Джон Краули - Любовь и сон

• Название: Любовь и сон
• Автор: Джон Краули
• Издательство: Эксмо, Домино
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-699-25375-3

Ощущая слом эпох, Пирс Моффет пишет книгу об Эгипте (не Египте, но Эгипте), практикует героическую любовь по методу Джордано Бруно и наконец учится водить машину. Он, кажется, уже понимает, почему считается, что цыгане умеют предсказывать будущее, и откуда у микеланджеловского Моисея на голове рожки, но "Гипнеротомахия Полифила" по-прежнему ставит его в тупик. На заднем же плане продолжается извечная битва вервольфов с ведьмами, а Джон Ди и Эдвард Келли по наущению ангелов из кристалла оставляют туманный Альбион и в Праге ищут покровительства благосклонного к алхимикам императора Рудольфа.

---

— Тогда было не так, как нынче, — говорила Винни Пирсу во Флориде; он сидел с ногами на бортике веранды с жестянкой содовой, которая нагревалась у него в руках. — Нынче столько возможностей, столько витает мыслей, идей. Уйма. А тогда было раз-два и обчелся. Выбираешь из немногого и радуешься, что шкура пела. Я не смогла бы получить развод, не смогла бы сама зарабатывать себе на жизнь — во всяком случае, так мне казалось. Наверное, я пытаюсь объяснить. Извиняться мне не хочется… Сейчас и представить себе трудно, как можно растеряться; сейчас ведь все это не в диковинку. Я имею в виду, посмотри хотя бы, бога ради, на Ки-Уэст.[11] Но тогда это было диковинкой, вроде как… вроде как нарушить порядок вещей. Ну разве я могла делить с ним постель? И нужно было увезти тебя от него подальше; это так же само собой разумелось, как выхватить тебя из огня… Но знаешь, какая беда. — Винни невесело рассмеялась. — По-своему он был очень хорошим отцом. Ты уж меня прости, Пирс.

Глава вторая

Когда Пирс приехал в Бондье, чтобы там поселиться, стояла осень. Случилось так, что приблизительно в это время из гаража вынули наружные рамы, чтобы установить их на место; однако это муторное дело не довели до конца, и рамы долгое время лежали на веранде, двумя рядами по две штуки. По причине, которую потом забыл (вспоминал только необычное ощущение — вполне вероятно, иных причин и не было), Пирс намеренно и старательно прогулялся по каждой оконной панели: стекло держало его вес один лишь миг, а далее трескалось, как лед в замерзшей луже. Когда последствия были обнаружены, Пирс все отрицал, хотя Сэму было ясно, что это его работа. Доказательств тем не менее не имелось, а без них Пирс не считал нужным признавать свою вину. Впрочем, его заставили.

Но разве не было это свойством его натуры — отрекаться от своих поступков, отрекаться даже от самого себя, такого, каким он стал; разве не был он, собственно, лгунишкой? И не был ли он этим похож на свою мать, с тем только отличием, что она обладала полезной способностью забывать свои поступки и помнить только причины, основательные причины, к ним подтолкнувшие?

Как думал Пирс, ему было оттого так трудно сознаться в своем поступке, что, как он, судя по богатому недавнему опыту, ожидал, следующим вопросом Сэма будет Почему; это вовсе не злобное Почему загнало бы тем не менее Пирса в угол, так как он понятия не имел почему. Причин не было никаких. Впоследствии, когда Пирс унес инструменты Сэма в лес и оставил их там ржаветь, забыв, что позаимствовал их на время; когда он зимним вечером перерезал телефонный провод в спальне Сэма; когда стащил из ящика письменного стола обручальное кольцо его покойной жены, — во всех этих случаях он мог бы назвать причины (по крайней мере, в то время): того требовали обстоятельства, с которыми сталкивалась Невидимая Коллегия. Но и тут действовала та же логика, что и в деле с разбитыми наружными окнами: ему приходилось лгать, так как за признанием последовал бы вопрос почему. А ответить он не мог. Оставалось только все отрицать.

— О чем ты только думаешь? — Взяв племянника за плечо, Сэм развернул его лицом к груде осколков.

— Я этого не делал.

— Ну да! За кого ты меня держишь? Я хочу знать одно: почему.

— Я не делал.

Сэм всегда утверждал (а Пирсу не верилось), будто обеспокоен не столько проступками Пирса, сколько его манерой дерзить. Он придумывал для Пирса наказания мягкие, но необычные, чтобы он понял бессмысленность своей лжи, и Пирс принимал их покорно, хотя был недоволен тем, что Сэм присвоил себе право его наказывать. Правда, наказания на него не действовали.

В самом ли деле он воображал, будто кто-то поверит его вопиющей лжи? Он словно бы считал себя по-настоящему невидимым, не оставляющим заметных другим людям следов, считал, что его ни на чем не поймают, так как на самом деле его здесь нет.

— Живет в собственном мире, — говорил Сэм, обращаясь к Винни, но Винни, лучше знавшая сына, думала, напротив, что он живет совсем не в своем мире.

