Альберт Лиханов - Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.

• Название: Собрание сочинений в четырёх томах. Том 4.
• Автор: Альберт Лиханов
• Издательство: Мол. гвардия
• Жанр: Современная проза
• Год: 1987

В четвертый том вошли роман «Мой генерал» и художественная публицистика «Драматическая педагогика» и «Сын России».

---

Эти взрослые тоже ведь были когда-то учениками.

Вероятно, учениками хороших, настоящих учителей.

Вот почему, когда педагоги Ани начали действовать так, как рассказывается в письме, родители в общем-то растерялись. Они привыкли к высокому авторитету учителя, они поверили на какое-то время в правоту их поступков. Потом, правда, усомнившись, написали это письмо.

Письмо — факт их сомнения.

А сомнение стоит рядом с недоверием.

Вот какого нежданного эффекта добилась учительница английского языка: недоверие к школе уже родителей.

Мне не раз приходилось повторять одну прописную истину: учительство — святое ремесло. Учитель — это духовник, личность в высшей степени чистая, нравственная. Поведение человека, выходящее за пределы этих норм, перечеркивает святость профессии. И никакие сверхотличные дипломы и сверхзначительные соображения не могут вернуть его в пределы этой профессиональной святости.

Теперь немного о родителях. Судя по письму, родители у Ани — хорошие, беспокойные люди, неравнодушные к своим дочерям, верящие в то, что между девочкой в тринадцать лет и мальчиком в шестнадцать могут быть светлые, одухотворенные отношения. Их, этих родителей, сбило с толку «дело» о закрытой двери. Зло, как видим, очень щедро сеет свои семена даже в душах близких детям людей.

И еще два слова о доверии.

Самый горький плод, который может прорасти из семян подозрительности, — неверие родителей собственным детям. Мысль о том, что они способны на грязные, безнравственные отношения.

Растения, приносящие такие плоды, — это сорняки. И нет понимания тому, кто их посеял. Даже если этот «сеятель» работает в школе. Даже если ему не способен воспротивиться классный руководитель и сам директор школы.

Инцидент печален.

И можно только предполагать: в этой школе, где учатся Аня и Коля, много говорят о высотах педагогики, забывая практику применения простых истин.

Но ведь среди простых истин есть такие, как порядочность и честь.

Что такое учитель — без них?

А ребята — их взгляды, как кленок, упершись в скамейку, могут пойти в сторону, в бок, и ствол их роста причудливо со временем изогнется.

Или добрый человек подвинет скамейку.

Или просто хорошие люди сумеют убедить их, что взгляды — это не деревце, попавшее не туда, куда бы надо, что их мораль — это продолжение усилий человечества в пространстве целых веков, и состояние их души — дело всего нашего общества. А если случилась ошибка — что ж, ошибки жизнь непременно исправит.

Она очень сильная и справедливая, эта жизнь.

И Н Ф А Н Т Ы Н А Ш И Х Д Н Е Й

Вспомним великих испанцев: Веласкес, портрет инфанты Маргариты; Коэльс, инфанта Клара-Евгения; Гойя, инфант Фердинанд. По-испански «инфант» — дитя. Правда, слово означает еще титул наследных принцев и принцесс; это их блекловатые лица сохранили нам великие кисти мастеров.

Заемное слово «инфантилизм» тех же корней и заключает отрицательный смысл. В общем-то оно равно русскому — детскость, но детскость тут затяжная и похожа на название болезни. Ведь почти у всех болезней иностранные имена. Но принцы голубых кровей владели пышным титулом инфант еще с одним оттенком — подразумевалось, что они наследники, восприемники, будущие.

Что же за болезнь такая, этот инфантилизм, коли касается он в переводе с испанского и придворного не королевских, а наших детей и наследников?

* * *

Впечатление из свежих — разговор с девицей лет двадцати двух. Только что закончила институт из «интеллигентских», подразумеваю — гуманитарных, получила диплом, едва ли не с отличием, но он не в радость. Девица — провинциалка, и вот она в ужасе: не хочет покидать Москву. Город, где она родилась и выросла, даже, кажется, физически сотрясает ее, она аж передергивается от мысли: там же невозможно жить! Я поражаюсь: почему? Плечики передергиваются снова: невозможно, и все тут! Возможно, оказывается, только в Москве. Как остаться — вот ее главная мука.

Я отвечаю, как могу и что знаю: ну, выйти замуж. Или вот есть «лимитчики» — златоглавой не хватает строителей и, кажется, дворников. Но зачем же тогда гуманитарный институт и диплом о высшем образовании?

