Анна Оуэн - Стальное зеркало

• Название: Стальное зеркало
• Автор: Анна Оуэн
• Жанр: Фэнтези

Четырнадцатый век. Это Европа; но границы в ней пролегли иначе. Какие-то названия мы могли бы отыскать на очень старых картах. Каких-то на наших картах не может быть вовсе. История несколько раз свернула на другой путь. Впрочем, для местных он не другой, а единственно возможный и они не задумываются над тем, как оказались, где оказались. В остальном — ничего нового под солнцем, ничего нового под луной. Религиозные конфликты. Завоевательные походы. Попытки централизации. Фон, на котором действуют люди. Это еще не переломное время. Это время, которое определит — где и как ляжет следующая развилка. На смену зеркалам из металла приходят стеклянные. Но некоторые по старинке считают, что полированная сталь меньше льстит хозяевам, чем новомодное стекло. Им еще и привычнее смотреться в лезвие, чем в зеркало. И если двое таких встречаются в чужом городе — столкновения не миновать.

---

В аурелианской сказке бедная сиротка отмечала дорогу по лесу крошками хлеба. Джеймс отмечал ее крошками золота. Тут десяток монет, тут два десятка, а тут целый кошелек. Лошади, снаряжение, провожатые, укрытия…

Это не на случай. Это на два случая. Столицу после убийства придется покидать быстро. Но если все пройдет как следует, то Джеймсу потребуется «дорожка» до Лиона. Тут можно положиться на чернявого капитана. А средства быстро и тихо добраться к морю будут нужны, если выяснится, что господа наниматели не собираются выполнять вторую половину договора. Вернее, если это выяснится, а Джеймс еще будет жив.

Конечно, все то, что ему рассказали, вполне совпадало с интересами Равенны — и с теми сведениями об их теловижениях, которыми поделился Клод. Но интересы Равенны хороши тем, что меняются еще быстрее, чем сердца каледонских лордов. И потом, то, что выгодно королю Тидреку, может быть невыгодно кому-то из его подданных… А потому посеем немножко золота здесь, а еще немножко там, за холмом. Не потребуется — и хорошо.

Золото есть. Даже без датских остатков — сто тысяч ливров. Двадцать пять — от Жанны, семьдесят пять — от равеннских нанимателей. На руках при этом — сущая мелочь, пара тысяч. То, что удобно иметь при себе. Деньги королевы Жанны Джеймс получит только в Арморике, деньги короля Тидрека уже отправились в Лейт.

Так и живем — милостью королей и королев.

Настроение — самое солнечное. Пока не вспоминаешь, что семьдесят пять тысяч — не подарок, а задаток. Ну что ж, будем надеяться, что за время отсутствия Джеймса в Орлеане Корво сделает что-нибудь достаточно нехорошее. Чтобы было с чего разозлиться.

А пока он, сволочь ромская, успел только стать объектом восхищения Карлотты. И Жана, конечно, тоже — но Жан мужчина, и кое-чего от отца и набрался, и унаследовал, он не примет, но поймет. А вот ненаглядная его, у которой проклятия и цветистые ругательства скоропалительно сменились столь же цветистыми дифирамбами, пожалуй, и не поймет, и не простит. Неприятно… и кто ж знал, что так все обернется? Когда я соглашался, я хотел как лучше им… и им тоже. А теперь?

Дорогая выходит плата. Было у меня почти два дома — Каледония и Аурелия, и Аурелию-то я проклинал пореже, хоть и не просил меня сюда десять лет назад отправлять, а просил совсем другого… но покойного батюшку переспорить — проще убить, а это тоже никому не удалось. Хотя многие и старались. А я на него слишком похож, и в этом в том числе.

Хотя папашу можно было купить, очень дорого, и если он сам захотел бы продаться… а я до сих пор думал, что вот это не про меня.

Было два дома, что там «почти»… Сколько ни говори — я каледонец, я тут посторонний, островитянин, мне все чужое — не чужое оно, хоть тресни. Полжизни прошло между двумя странами, тут не захочешь — приживешься.

Одного дома теперь не будет.

И вот за это бы уже противника возненавидеть — а не получается. Ни при чем он. Все здесь мое. И решения, и то, что идет с ними.

Леса, равнины, длинные холмы… холодное лето, мягкая зима, белые камни выныривают из травы. Арморика. Почти острова, почти. Когда-то — одно королевство. Теперь — соседи, союзники, все еще свои. Нам свои, а альбийцам уже чужие, хотя на здешних дорогах у проезжих часто слишком светлые глаза, слишком маленькие подбородки. А заговори с ними на равнинном — в половине случаев услышишь шипение какое-то вместо «т» и губное, сдвоенное «в»… уроженцы Британнии. Беженцы или дети беженцев. Обычно католики.

К слову «католики» никакого цветистого проклятия ни в духе Вильгельма, ни в духе Нокса добавлять не будем. Оба такие лапочки, что как вспомнишь их речи — так сразу тянет воссоединиться с разделенными нашими братьями. И слиться во взаимопонимании. Из чистой вредности, которой — тоже семейной — хватает в избытке. И, между прочим, канцлер Хантли, единственный достойный доверия человек в Каледонии — католик. Ревностный. Итого… или — как мог бы сказать ромский посол или я в бытность студентом, ergo — дело определенно не в конфессии.

