Даниэль Кельман - Магия Берхольма

• Название: Магия Берхольма
• Автор: Даниэль Кельман
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2003
• ISBN: 5-352-00418-Х

Впервые па русском языке – одни из ярчайших дебютов в немецкоязычной литературе последних лет; магический роман во всех смыслах этого слова, посвященный тайнам иллюзионизма и прихотливо преломляющий их в повседневности; роман, который с полным на то основанием сравнивали с признанными шедеврами современной литературы, исследующими ту же тематику, – «Миром чудес» Робертсона Дэвиса и «Престижем» Кристофера Приста

---

Маленькая дверца в нештукатуренной кирпичной стене, над нею вывеска, но я уже не помню, что там было написано. Ступеньки вели в фойе, где девушка продавала билеты. Довольно дорогие. Театральный зал был невелик: с двенадцатью рядами кресел и узкой сценой. Кашляя (да, теперь еще и кашель), но рассчитывая на принятый аспирин, я поискал свое место, нашел его, сел.

Зал постепенно заполнялся. Хотя довольно медленно. Две пожилые дамы. Хорошо одетый господин. Человек в очках с толстыми стеклами, который тотчас же вынул карандаш и блокнот и в предвкушении интересных записей втянул щеки и вытянул губы. Необыкновенно красивая женщина. Молодая супружеская пара. Дама с крошечной таксой на коленях. Двое со значками Магического общества. В общей сложности в зале собралось не более двадцати человек. Многие кресла так никто и не занял, последние четыре ряда вообще пустовали.

Потом все смолкли; только двое из Магического общества еще перешептывались; кто-то шикнул на них, и они замолчали. Занавес раздвинулся, и на сцену вышел Ян ван Роде.

Он был невысок. Темноволос, с короткой бородкой, в очках в тонкой оправе. В английском твидовом пиджаке с круглыми кожаными заплатами на локтях, поверх красного шерстяного свитера. Он напоминал университетского профессора – преподавателя литературоведения или статистики.

Он предпочел обойтись без поклона и без всяких церемоний, он даже не приветствовал публику. Протянул руку и извлек из воздуха шелковый платок. Небрежным движением подбросил его; платок расправил голубоватые крылья и упорхнул голубем. Описав несколько кругов у нас над головами, он вдруг рассыпался остроконечными языками пламени и дождем серебряных искр. Одна из старых дам тихо застонала, залаяла такса. Ван Роде отвернулся и несколько секунд пристально смотрел в пол. Нет, там стоял стул. Невзрачный деревянный стул. Но только что его не было… Или был?… Я в замешательстве тер глаза и пытался сдержать кашель. Тут стул вздрогнул и задвигался. Сначала робко, на несколько сантиметров вперед, а потом назад, неуклюже и боязливо, как будто нарушает какой-то запрет. Потом он осмелел, взвился в воздух, с грохотом приземлился и несколько секунд стоял не шевелясь, испуганный собственной дерзостью. Но затем он все-таки медленно двинулся к ван Роде, который смотрел на него, улыбаясь, точно чему-то забавному, держа руки в карманах, и наконец закружился вокруг мага в беззвучном, странно грациозном танце: в такт неслышимой музыке он подпрыгивал, вставал, точно на дыбы, на задние ножки, вращался вокруг своей оси, будто делая пируэт, на какой-то миг застывал, прислушиваясь, и поворачивался в другую сторону. А потом, совершенно внезапно, откуда-то взялся другой стул и стал повторять все движения – поворачивался, подпрыгивал, прислушивался, поворачивался, – но медленнее, чуть запаздывая, немного неловко и не так искусно. Один раз он приземлился не на задние, а на передние ножки, и можно было прямо-таки ощутить его испуг – он исполнил следующие фигуры чуть неуверенно, опасаясь, что кто-то из зрителей это заметил. Потом он снова вошел в такт и больше не сбивался.

Ян ван Роде выглядел совершенно безучастным. Он просто стоял и смотрел, но нельзя было не почувствовать, что все это происходило только благодаря ему, что стулья оживило только его присутствие. Казалось, чего-то в его облике было достаточно, чтобы заставить предметы двигаться, танцевать, парить в воздухе, чтобы вдохнуть в них бурную, беспокойную жизнь. Не только эти два стула, но и я, и тяжело дышащая женщина за моей спиной, и человек с блокнотом, переставший записывать, даже такса, которая теперь совсем затихла и сидела, поджав хвост и слегка вздыбив шерсть, – все мы ощущали волю ван Роде и осознавали, что ни один закон природы не в силах ей противиться.

Ван Роде посмотрел на нас и улыбнулся. Лишь спустя несколько секунд стало понятно, что он ждет аплодисментов, что фокус закончился. Разве стулья больше не танцуют… а где же они? Они куда-то исчезли; при этом меня удивило не столько то, что они исчезли, сколько то, когда это произошло. Ни вспышки молнии, ни щелчка, ни грохота. Да как же это: я не сводил с них глаз и все-таки не заметил, что они пропали. Робко зааплодировал один зритель, потом еще один, и даже я сумел похлопать, хотя каждое движение болью отдавалось в суставах.

