Анна Оуэн - Стальное зеркало

• Название: Стальное зеркало
• Автор: Анна Оуэн
• Жанр: Фэнтези

Четырнадцатый век. Это Европа; но границы в ней пролегли иначе. Какие-то названия мы могли бы отыскать на очень старых картах. Каких-то на наших картах не может быть вовсе. История несколько раз свернула на другой путь. Впрочем, для местных он не другой, а единственно возможный и они не задумываются над тем, как оказались, где оказались. В остальном — ничего нового под солнцем, ничего нового под луной. Религиозные конфликты. Завоевательные походы. Попытки централизации. Фон, на котором действуют люди. Это еще не переломное время. Это время, которое определит — где и как ляжет следующая развилка. На смену зеркалам из металла приходят стеклянные. Но некоторые по старинке считают, что полированная сталь меньше льстит хозяевам, чем новомодное стекло. Им еще и привычнее смотреться в лезвие, чем в зеркало. И если двое таких встречаются в чужом городе — столкновения не миновать.

---

— Граф де Рэ? — уточняет Его Величество, на миг опережая коннетабля.

— Да, с севера. Клюнул и сунулся в город. Мы их потрепали… хорошо. Но совсем победа получилась, потому что у них кто-то приказ нарушил. Иначе ушли бы. Толковый кавалерист, только доверчивый, — полковник морщится. — Я думал, случай удобный. Епископа ночью пристрелить. Все бы на противника подумали. Но он согласился, что если ловушка сработает, так заложников убивать и не надо. И я не стал. Зря.

Делабарта кашляет, опирается ладонями на спинку кресла. Неудобно ему стоять. Кажется, дай ему волю, он бы тут бегал кругами — и рассказывал. Вместо него по залу носится легкий ветерок. Проныривает между коваными прутьями оконных решеток, пролетает над столом, шевелит лежащие на нем письма и доклады, расчеты и послания. Треплет волосы ромейскому послу, с опаской огибает Клода, ехидно приподнимает рожками пару прядей на лбу де Кантабриа и дует в лицо Людовику. Подсказывает: успокойся пока, подожди, дослушай. Коннетабль совершенно согласен с ветерком — только жаль, что весь свежий воздух достался Его Величеству, а Пьеру не осталось ни струйки, дышать нечем же. Жара, туман — наказание Господне…

— Что вы хотите сказать? — медленно, по слову, роняет толедец. Жестковатый акцент усиливает впечатление. Заговори так де Кантабриа у себя дома, наверное, все бы уже на пол грохнулись от раскаяния. — Вы полковник… армии? Городской стражи? Вы желали убить епископа Марселя и признаетесь в этом перед вашим королем?

— Я признаюсь, что я его не убил, когда мог. Это… серьезное дело, — кивает полковник. — Я не знал, чем его люди остаток ночи занимались. Это меня… немного извиняет. Немного. Совсем. Утром он приказал отобрать арелатских офицеров. Никто не спорил. Я тоже. Арелатцы наших не всегда в плен брали, особенно как раз де Рэ. Да они нам и не сдавались — их больше силой взяли. Но он поставил двадцать пять крестов… косых, — уточнил Делабарта, — андреевских. Двадцать на стенах и пять на городской площади… что? Я что-то неясное говорю?

— Каких крестов? — Опять Людовик. — Нет, мы понимаем, каких… для чего?

— Для того, чтобы те, кто отказался быть сыновьями Божьими и стали рабами Диавола, умерли подобающей рабской смертью, — четко выговорил полковник. Цитировал.

Пьер смотрит не на короля, не на толедца… он смотрит на противоположный край столешницы. Туда, где две руки поднимаются одновременно, одним одинаковым движением. Два человека, сидящих рядом, хотят сделать одно и то же. Положить ладонь на рукав другого. Не глядя. Руки почти встречаются в воздухе, и, не коснувшись, ложатся рядом. Зазор между ладонями — в лист бумаги. Левая и правая. Корво и Клод…

Мне говорили, думает коннетабль. Меня предупреждали… меня Трогмортон предупреждал. Я не поверил. Напрасно я не поверил; но, проклятье, это же не союз… эти двое ведут себя как супруги, прожившие вместе лет двадцать.

— И что было дальше? — Людовик пока еще не кричит, но ему очень хочется. Это слышно.

— Дальше этот приказ исполнили. Моим людям приказали стать в охранение… это обычно забота городской стражи. Я сказал, что я думаю об этом богохульстве. Громко. Меня не тронули. Не после ночи. Потом епископ пытался читать проповедь на площади. О плодах греха. Де Рэ его заткнул. Сверху. Он в богословии, оказывается, тоже разбирается. Разбирался. На следующий день шел дождь. Так что епископ вернулся на третий… для верности. Чтобы еще живы, но уже не спорили. Когда он сказал, что так отныне будет со всяким, кто выйдет из послушания, мой младший его зарубил. Он там был, на площади. Меня не было. Мне сообщили, но я не успел. Епископ ходил с большой охраной. Я приказал очистить площадь, добить тех на крестах, кто был жив. Поставить караулы на перекрестках, пока в городе… не началось, на радость противнику. Меня попытались арестовать.

Что безуспешно — полковник пояснять не стал. И так понятно.

— Еретиков и надлежит казнить, — открывает рот толедец.

