Поппи Брайт - Рисунки На Крови

• Название: Рисунки На Крови
• Автор: Поппи Брайт
• Издательство: АСТ
• Жанр: Ужасы и Мистика
• ISBN: SBN 5-17-009624-0

Действие разворачивается спустя несколько лет после событий, описанных в "Потерянных душах". Здесь уже нет вампиров, готического кутежа, внебрачных детей. Здесь семейная трагедия, сломавшая кому-то жизнь, два человека, которых свела сама судьба. Он хакер, который не спит с теми, кто ему нравится. Другой - потерянный мальчик, чей отец убил всю семью и застрелился сам. Неужели это любовь?

---

У Заха была привычка, читая или глядя на монитор компьютера между ударами по клавишам, тянуть себя за волосы и наматывать пряди на пальцы. В результате хайер у него отрос в какого-то мутанта в стиле “помпадур”, который затенял глазные впадины и подчеркивал острый подбородок, тонкие изогнутые брови и серые тени от компьютера под глазами.

В прошлом году на улице Бурбон десятилетний ребенок побежал за ним, крича: “Эй, Эдди Руки-Ножницы!” Он тогда не знал, кто это, но потом, спасибо Эдди, увидел плакат к фильму. Вот тут-то Зах испытал первый в своей жизни шок. Сходство пугало. Поставив плакат вровень с лицом, он долго-долго глядел в зеркало. Наконец он утешил себя тем, что он, Зах, никогда не пользовался черной губной помадой, а у Эдварда Руки-Ножницы никогда не было таких круглых очков в черной оправе, как у Заха.

Впрочем, когда он под влиянием Эдди пошел посмотреть этот фильм, кино его встревожило. Он всегда любил фильмы Тима Бартона — прежде всего они были отрадой для глаз, — но они оставляли после себя смутное раздражение. За тонкой завесой странности и абсурда в них маячила неумолимая нормальность. Он был без ума от “Биттлджус” до самой последней сцены, которая заставила его пулей вылететь из кинотеатра и потом весь день пинать что ни попадя. Увидеть, как героиня Вайноны Райдер, до того странная и прекрасная с высокой всклокоченной прической и размазанным карандашом для глаз, появляется под конец причесанная и корректная, одетая в школьную юбчонку, носочки и с наплевательской, тошнотворно нормальной ухмылочкой… это было просто чересчур.

Что делать, решил для себя Зах, это Голливуд.

Затянувшись еще раз, он затушил косяк в пепельнице. Отличная трава, ярко-зеленая и липкая от смолы, пахнущая рождественской елкой, враз заставит мозг жужжать и гудеть. Он понадеялся, что у кого-нибудь на рынке будет еще. Снова пошарив по полу, Зах нашел очки и надел их. Мир остался расплывчатым по краям, по это — всего лишь от наркотика.

Что-то ткнулось ему в бедро под простыней. Пульт от телевизора и видака. Направив его на экран, Зах с улыбкой нажал кнопку “ОН”.

И обнаружил, что смотрит итальянский кровавый ужастик под названием “Адские врата”. Старый добрый Луцио Фульчи; все его сюжеты — одуряющая чушь, каждый персонаж — картонный и глупый, как пробка, зато какая натура! — сплошь реки крови. В его фильмах никогда не случалось ничего нормального.

Из глазных яблок девушки текла кровь — Фульчи обожает глазные яблоки, — потом она в течение минуты выблевывала весь свой пищеварительный, тракт. Она ночевала у приятеля — такова плата за грех. Нажав на кнопку обратной перемотки, Зах стал смотреть, как актриса засасывает свои внутренности, будто тарелку спагетти под соусом маринара. Стильно.

Мгновение спустя он сообразил, что от фильма ему захотелось есть, что означало: давно пора. Остатки муффулетты лежали в бумажке в его маленьком общежитского типа холодильнике. Сбросив пинком простыню, Зах перебросил ноги через край матраса, с минуту выдержал головокружение, вызванное резким движением, потом встал и привычно пробрался меж бумажных дебрей к холодильнику.

Стоило ему развернуть жирный розовый пергамент, как воздух заполнили дразнящие запахи ветчины и итальянских пряностей, промасленного хлеба и оливкового салата. Большие круглые сандвичи были дорогими, но восхитительно вкусными, их хватало на два-три раза, если не быть обжорой, а Зах им не был.

Дело не в том, что он не мог себе позволить муффулетту, когда захочет. Все было бесплатно или почти бесплатно. Все, что могло ему понадобиться, лежало у самых кончиков пальцев всякий раз, когда он садился за стол и включал комп. Но он так и не привык к тому, чтобы еды было вдоволь. В кухонных шкафах родителей никогда ничего не было — если не считать выпивки. На экране бушевал фильм. В городе Давич — надо же, какое оригинальное название, — повесился священник, что распахнуло ворота в ад или куда там еще. Зомби с плохой кожей теперь проецировали себя словно беженцы со звездолета “Энтерпрайз”. Заху вспомнился единственный священник, которого он когда-либо знал, — отец Руссо, служивший мессы, куда по выходе из очередного глухого запоя таскала его мать раз в несколько месяцев. Однажды двенадцатилетний Зах в одиночестве отправился на исповедь, нырнул в исповедальню и, прислонив раскалывающуюся от боли голову к экрану, прошептал: Благословите меня, отец, ибо против меня согрешили. Жаркие слезы выдавились у него из глаз, когда губы складывали эти слова.

