Ярмолинец Вадим - Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»

• Название: Свинцовый дирижабль «Иерихон 86-89»
• Автор: Ярмолинец Вадим
• Жанр: Современная проза

Конец прошлого века. Одесса. Стиляги, рокеры. Все хотят уехать. ТУДА. Молодой журналист, прожигатель жизни, теряет ненавистную работу, находит любовницу, с ним неожиданно соглашается жить давно любимая женщина, но... Ожидаемый хеппи-энд может и не случиться, как впрочем, может и не случиться хеппи-энд страны, которую потеряли.

---

Юрий Иванович был человеком другой, руководящей породы, которой полагалась другая жизнь. Он это хорошо понимал, ценил и не стеснялся давать понять другим. В смысле – тем, кому повезло не так, как ему.

Сейчас на нем были легкие серые брюки с защипами на поясе, синий двубортный пиджак с золотыми пуговицами и белый гольф. Он был худощав, и весь этот гардеробчик сидел на нем просто прекрасно. Редакционные дамы так и ели его глазами, хотя знали, что он женат. Что с того, что женат? Ночные фантазии неуправляемы.

– Ну, что, все собрались, наконец? – в тоне Юрия Ивановича звучала нотка усталости и недовольства. Он как бы торопился заняться другими, более важными делами. Неясно только какими. Давил наверное из последних сил стремление распустить счастливую улыбку от уха до уха и спросить: “Ну, что пацаны, клево я устроился, правда?!”

– Да, будем начинать, – сказал его зам Коля Бычко. Этот представлял другую породу начальников. Одевался он неброско: костюм невнятных серо-коричневых тонов, серо-голубая рубашка, темно-синий галстук не то в полоску, не то в клетку. Говорил Коля негромко и коротко, подчеркивая этим, что понимать его следует с полуслова, а команды выполнять молча и быстро, чтобы не привлекать внимание людей, которые могут причинить неприятности. В редакции знали, что с этими людьми Коля по долгу службы общается постоянно.

– Значит так, – начал Юрий Иванович. – Есть история, которая тянет на квартальную премию.

Он сделал выразительную паузу, чтобы аудитория оценила возможность заработать лишние 25 рублей.

– Поступила информация об одном парне. Кононов Владимир, 1955 года рождения. Увлекся буддизмом, оторвался от коллектива, зашел в тупик, короче, покончил с собой. Прид-дурок.

Последнее слово Юрий Иванович уронил вполголоса. Он как бы понимал, что по должности ему такие реплики отпускать не полагается, но сорвалось, поскольку он человек эмоциональный, каким и должен быть настоящий газетчик. В то же время реплика должна была создать правильный настрой. На этом его роль начальника кончилась. Эстафету принял Коля. Он негромко кашлянул в большой крестьянский кулак и глуховатым, с сильным украинским “г”, голосом, начал ставить задачу:

– Время, значит, либеральное. Молодежь ищет что-то, непонятно что, и кидается на все новое. В том числе идеологически опасное. Как правило идеологически опасное. Поэтому действовать надо аккуратно. Без лобовых лозунгов. Кто-то слышал про такого Кононова?

Коля обвел взглядом из-под тяжелых бровей собравшихся.

– А где он хоть жил, учился, работал? – спросила Лена по пионерам.

– Он не учился и не работал. А жил он... – Коля посмотрел в раскрытый блокнот и сказал:

– Карла Либкнехта, 15.

– Я знал его, – сказал я, еще не вполне трезвый идиот, потому что умный и трезвый сперва слушает, а потом решает, стоит ли ему подключаться к очередной затее начальства.

– Откуда? – взгляд у Коли был тяжелый, как мешок картошки.

– Он жил в одной коммуналке с моим школьным товарищем.

– Ну, я вам говорю, Одесса – большая деревня! – усмехнулся Юрий Иванович. – Все знают всех.

– И что он из себя представлял? – вернул разговор в серьезное русло Коля.

– Я его видел всего несколько раз. Никогда даже не говорил с ним.

– А фамилию откуда знаешь?

– Там под звонком табличка висела. Кононов В.В.

Широко расставив ноги и согнувшись в поясе возле дворовой колонки, бритоголовый Кононов в солдатских галифе и сандалиях на босу ногу набирал в сложенные ковшом огромные ладони воду и бросал ее на мощную грудь и плечи. Мышцы перекатывались под непристойно белой кожей. Выпрямившись, он близоруко щурился, брал с колонки очки в уродливой черной оправе, надевал и, на ходу обтираясь вафельным полотенцем, шел к парадной. Пропустив его со скрипом, хлопала за ним щербатая дверь.

– Отрекаешься от порочащих связей? – ядовито поинтересовался Юрий Иванович.

– Мне не от чего отрекаться. Я его видел, но мы не были знакомы.

– А что твой приятель говорил о нем? – спросил Коля.

– Ничего существенного. Мамаша его могла сказать, мол, дегенерат снова оставил свет в туалете. Обычные коммунальные дела. Я в их отношения не вникал.