За спиной у Пьера свист, хрип и движение — Делабарта набирает воздуха в грудь. Коннетабль понимает, что сейчас приведенный им гонец затеет драку в присутствии Его Величества, и, Господь свидетель, Пьер был бы не прочь помочь марсельскому полковнику…

— Вам, дон Гарсия, разумеется, неизвестно, что в армии Арелата не менее половины солдат и офицеров — католики, — мерзостно скрипит Клод. — Равно как вам неизвестно и кто такой полковник де Рэ. Вы прибыли издалека, ваше незнание извинительно.

Толедец захлопывает пасть, накрепко. Де ла Валле надеется, что и надолго.

— Меня попытались арестовать, — повторил Делабарта… — Я сначала решил, что это… ошибка. Путаница. Даже понятная. Но попытка повторилась… двоих мы задержали. И они объяснили, что это приказ. Что восемь членов магистрата и я обвиняются в измене… что власть — у нового совета. Полномочия. Волей короля. Драться в городе — лучше его сдать. Я говорил. Я не для того… Я сказал — я поеду в Орлеан и сам доложу. Все. У дома меня попытались не арестовать, убить. Этих я не отпустил. Сказал — если город выбирает епископа, быть ему с ним. А вам — сейчас. Потом взял коня и уехал. Я обещал доложить. Я докладываю. Сколько простоит Марсель с такими — я не знаю.

…по городу хлестал дождь. Злой, почти ледяной, в Марселе и зимой такие — редкость. Небо нависло низко, тяжелое и твердое, словно свод собора, да что там собора — низкое, как потолок в подвале. Дымная тьма, забившая улицы, разошлась, но обычная грозовая темнота осталась. И обычные молнии, бившие под сводом неба. Слишком высоко, чтобы опасаться. Слишком низко, чтобы не думать о них.

Полковнику Делабарта, командиру городской стражи, которому полчаса назад сообщили, что он изменник, еретик и предатель, дождь был на руку. Гроза и ливень — тем более. Струи хлестали по домам, по мостовым, по деревьям, и казалось, что смывают липкую пакость, которой пропитался город. Хотя бы отчасти. Хотя бы самую гадкую гадость.

О причинах думать не хотелось. Мальчик лежал там на мостовой, совсем счастливый… Дошел и сделал, и был доволен. Его, наверное, уже принесли домой. Это все еще накроет когда-нибудь. Когда станет можно. Приказы, грозовая туча, взгляд человека на среднем кресте — не благодарный, не молящий, даже не пустой — раздраженный, будто северянина оторвали за каким-то пустяком от важного и нужного дела… и обвалившееся на всех на них небо. А потом хлынул дождь, смывая чудо вместе со всем прочим. Хорошо. Можно не помнить.

Вода смоет и кровь. Только что Мартен дрался. Один против четверых — кому-то подвиг, а полковнику городской стражи, который прослужил городу тридцать лет, скорее, обыденность. Правда чаще приходилось сталкиваться с обнаглевшим ворьем, разбойниками, залетными наемниками, спятившими от жары солдатами… не со своими. Бывшими своими. И раньше никто не мешал ему вернуться в собственный дом. А город, дом, в котором Делабарта жили столько, сколько нынешнему Марселю и лет-то не было, еще со времен, когда он звался Массилией… раньше этот город чужим не был.

Раньше вообще много чего не было.

А теперь — осталось только уехать отсюда прочь. Не со зла, не куда ни попадя, а в столицу. Потому что изнутри ничего сделать нельзя. Было можно — он упустил момент. Теперь только извне. А идти к арелатцам нет смысла. Не потому, что тогда все будет зря, а потому, что они не удержат город. Когда эти армии прокатятся через него дважды… тут мало что останется. Ни людей, ни стен, ни рыжих крыш, ни теплых синеватых плит на мостовой… как сейчас.

В том, что на конюшнях городской стражи неприятных сюрпризов не будет, Мартен не сомневался. Там предателей нет, и епископских псов с ленточками нет; впрочем, теперь и епископа нет, так что его свора озвереет вдвойне и втройне. Но не там, куда направляется Мартен. Там соберут в дорогу и помогут выбраться из города, ставшего крысиной западней…

Если смогут. Потому что там — шум, грохот и крик. Добрались и сюда? Нет. Слишком много брани. И шум не тот. Лошади испугались, крышу ветром снесло, пожар начался — или все сразу. Но не драка.

Куда делась недавняя тьма — ясно. Сгустилась и буянит в тесном загоне. Конюшни стоят квадратом без одной стороны, утоптанный земляной двор отведен под загон — и по трое-четверо кони городской стражи, приученные не драться друг с другом, там прекрасно прогуливаются. Все, но не этот. Черная туча занимает, кажется, весь загон. Ржет, становится на дыбы, пытается лягать и кусать конюхов, бьет копытами в стену…

Почуял что-то. Или характер дурной. Или конюхи ошиблись. Но вовремя, ничего не скажешь. Куда хозяин, туда и конь.

— Да это сам дьявол… — бранится старший конюх, потом замечает Мартена, объясняет: — Не будет с ним сладу. Такие других хозяев не признают, он же выученный. Он расседлать себя позволил, когда понял, что иначе воды не дадут. Умный, зараза… его и возвращать-то бесполезно. Там только всех помнет… — кивок себе за спину. — Его ж еле изловили тогда, уж пристрелить хотели… два дня еще ничего так стоял, только шугал всех, а сейчас как взбесился, загородку проломил… Из-за грозы, видать.