С другой стороны — пресловутый посол тоже католик… разве они после этого не исчадия ада и не враги рода человеческого? Исчадия. Рода человеческого. И враги. Ада. Тьфу…

К черту род человеческий и врагов его. Арморика хороша тем, что альбийцев, не урожденных, а верных, здесь не переваривают. И этого достаточно вполне.

Потому что я их тоже не перевариваю. Совсем. А они — наоборот, только и мечтают, чтобы всех нас заглотать и переварить. И ведь были же одной страной когда-то… и неплохо жили. Не Золотой век, как любят рассказывать по обе стороны пролива, но не хуже прочих, получше даже. Потом смута, голод, война. Разошлись. А в одно скверное утро проснулись, а вместо соседа под боком — вот это. Вот эти.

Ненавижу. Хоть и плохо умею ненавидеть, но уж как получается, и если есть что-то, что я ненавижу больше нашего родного кабака — так это Альба. Со всеми альбийцами ея. Одного Трогмортона почему-то с первого взгляда пристрелить или придушить не хочется, наверное, потому что на альбийца он похож как я на… на него самого.

Хорошее, надежное исключение, как учат нас философы, только подтверждает правило. Тем более, что вид ничего не меняет и не определяет.

Лезут и лезут… их не трогаешь — куда нам на них пасть разевать, а они все равно лезут. Через экватор переползли, на море всем от Толедо до Константинополя продохнуть не дают, со всем миром торгуют… так нет же, подавай им еще и наши пустоши с развалинами. Для полного счастья, а судя по упорству, с которым лезут — это тот цветочек аленький, без которого альбийской ведьме жизнь не жизнь.

Ага, разбулькался и разненавиделся. Лезут, значит, и лезут. На ближайшем привале в зеркало посмотри — или хотя бы в воду… Трогмортон ему на альбийца не похож. Зато ты сам — как вылитый. Хоть по воздуху переноси и на набережную Башни ставь — никто чужака не опознает ни по виду, ни по выговору. И если выговор, допустим, наживной, то вид… урожденный. Потому что Хейлзов в Каледонии кланом только за общую склочность поначалу называли. А горной и холмовой — да что там, даже равнинной — каледонской крови в них ровно столько, сколько через браки пришло. Основатель рода — из Британнии. И родни навез оттуда же. И когда смута была, род беженцев с юга прибирал. В прошлогоднюю заваруху альбийский представитель сторонникам регентши так и говорил — мол, как вы без нас разберетесь, если на вашей стороне только один человек толком воевать умеет… и то — кто?

Родство, особенно кровное — как штаны. Чем теснее, тем сильнее жмет. Во всех местах, а особенно в неудобосказуемых. И забыть о нем так же сложно, как о тесных штанах. А сам забудешь — другие напомнят.

Но не в Арморике. Тут слишком хорошо понимают разницу между кровью и делом, кровью и тем, к чему душа лежит.

Тут понимают. И в Альбе понимают. А у нас не понимают ничего. В Аурелии Богу хоть было на кого распятие уронить, чтобы сразу всем полегчало. В Каледонии не стоит и начинать — список выйдет такой, что раньше страна кончится. И распятия такой величины нет…

Стук копыт слышен издалека — по просохшей глине с мелким щебнем, по хорошо утоптанной дороге. Всадник едет… нет, не таясь — это слишком скромно. Несется он, во весь опор, судя по лошадиному шагу — увидел меня и припустил. Был бы не один, я бы уже залег в придорожной канаве с арбалетом, но — один.

А я ведь ехал не по общей дороге, а по той, что мне указали на последнем постоялом дворе. Значит, всадника этого направили по моим следам там же. Заплатил я там неплохо, все объяснил, взаимопонимание нашел… опасаться, наверное, нечего. Но остановиться, развернуться и присмотреться — стоит. Что за заполошный такой мчится. И что ему от меня может быть нужно.

Что это случилось в Орлеане, если за мной вот так — вдогон. И кто-то один.

Вылетает из-за поворота. Цвета. Фигура. Лицо. Знаю, видел при дворе, да не при орлеанском, при нашем. Имя — убей, не помню. Паренек из мелких Гордонов, их даже канцлер, который большой Гордон, по именам не знает — уж больно много запоминать придется. Значит, курьер. Только вот как он меня отыскал? Да так и отыскал. Наверняка же не одному мне почту привез. Клоду тоже. Значит, там и спросил. А с Клодом я про Арморику на полдворца разговаривал. Наверняка, нашлось кому направить — да еще с объяснением, что здесь обо мне больше справляться не надо, бесполезно. А ехал я не скрываясь.

Вид у всадника загнанный, а у коня, напротив, довольно свежий. Конь — не сказать, что совсем паршивый, но сразу видно, что из местных, которых от трактира до трактира берут за небольшую плату. А это чу… до, значит, ехало без продыху… очень заметно. И очень несвоевременно меня этот курьер догнал, лучше бы вечером на постоялом дворе.

Была такая мечта — проехаться рысью до самой реки. А теперь — что уж…

— Доброго дня в дороге… — говорит Джеймс. По чину, не ему бы первым заговаривать, но хоть весь Орлеан провались туда, где он видал их правильные порядки.