Авенир Крашенинников - Затишье

• Название: Затишье
• Автор: Авенир Крашенинников
• Издательство: Пермское книжное издательство
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1969

Исторический роман известного пермского писателя.

---

Иконников кивнул, спросил осторожно:

— Брата не задели?

— Он мне камень-то и достал.

— Как думаешь дальше?

— Сейчас бы и к Михелю.

— Отдохни, Феодосий.

— Растрясло малость. Однако пустяки, после отосплюсь.

— Где камень? — Иконников знал, что этого железного парня не отговорить, приступил к делу.

— У Якова в кошеве.

Бог знает что такое! Иконникова даже не ставит в известность собственный кучер! Ну и хваты, ну и конспираторы!

Оба вышли на крыльцо. Яков подтягивал подпруги, оглянулся:

— Феодосий, что за Хрыч привез тебя?

— Мужик какой то. Запутался в улицах, еле разобрался.

Иконников радостно потер ладони. Феодосий принял у Якова вожжи, уселся на козлы, расставил локти, как заправский кучер.

— С богом, — крикнул Яков. — Простите уж вы меня, — обратился к Иконникову. — Руки у Некрасова добрые, не только лошадь можно доверить.

— Верно, все верно. — Александр Иванович все стоял неодетый, не чувствуя холода. — А весна все-таки будет, Яшка!

Яков от удивления распахнул рот.

Михель был зело пьян. На условный стук кнутом в раму вышел пошатываясь, напевая строевую.

— Я т-тебе, с-сволочь, покажу, — погрозил кулаком куда-то в улицу.

Но вокруг дома, в котором он квартировал, и на улице только жидкие тени ползли от лысых облачков. Феодосий чуть не окрестил с досады Михеля кнутом. Но подпоручик притиснул палец к усам и вовсе трезвым голосом сказал:

— У меня поручик Стеновой. Душу изливает. — Вспрыгнул на санки, обнял Феодосия. — Если можно, вези прямо на место. Тут недалеко…

Феодосий подумал, что этак даже лучше, развернул лошадь. Михель с сожалением посмотрел вслед: сейчас бы сам поехал к солдату. Опять зашатался, зашарил скобку двери, долго воевал с порогом.

— Ну, разобрало тебя, Жорж, — встретил Степовой. — Кто там?

— Всякая макроподия.

— Выпьем… Нет, почему обошли меня, Жорж, почему? Я бы заставил принять уставные грамоты!.. Розгами, розгами!.. На колоде распять и с оттяжкой. Н-ненавижу.

В комнате было жарко. Степовой сидел в расстегнутом мундире, волосы свалялись, прилипли ко лбу. Тонкие сильные пальцы пьяно тискали бутылку.

— Как дворянин дворянину говорю, — опять закипал поручик, — р-распустили!.. Канальи, бунтовать?.. Прадеда повесили, у деда именье сожгли, отца в навозе опозорили, н-ненавижу-у!

Лицо поручика побледнело, глаза налились кровью. Михель поспешно отобрал у него бутылку, плеснул остатки вина в стаканы.

— Твое здоровье…

— Поляков пороть!.. — не слушал Степовой. — Панночек… Задрать подол, по белой жопке!..

— Чудовище ты, — не выдержал Михель. — Гадость!

— Молчать!.. Жорж, друг мой, тоска-а! — Степовой грузно поднялся. — Едем к Нестеровской. Наденька — лед. Р-растопить… Едем? Не хочешь!

Схватил со стены гитару, рванул струны. Басовая щелкнула по деке, оскорбленно загудела. Запел верным баритоном:

Близко-о Печкина трактира
У-у присутственных ворот
Есть дешевая квартира
И для всех свободный вход…

— Тоска, Жоржик!.. Рассказывали мне: екатеринбургский купец Харитонов прошлым летом выписал цыганок из Москвы. Тройки, гривы вбок, колокольчики, голоса!.. И сани летят!

— Летом? — усмехнулся Михель.

— Он, подлец, на десять верст от города солью тракт засыпал. Вот живут… Нненавижу-у!

И вдруг заснул, упав на гитару головой, по-детски выпятив губы.

В комнату заглянул денщик. Михель отослал его, стянул с себя рубашку, вымылся до пояса, подрагивая от ледяной воды. Посмотрел на поручика брезгливо, задул свечу, с головой укрылся одеялом…

В штаб шли депеши. Александр II перестраивал армию. Скоро, совсем скоро подпоручик Михель получит повышение, во главе полусотни солдат покатит куда-нибудь на север губернии пороть мужиков. Что тогда? Очень просто: тот же Степовой сорвет с него погоны, отведет под арест. Глупо!

Рядовой Кулышов тоже мучился. На святках валялся в больнице, глотал лекарства, знал — простуда пройдет, не пройдет беспокойство. Как быть все-таки с этим проклятым станком? Подпоручик Михель человек справедливый, никогда не повысит голоса, не замахнется. И офицеры уважают его, наверное, не зря. Вон сколько натащил в палату: и полфунта чаю, и сахару более трех, и денег пятьдесят копеек серебром. Сел, руку на плечо положил, сказал озабоченно:

— Выздоравливай скорее, ты нам очень нужен.