В доме, который построил на холме над городком Бондье старик Хейзлтон (сам бывший доктором во времена Первой мировой войны, а потом — последовательно — политиком, спекулянтом горными отводами, банкротом и самоубийцей), четко различались две части: большое квадратное строение в два этажа, обшитое потрепанными досками, впереди веранда на столбах, и низенькое одноэтажное крыло из четырех комнат в ряд, а в промежутке крытый проход со шпалерой. Бёрд рассказала Пирсу, что маленькое бунгало было построено как подарок единственной дочери Хейзлтона и ее мужу, чтобы она не уехала из дома, — соображение, в которое Пирс тогда не мог поверить. Первая комната из четырех была отдана Бёрд, вторая — Хильди, третья служила кухней, а четвертая представляла собой крохотную гостиную с большими окнами или застекленную веранду, где гнил старый диван.

В большом доме на втором этаже находилась спальня Сэма и Опал Бойд, а маленькая проходная комната принадлежала Уоррену. Еще одной владел Джо Бойд, а четвертая стояла пустой. Ее взяла себе Винни. Туда поместили комод, на его мраморной доске были разложены серебряные щетки для волос, стояли зеркало (им она, собственно, никогда не пользовалась) и фотографии ее родителей в серебряных рамках; и туда же, неизвестно как зацепившись за эти предметы, пробрался запах Бруклина и детства Пирса — этот запах он различал даже спустя годы.

Где было приткнуться Пирсу? Очевидное решение — в спальне Джо Бойда, но тот так категорично воспротивился этому соседству, что никому — ни Сэму, ни Винни, ни, уж конечно, Пирсу — не захотелось его уговаривать. И вот Хильди переселилась к Бёрд, и Пирсу досталась ее комната в одноэтажном крыле, ближе к кухне. (Когда Джо Бойд наконец уехал, Пирсу предложили его комнату в большом доме, рядом со спальней Сэма, однако Пирс предпочел остаться в крыле, где жили девочки. В освободившуюся спальню переехала Хильди.)

Сэм предполагал, что под его крышей Пирс обретет в лице Джо Бонда как бы старшего брата, способного сдержать склонности, которые Пирс, возможно, унаследовал от отца… нет, это уж чересчур сильно сказано, однако расчет все же был на то, что Джо Бойд сделается для Пирса наставником, советчиком, другом — всем, чем для Сэма были его старшие братья. Сэм настолько в этом уверился, что приглядывал за Пирсом не так внимательно, как мог бы. Но в глазах Пирса Джо Бойд, с его печальным взглядом, насупленными бровями и стрижкой под арестанта, неизменно оставался наместником Сэма, его мрачным архангелом, передатчиком его нравоучений и практических требований — словом, уроков, которые Пирс не воспринимал.

В ту весну Джо Бойд придумал для сестер и брата клуб, с паролями, обрядами, вступительной клятвой. Клуб назывался «Ретриверы», по примеру именитых лож, о которых он слышал на Севере (Маралы, Лоси, Пумы);[12] ретриверы у Джо Бойда никогда не жили, но это была его любимая порода собак. Штаб-квартира клуба Ретриверов располагалась в давно заброшенном курятнике, на крутом склоне, выше большого дома, а главным занятием его членов стала очистка курятника от залежей гуано, перьев и битой яичной скорлупы: этот неподъемный труд выполняли младшие, а Джо Бойд руководил.

Пирс, засунув руки в карманы куртки, стоял в дверях и наблюдал за этим неаппетитным занятием; и вид, и запах подобного помещения был для него в диковинку. Единственный Ретривер, полномочный пригласить его в клуб, Джо Бойд, этого не сделал, а самому ему проситься не хотелось. Тем не менее он уже осознал, что не сможет все детство провести в своей комнате (раньше он уверял мать, что сможет), нужно было приспосабливаться.

— Что это вы делаете?

— Сам не видишь?

Пирс пожал плечами. Но спросил, для чего это помещение, что означают коробки с побелевшими от времени зерновыми отходами и соломенная пыль в воздухе. Джо Бойду почудилось в его тоне превосходство, и он обиделся:

— Привык к чему получше?

— Ну, у нас в Бруклине как будто не было курятников.

— Да? Ну-ну.

Сам того не ожидая, Пирс позволил вовлечь себя в спор о сравнительных достоинствах Нью-Йорка и Кентукки. Кто выйдет в этом споре победителем, гадать не приходилось: как бы ни был Джо Бойд привязан к родному штату матери и его самого, он не мог привести достаточно доводов в его пользу.

— Какие выдающиеся люди происходят из Кентукки?

— Дэниел Бун.[13]

— Еще кто?

Джо Бойд не вспомнил Авраама Линкольна, но если бы назвал, у Пирса нашлось бы, чем ему ответить.[14]

— Хорошо, назови кого-нибудь из Нью-Йорка.

— Петер Минуит.[15] У него была деревянная нога. Петер Стюйвесант. Александр Гамильтон.[16] Джо Димаджио.[17] Томас Э. Дьюи.[18]

— Кто?

В конце концов Джо Бойд выбрал другой метод разобраться, кто прав. Это не был такой уж нечестный бой, как посчитала, например, Хильди, указавшая, что Джо Бойд на два года старше: Пирс к тому времени уже пустился в рост, как сорняк, как обезьяна (такое сравнение придет ему в голову позже), ему предстояло достичь шести футов при плотном сложении, Джо Бойд же пошел в мать, легкую и хрупкую. Джо Бойд все еще побеждал умением, он не так боялся получать и давать тумаки, как его двоюродный брат, и сильнее стремился к окончательной победе. Прижатый лицом к полу, дыша пахучей пылью, Пирс был вынужден признать, что Кентукки, штат, где он жил сейчас, лучше, чем Нью-Йорк, штат, где он жил прежде с отцом и матерью, но потом оттуда уехал.