– Сейчас придется вникнуть, – сказал Коля.

– Извините, товарищи, – подала голос редакционный профорг Жанна Боровик, и голос ее задрожал от волнения, вызванного ответственностью момента. – Я согласна с Николаем Карповичем в том плане, что время либеральное, но позицию комсомольской газеты нам, слава-бо, пока никто не давал указивку менять.

Она любила украшать речь украинскими словами вроде этой “указивки”. Это был жаргон национальных кадров, с которого они, однако, никогда не переходили на украинский целиком, хоть он и был для них родным. Родной, да не официальный.

– Поэтому, – продолжала волноваться Жанна, – тут очень важно не удариться в лирику. А Дмитрий, как раз, склонен к этому. И это прекрасное качество для его очерков, а такой острый, критический материал я бы дала подготовить Саше.

Саша Плинтус был восходящей звездой отечественной журналистики. О том, что его очередной материал опубликовал “Собеседник” или “Комсомолка”, говорили больше, чем собственно о материалах. Признание центральной прессы придавало его писанине такой вес, что обсуждение ее было равносильно проявлению злобной зависти.

– Ну, лирику мы отожмем, – заметил Юрий Иванович, профессиональный, в первую очередь, редактор. – Итак, Митрий Михалыч, – это тоже был их жаргон – по отчеству и на ты. – Я думаю, что за это дело возьмешься именно ты, и я объясню почему. Речь идет о самоубийстве. Соседи в этом случае – главный источник информации. Если придет незнакомый человек, здрасьте я из газеты, ответ будет – “выбачайте, ничого не чулы”. Поэтому нужен кто-то, кого они знают. Это – ты. И надо еще будет связаться с одним нашим товарищем из комитета. Николай Карпович даст тебе необходимые детали. Лады?

Взгляд у Плинтуса, до сих пор щипавшего свои реденькие усики, погас. Он поднялся, а за ним и остальные стали отодвигаться от стола.

Я прошел за Колей в его кабинет. Коля сел за стол, я – напротив него.

– Так я не понял, ты мне дашь телефон этого товарища или... Как я его найду?

Коля не стал торопиться с ответом. Он демонстрировал мне, что он начальник, а я – подчиненный. И, стало быть, должен ждать. Устроив руки на столе, он внимательно смотрел на меня, словно раздумывая над тем, как ответить лучше. Потом взял за края лежавший перед ним блокнот и подвинул чуть вперед. На сантиметр. А потом на полсантиметра назад. От этой претенциозности меня снова чуть-чуть стало укачивать. Он же, добившись своего, снова сложил руки вместе. Интересно, его кто-то научил этому трюку или сам придумал? Начальники, которым не хрен делать на работе, любят придумывать всякие штуки, чтобы действовать на нервы подчиненным и заодно изображать сосредоточенность и занятость. Наконец он сделал движение головой вперед, видимо, чтобы подтолкнуть к выходу долго назревавший ответ:

– Они тебя найдут.

– Как?

– Главное, не волнуйся.

– А я не волнуюсь.

– Не волнуешься?

– А должен?

– Тебе видней.

– Нет, я не волнуюсь.

– Так в чем дело?

– Просто, хочется знать, с чего начать.

– С чего начать? – не отрывая от меня взгляда, он снова поправил блокнот. – Я должен учить тебя азам журналистской профессии?

В наступившей тишине я ощущал, как силы покидают меня. Как они просто стекают по ножкам стула на пол, просачиваются в трещины между половицами, пропитывают перекрытия и набегают тяжелыми каплями на лампы, под которыми сидят этажом ниже мои коллеги из “Знамени”.

– Ты что, перебрал? – неожиданно голос у Коли потеплел.

– Кто, я?! Я же не пью, ты что, не знаешь?

– Я так и понял. По запаху. Короче, начинать надо со сбора материала. Поговори с людьми, сделай записи. Это понятно?

– Все?

– Все. Сам встанешь, или помочь?

– Спасибо, я сам.

Глава 3

После летучки я допил остаток рассола, съел под сочувствующими взорами сожительниц два огурца и отбыл на сбор материала.

– Давай пропесочь этого паразита, хорошо, – напутствовала меня Лена.

– Он, между прочим, покойник, – заметил я. – А о покойниках либо ничего, либо ничего плохого.

– Это в древней Греции ничего плохого, – ответила Лена. – А у нас только про покойников и можно.

– А вдруг у него какая-то личная драма была? – предположила Наташа. – А буддизм, это так. Мало ли, чем люди увлекаются?

– Иди выясни и потом все расскажешь, – закончила разговор Лена.

Первым делом я сел на “десятку” и вернулся на Соборку, где обнаружил, что моя ночная подруга исчезла. Тоже, наверное, стекла со скамейки на землю и впиталсь в нее. Теперь на ее месте сидела бабушка с внуком и с выражением читала ему большую красочную книжку:

– Инда в тридевятом царстве, в тридевятом государстве жил был добрый царь Дадон. Смолоду был грозен он.