Ван Роде едва заметно поклонился, облокотился на стол и подождал, пока аплодисменты стихнут. На стол?… Да, на массивный деревянный стол, стоявший перед ним. Но как же так?… Что-то сдавило мне горло, меня охватил приступ кашля; я стиснул зубы и задержал дыхание, чтобы его подавить; от напряжения у меня на глазах выступили слезы. Потом я все-таки закашлялся; дама с таксой укоризненно посмотрела на меня. Руки у меня дрожали, я изо всех сил вцепился в подлокотники кресла. Теперь он вынул из кармана пачку бумажных носовых платков марки «Бланци», из тех, что продаются в супермаркетах. Он раскрыл ее, достал один платок, развернул, показал с обеих сторон и набросил на письменный стол, целиком скрывшийся под ним. Нет, не то, что ты подумала: платок не увеличился в размерах. Это был все тот же маленький, обычный носовой платок, двадцать на двадцать сантиметров, не больше. И все-таки он закрывал стол! Стол каким-то образом сжался, усох? Нет, ничего подобного. Это по-прежнему был большой, прочный, нормальный, удобный стол, нисколько не изменившийся. Ван Роде поднял со стола платок, показал стол, показал платок, снова расправил его перед столом, и стол пропал. Я ощутил, как щупальца судороги сдавили мой желудок, меня бросило в жар, на лбу выступила испарина. Платок, стол, поглощающие друг друга соотношения величин… Но (я уже слышу твой недоуменный вопрос) как это маленький платок может закрыть большой стол? Боже мой, я не могу этого описать; я и сейчас вижу это перед собою и никогда не забуду, но не мог бы изобразить или зарисовать. Как будто меня охватило безумие, горячечный бред, как будто дьявол на миг отразился в зеркале, это было невыразимо страшно. Я сидел с бешено бьющимся сердцем и смотрел, как между мною и сценой ложится цветная дымка. Ван Роде выпустил из рук платок; я следил за ним взглядом, но где-то на полпути упустил его из виду, и он так и не упал на пол. Ван Роде сделал шаг к краю сцены, туда, где только что стоял стол, и поклонился. Я попытался аплодировать, но руки отказывались слушаться; они не выполняли моих приказаний, как будто принадлежали кому-то другому. Мне мучительно хотелось расстегнуть воротник, потому что стало очень душно; и еще я мечтал вытереть пот со лба. Какая-то влага стекала мне в глаза, я изо всех сил заморгал, она стекла ниже и побежала по щекам. Теперь по крайней мере я мог хоть что-то рассмотреть. Я поднял глаза.

Но, очевидно, слишком поздно. Неужели все уже закончилось? Закончилось. Вероятно, закончилось. Сцена опустела, свет потушили до бледно-желтого оттенка. В зрительном зале больше никого не осталось; мне кое-как удалось обернуться: кроме меня, никого больше не было. Я нагнулся, собрался с силами и кое-как сумел встать. Должно быть, за время представления я вырос, потому что мои ноги оказались длиннее и слушались меня хуже, чем прежде, а пол будто отодвинулся куда-то вниз.

И все-таки мне удалось выйти. Вверх по ступенькам, мимо кассы, на улицу. Воздух был холодный, с какой-то стройки ветер доносил запах жженой резины. Небо грузно нависало над целым лесом антенн.

Осторожно переставляя ноги, я кое-как шагал. Земля казалась мягкой, податливой, почти живой, что-то в ней реагировало на мои шаги. Я прислонился к стене дома, и она будто отшатнулась. Навстречу брел пьяный, поскользнулся, ухватился за уличный фонарь, несколько секунд мучительно пытался сохранить равновесие и растворился в воздухе. Какое-то мгновение я еще чувствовал запах перегара. Вскоре я забыл обо всем, кроме одного: нужно идти вперед. Каждый новый шаг давался мне с трудом, казался победой над теплым, гнетущим бременем слабости во всем теле. Идти. Все время вперед. Не останавливаться.

Пока внезапно не материализовался стеклянный четырехугольник. Я протянул руку; ко мне качнулась дверь, я, пошатываясь, ввалился внутрь и прислонился к холодной стенке. Я стоял в телефонной будке. Некоторое время я не двигался, а только пытался прийти в себя. Стекло вокруг меня запотело, и за пеленой молочно-белого тумана я неясно различал очертания крыш, темное небо, бледную, без одной четверти, луну. Наконец я ощупью поискал трубку, нашел ее, взял, поднес к лицу. А теперь набрать номер. Безразлично какой, хоть какой-нибудь. Нет, сначала найти деньги.

Деньги? Конечно деньги, монету, она нужна, чтобы заставить заговорить этот безмолвный, злобный аппарат. Я стал по очереди ощупывать карманы, но тотчас же понял: мелочи нет. Только несколько крупных ярких купюр, а они мне не пригодятся.

Да, верно: ни одной монеты. Странная дурнота штопором врезалась в мое тело, расходясь по голове, шее, груди, животу. Я закрыл глаза; мрак пронизали путаные, бесформенные цветные пятна. Хватит! Я снова открыл глаза, луна прибывала, она уже скрывала полнеба. «А теперь, – сказал я вслух, – я позвоню». Я протянул руку к кнопкам и стал набирать номер, который откуда-то всплыл у меня в памяти. Я чувствовал, как сопротивление аппарата ослабевает и через несколько секунд исчезло. А вот и длинные гудки. Послышался щелчок, на другом конце провода раздался голос.