Не так надо начинать покаяние, ответил священник, и надежда Заха угасла. Но он настаивал: Моя мать ударила меня ногой в живот и заставила меня блевать. Мой отец ударил меня головой о стену: Разве вы не можете мне помочь?

Дурной мальчишка, ты клевещешь на родителей. Разве ты не знаешь, что должен им повиноваться? Если они наказывают тебя, то только потому, что ты согрешил. Господь говорит: почитай отца своего и матерь свою.

А КАК НАСЧЕТ ТОГО, ЧТОБЫ ОНИ ПОЧИТАЛИ МЕНЯ? взвизгнул он, ударив рукой в хрупкую стену исповедальни, и жгучий шип боли воткнулся в его и без того растянутую руку. Отдергивая занавеску, врываясь в каморку священника, вздергивая рубашку, чтобы выставить напоказ сочные многоцветные синяки и следы ремня на батарее ребер.

ЧТО ТЫ НА ЭТО СКАЖЕШЬ, ХРЕН В РЯСЕ? ЧТО ОБ ЭТОМ ГОВОРИТ ГОСПОДЬ?

Глядя в ошарашенное лицо священника, видя, как меняют свой цвет с красного на пурпурный апоплексические щеки и нос, как вспыхивают праведным гневом водянистые глаза, Зах с тошнотворной ясностью понял, что здесь помощи не дождешься, что священник даже и не видит его, что священник пьян. Точно так же пьян, как были пьяны вчера вечером родители.

Его выволокли из церкви и велели не возвращаться — как будто он еще когда-либо сюда придет. Рухнув на каменные ступени, он рыдал еще около часа. Потом встал, выхаркнул на ступени огромный ком флегмы и ушел с безмолвной болью, гораздо более глубокой, чем от синяков и ссадин, болью, шедшей из самой раненой души, которой никогда больше не коснуться католической церкви.

Приятно было бы поглядеть, как висит и горит отец Руссо и кровь льется из его глазных яблок. Возможно, священник уже мертв; возможно, ему отведена главная роль в каком-нибудь адском фильме Луцио Фульчи, Зах очень на это надеялся.

Прожевав последний кусок муффулетты, он облизал жир с губ и начал копаться в одежде. Нашел пару армейских штанов, обрезанных по колено, футболку с JFK, улыбающимся во все тридцать два зуба в то время, как его мозги взрываются яркими красками шелкового трафарета. Ансамбль завершили поблекшие красные кроссовки с высоким задником, на босу ногу.

Пора пойти проверить два обычных тайника. Потом можно будет вернуться домой и поработать.

Июнь, на взгляд Заха, был последним терпимым месяцем в Новом Орлеане — аж до середины осени. Дни уже стояли жаркие, но не настолько завязшие в пропитанной влагой духоте, как это будет в июле, августе и почти до конца сентября. В эти непотребные месяцы он спал далеко за полдень, и в сны вплетались дребезжание и шум капель от работающего кондиционера. Вечера он проводил, набивая голову информацией, словами и образами и трудноуловимыми взаимосвязями смыслов, которые они порождали в его мозгу, или кряпая себе дорожки через бесконечные лабиринты запретных компьютерных систем, или просто болтаясь по эхам и доскам объявлений, где был не только желанным, но и до смешного почитаемым гостем.

Только через несколько часов после заката он выбирался во Французский квартал, чтобы бороздить освещенные газовыми фонарями переулки, бродить среди пьяных до изумления туристов и разношерстной толпы по запачканной неоном улице Бурбон, встречаться с друзьями, передающими по кругу бутылку вина на Джексон-сквер, или зависнуть в темном баре или прокуренном клубе на рю Декатур, или даже от случая к случаю закатиться на вечеринку на Святом Людовике № 1 — на старом кладбище на краю квартала.

Но сегодня он спустился по лестницам па тротуар и, распахнув чугунную решетку, глубоко вдохнул влажный воздух, будто духи. Отчасти так оно и было: попав в легкие, воздух осел в них словно влажный хлопок, но сохранил аромат квартала, опьяняющую смесь тысячи запахов — морепродукты и пряности, пиво и конский навоз, масляные краски и благовония, и цветы, и мусор, и речной ил, и подо всем этим — чистый ветхий запах возраста, старого чугуна, мягко осыпающегося кирпича, камня, истоптанного миллионами ног и запомнившего бесконечно малый отпечаток каждой из них.

Квартира Заха на третьем этаже выходила на крохотную рю Мэдисон, одну из двух самых коротких улиц в квартале, вторая, ее близняшка Уилкинсон шла по другую сторону Джексон-сквер. Здания по его стороне улицы были украшены затейливым чугунным литьем. Тихая маленькая Мэдисон, длиной лишь в квартал, выходила прямо на сочное многоцветье и толчею Французского рынка.