надо?..

Нет, не в туалет. Роузи вылезла из постели, вышла в зал и успела заметить, как Сэм целенаправленно спускается по ступенькам.

Говорят, их не нужно будить, не то стрясется что-то ужасное. Правда это или нет? Миф, конечно, миф, совершеннейшая выдумка, — потому что так странно, так страшно, но чего же?

— Сэм, — прошептала она, но не очень громко.

Ну и ветер.

Сэм без колебаний спустилась по лестнице в зал, держась за широкие перила. Что она думает, куда направляется. Роузи шла следом, шея и плечи вздрагивали, как всегда, когда она слышала рассказы о ночных кошмарах. Она смотрела, как белая ночнушка Сэм плывет через зал к входной двери. Подойдя, она встала на цыпочки и взялась за ручку — то ли выйти самой, то ли впустить ночь.

Роузи подскочила к дочери.

— Нет! Сэм, нет! — вырвалось у нее. — Нет!

Сэм отвернулась от двери. Она увидела маму, и большой зал, и саму себя — тело ее яростно дернулось, и глаза были огромными.

— Что это? — спросила она, уставившись перед собой.

Ее снова затрясло: беспрерывно. Она рухнула на пол, прежде чем мама успела подхватить. Роузи пыталась поднять ее, но Сэм всю скрутило, зрачки закатились, зубы стиснуты, из горла вырывается дикий вой.

Буря в мозгу — вот как называл это доктор Бок. Будто гроза.

— Боже, — повторяла Роузи, пытаясь прижать Сэм к себе. — Боже.

Была ровно полночь двадцать первого сентября. Приступ продолжался почти минуту. Вечно.

— Боже, — молила или шептала Роузи. — Господи, Господи Иисусе.

Глава девятая

— У сердца, — сказал Фрэнк Уокер Барр Пирсу Моффету, — есть история. — И он постучал по груди, внутри которой, вероятно, находилось его собственное.

— Да? — сказал Пирс.

— В наше время сердце — просто насос. Мышца. С ней могут случиться неприятности, и она нуждается в заботе. Но на протяжении веков оно было — и в самом деле было — обителью чувств, истолкователем мира, источником эмоциональной жизни.

Они шли по аллее меж двух рядов чахлых пальм, чьи верхушки указывали на то, что ветер — западный. В конце аллеи стояла пирамидка, охраняемая сфинксами с нарисованными кошачьими глазами и ртами-бутонами.

— Когда-то, давным-давно, — продолжал Барр, — человек был устроен иначе, нежели теперь. Когда-то его составляли различные, несоизмеримые части. Душа и тело. Тело и душа.

— Да, — сказал Пирс.

— Душа была нематериальна; она не имела размера, формы, плотности, веса, ничего такого. Она сама делилась на части, но сейчас это не важно. Тело было полностью материально и состояло из четырех элементов: воздух огонь земля и вода, в нескольких, весьма немногих сочетаниях.

Пирс кивнул. Он вынул из кармана и надел коричневые солнечные очки, которые купил в свой первый приезд в Дальние горы, в прошлую мировую эпоху, до времени перехода. Песок и море потемнели.

— Ну так вот, проблема заключалась, — говорил Барр, — в отношениях между этими частями. Душа полностью нематериальна, тело — наоборот; так как же душа может постигнуть тело и материальный мир? Как может тело отвечать на приказы и стремления души? Что вообще может их связывать?

Он махнул рукой в сторону пирамиды, показывая, что надо не обходить, а направиться прямо к ней. Человек он был низенький, но казался крупным, будто сделан из какого-то тяжелого и крепкого материала; но все же его поступь была нерешительна, а руки в промокшей от пота рубашке — немного искривлены в локтях. Он был стар уже в пору Пирсова студенчества.

— Но ведь эта проблема вовсе не обязательно возникает, — вставил Пирс, которого охватило знакомое беспокойство. — Если не делить человека на части, то и думать не о чем.

— Правильно, — сказал Барр. — Греки так и делали. Ставили проблему так, чтобы ее мог решить любой, кто согласен, что греки во всем — последняя инстанция. И вот к чему в конечном счете пришли; установили, что существует и нечто третье, а именно — дух, pneuma по-гречески; у этого слова множество туманных значений, в том числе и «дыхание».

Душа, дух: Пирс сказал, что встречал эти слова в трудах старых авторов и с детства слышал их в церкви, но никогда не понимал разницы, если она вообще есть.

— Что ж, — сказал Барр. — Оказалось, что есть. Ты, конечно, читал Фичино. «De vita coelitus comparanda».

— Ну, почитывал, — сказал Пирс, мучительно краснея если не порозовевшим от солнца лицом, то сердцем.

— Ты помнишь, как он определяет дух; его определение было вполне самостоятельным и оказало влияние на всех, кто в дальнейшем писал на эту тему. Разница между душой и духом в том, что дух — это материя, а душа — нет; дух — это чрезвычайно тонкая, тончайшая, сверхтонкая материя, жидкая воздушная огненная штуковина. Он растекается по телу, и очень быстро, он горяч и как-то так блестит, или серебрится, или отражает свет, что ощущения, воспринимаемые телом, отражаются в нем.

Барр обвел рукой мир, растения, пару носящихся кругами бабочек, босых людей, которые бродили туда-сюда или, затенив рукою глаза, сидели, уставясь на пески.

— Звук воспринимается ухом, — сказал он. — Глазами мы видим. Звук и вид ударяют в блестящий дух, который от этого приходит в движение и загорается эмоцией — а она нематериальна. И душа, которая не может воспринимать материю, потому что у нее нет органов чувств, может воспринимать отражения, которые нематериальны, как свет. И таким образом душа воспринимает то же, что и тело, потому что источник впечатлений врезается в дух, запечатляется или отражается им.

— Тогда я не понимаю, как все это связано с сердцем, — сказал Пирс.

Разговор начался с того, что Барр упомянул свое собственное сердце — оно было не в лучшей форме.

— Сердце, — сказал Барр. — Ах, да. Видишь ли, дух растекается по всему телу. Он составляет некое второе тело, которое тесно связано с физическим — вот с этим.

— Астральное тело, — сказал Пирс, думая о Бо Брахмане.

— Да, — отвечал Барр. — Вот именно. Но именно в сердце создается дух, и оттуда начинается его циркуляция; именно оттуда исходит вещество, благодаря которому работают органы чувств.

— Вот оно что, — сказал Пирс.

В свете этой идеи он начинал различать очертания старых философских проблем; начинал понимать, почему люди некогда говорили то, что говорили, делали то, что делали. Бруно. Ди.

— Я вижу, — сказал он, хотя видел не вполне отчетливо.

— Дух вытекал из сердца и возвращался в него; отчасти он управлялся душой, отчасти же — телом, чувствам которого служил. Органы чувств получали исходные данные, те, в свою очередь, воспламеняли дух, сердце создавало образ из всех ощущений, а душа воспринимала нематериальное отражение объекта и размышляла: хороша ли эта вещь? или дурна? Воля — а она есть часть души — могла принять или отвергнуть этот образ.

— Угу, — сказал Пирс.