— Пресс уже готов, господин подпоручик. Раму тоже сделаю. Камень надо, литеры резать. С ними много возни.

— Выйдешь из больницы, камень будет…

Вот теперь вышел, ждет, а сердце ноет. Будь не Михель, другой — не ввязывался бы. Неужто недоброе затеял молодой подпоручик? Со студентами, с жидами стакнулся?

Чуть не каждый день мимо баталионной литографии проходила воинская команда, иной раз штыков до полусотни. В губернии бунты. Студенты мозги туманят. И чего бунтуют? Волю государь-император дал, землю, а они колья хватают. Ни бога, ни помазанника его не чтут.

Годики бы Кулышову скинуть, жена бы не из городских мещанок была, вернулся бы к земле, пахал, сеял, солнышко славил. А тут, видишь ли, понадобился подпоручику станок!.. Правда, деньги по нынешним временам немалые. И хлеб, и овес, и соль после войны вздорожали. Озими поел червяк, градом побило яровые… Студент какой-то обещанный задаток привез. Сам драный, а отдал копейка в копейку.

А может, листки забавные выпускать вздумали, — уговаривал себя Кулышов. — Наподобие господина Федорова. Все-таки Михель — офицер, присягу давал.

Кулышов протер очки, в которых всегда работал, оглянулся. За шторой похрапывала жена, детишки спали неслышно, глубоко.

Если опять придет студент, спрошу имя, фамилию. Ответит все, как есть, — значит, дело чистое. Не скажет, — брошу! — решил Кулышов и сразу успокоился.

На улице по снегу затопотала лошадь, фыркнула. Неужто к нему? Студент камень привез! Тихонько стучат в окошко.

— Иду, иду, — сказал в сенках Кулышов.

Не студент, а другой — мосластый, что был первый раз с подпоручиком. Из семинаристов.

— Здорово, служивый.

— Не греми. Добыл?

Семинарист сволок с саней тяжелый мешок. Кулышов повел гостя в пристрой, чиркнул спичку, зажег лампу.

На верстаке и под ним валялись железные обрезки, в углу под холстинкой оттопыривались готовые части станка. Семинарист бережно ссадил мешок на верстак, с интересом поглядывал.

— Как звать-то мне тебя?

— Некрасовым зови.

— Тезки со столичным поэтом, стало быть? Имена-то схожи?

— Нет, меня Феодосией крестили.

Не врет семинарист и Кулышову доверяет. У солдата гора свалилась с плеч.

— Передай господину подпоручику — все будет в аккурат…

Пошел провожать до саней, спросил еще, на всякий случай:

— Для чего вам станок, если, конечно, не секрет?

Феодосий подтянул Кулышова за плечо к себе, сказал в самое ухо:

— Разве не знаешь? Орехи давить!

— Вот черт, — всхохотнул Кулышов, а у самого опять на душе заскреблись кошки. — Может, листки забавные?..

— Уж такие забавные, вся губерния за животики схватится.

Кулышов пригляделся: лошадь-то сытая, каряя, с подпалиной на лбу, санки легковые, с медвежьим пологом из цельной шкуры. Ни Михелю, ни семинаристу не владеть таким экипажем. Кто-то с ними повыше. Жалко подпоручика, если связался с какой-то богопротивной шайкой. Держи ухо востро, Кулышов, а не то и тебя втянут. Однако станок надо делать: с них еще тридцать девять с полтиной.

Левушка Нестеровский, гимназист первого класса, был похож на сестру глазами, носом, пепельными волосами. Поскольку Бочаров учился у его отца, то Левушка сразу принял студента за своего. Когда полковник говорил «На сегодня довольно» и оба выходили из кабинета к вечернему чаю, Левушка тащил Бочарова в свою комнату. Показывал книжки, игрушки, баллы в тетрадях. А однажды остановился у портрета, висевшего в гостиной. Костя не раз осторожно разглядывал изображение худенькой женщины в темно-коричневом гладком платье и белокуром шиньоне, перевитом зернышками черного граната. У женщины были озерно тихие, в себя устремленные глаза. Она запоминалась грустно, надолго… Левушка указал Косте портрет и молча, собрав на лбу складки, смотрел. И лишь отойдя в сторону, спросил, откуда бывают на свете болезни. Костя не особенно сведущ был в медицине, но лгать, будто бы бог насылает их за грехи, не хотел.

— Болезни, Лева, происходят от разных микробов. А микробы передаются от людей. Чем грязнее, чем голоднее мы живем, тем больше микробов.

— Их тоже господь сотворил?

— Люди сотворили. Когда людей не было, микробы имели совсем иной нрав.

Оба сидели в маленькой детской. На коврике — крест-накрест — игрушечные сабля и ружье. Одноглазый медведь стариковствует на платяном шкапчике. Стол у Левушки новенький, новая грифельная доска. Что он впишет в нее?