Признаться, разговор гнетет меня, кто-то выбрал меня в качестве громоотвода, что ли, для этих неуемных желаний и слез, то и дело вспыхивающих меж ресниц. Даже при сильном стремлении помочь не могу, надрывно пытаюсь разобраться, чтобы объяснить хоть что-то — себе и ей.

Она хотела бы учиться. Чему, зачем и сколько можно — прямота порой ясней означает суть искомого. Ну, просто учиться, еще один вуз, конечно, заочно, возможно — творческий.

Я спрашиваю: родители — миллионеры? Удивленный взгляд: нет! Но ведь учение, даже заочное, — не бесплатно, хотя бы для государства. А в жизни? Еще пять лет ожидания — неизвестно чего. Полуработа: понятно ведь, что заочник обычно отличается от работника уже дипломированного. И главное, простите за прямоту: действительно, сколько можно учиться — двадцать лет, едва ли не половину сознательной жизни?

Ну а Москва? Может, стоит подумать о ней так: это пир, где много званых, да мало избранных. Или так: это она выбирает, а не ее. И наконец, что за бред, будто город, куда посылают и где выросла, немыслим для жизни? Поезжай в Сибирь, что ли!

* * *

Разговаривая с девицей, я страдаю больше, чем она. Ощущение неловкости, глупости, бессмысленности происходящего. Вопросы шестнадцатилетней, может, даже четырнадцатилетней инфанты голубых кровей. Редкостная — но, увы, случившаяся — наивность.

Искомое — не смысл жизни, не профессия, а Москва.

Единственное, что утешает, — замуж ради Москвы все же не хочет. Достижение цели любым путем пока неприемлемо.

Я вздрогнул: а ведь знаю я юных провинциалок, которые ради московской прописки и замуж выскакивают, и по лимиту устраиваются — дворничихами, почтальонами.

Наивное, возможно, детское — в Москву, в Москву! — сливается с жестоким, прагматичным — любой ценой! Увы, инфантилизм в смеси с прагматизмом — жутковатый коктейль, и следствия опьянения им нами еще до конца не поняты.

Однако — и вновь увы! — именно такой инфантилизм, на мой взгляд, активно, как грибок какой, поражает наш нынешний молодняк. Детскость и расчет, жизненное неумение и умственная опытность, леность к положительным поступкам и оголтелость желаний, неумение работать, с трудом достигаемый профессионализм и немедленное требование высших благ.

Фигурально моделируя инфанта наших дней, я бы изобразил его так: в почве, на которой стоит он в крепеньких башмаках, между подошвами его проходит трещина, и трещина эта тем шире, чем больше разница между его возможностями и желаниями.

Если не постигнет он, если не помогут ему близкие или даже вовсе чужие люди понять, что энергия жизни таится в единстве столь важных категорий — возможностей и желаний, трещина обратится пропастью и он рухнет в нее.

Рухнет!

Ибо правая нога должна точно знать, чего жаждет левая.

Но как возникает незрелость?

Грамотен ли сам вопрос? Уверен — да.

К сожалению, незрелость, как и зрелость, образуется определенным образом. Незрелость, на мой взгляд, не отсутствие положительных достоинств, а присутствие отрицательных, тоже, как и зрелость, воспитуемых, создаваемых, порой трудом не менее тяжким и потным, чем тот труд, каким создается зрелость.

Только одна оговорка. Труд этот, эта работа, как правило, обманчиво искренни, ибо они желают добра ребенку. А потому, как всякий искренний труд, — незаметны.

К примеру, во многих семьях сегодня резко возросла, если можно так выразиться, человеческая прослойка между жизнью и ребенком. У дитяти есть не только родители, но еще и бабушки, дедушки, прабабушки и прадедушки, дядья и тетки, и все — что любопытно — желают ребенку добра, пекутся о нем, заботятся с энергией — а порой и яростью, — достойной лучшего применения. Ребенок как бы укутан в толстый слой ваты, пробиться сквозь которую к реальной жизни бывает не так-то просто. По крайней мере для этого надобно прилагать усилия. Ближайшие родственники становятся для сегодняшнего дитяти городского происхождения — особо подчеркиваю именно это обстоятельство — своеобразными амортизаторами, смягчающими ушибы. Удается это, конечно, не всегда, не при любых обстоятельствах, но в массе — удается, а потому явление это настала пора и назвать, и типизировать, и подвергнуть пристальному анализу.

Между инфантом и действительностью — сильно, прямо скажем, полегчавшей — советы и настоятельные рекомендации не только папы с мамой, но и бабушки с дедушкой, часто, кстати, еще работающих и занимающих в семейном укладе позиции более значительные, нежели родительские, а там и многоопытных прабабушки и прадедушки, и обильной родни, и множества знакомых, которые и то-то знают и там-то значат.