Ант Скаландис - Братья Стругацкие

• Название: Братья Стругацкие
• Автор: Ант Скаландис
• Издательство: ACT
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2008
• ISBN: 978-5-17-052684-0, 978-5-9713-8278-2

Самые знаменитые в литературе соавторы — Аркадий и Борис Стругацкие — не просто фантасты, не просто писатели, даже не просто кумиры миллионов. Кем они были для нас и останутся навсегда? Частью жизни.

Стругацкие — это наше представление о будущем, о мире, о человеке, о том, что правильно и что неправильно, о смысле бытия и бессмысленности смерти. Они — наш камертон, наш путеводитель, наше оружие и наш факел в мрачном лабиринте истории — прошлой и будущей.

Стругацкие — это наши вывернутые наизнанку души. И наша совесть.

Старший, Аркадий Натанович, ушел от нас в 1991 году, младшему исполнилось ныне 75 лет, и он продолжает работать.

Первую большую и подробную биографическую книгу о братьях Стругацких написал известный фантаст и публицист Ант Скаландис.

***

Эта книга читается взахлеб. Неудивительно: для того, кто интересуется историей литературы, писатель «братья Стругацкие» — фигура знаковая. Автор собрал уникальный материал и подал его так, что читаешь 700-страничный кирпич, как классную беллетристику. По сути, «Братья» — книга не только о писателе АБС, но и о целой эпохе в истории страны и литературы.

Конечно, автор предвзят, конечно, книга могла быть и другой. В ней не хватает отстраненного взгляда на феномен Стругацких, попытки проанализировать их книги с точки зрения человека вне фэндома. Другое дело, что пока это и неосуществимо: человек «снаружи» вряд ли имел бы возможность, да и желание работать с таким количеством уникальных документов, вряд ли ему удалось бы разговорить такое количество людей…

Итог: книга в первую очередь для любителей и ценителей творчества АБС. Но ведь их — нас — немало! Главный признак успеха Скаландиса, по-моему, в том, что, дочитав его труд, очень хочется заново открыть книги Стругацких.

(c) Владимир Пузий

---

А меж тем мы не закончили с 44-м годом. Вот Аркадий пишет в письме братишке 6 октября:

«Прости, что не ответил на твоё письмо сразу. Замотался здесь с квартирой, девушки пишут, совсем обалдел. А тут ещё начался учебный год. Осторожно, исподволь вступаю в бой с этой страшной гарпией — японским языком».

Порядок упоминания событий характерен: поиски очередной квартиры, девушки и лишь потом учеба. Дальше — тоже очень интересно и важно. Потому что книги — это ещё одна огромная и можно сказать определяющая страсть его жизни. В книгах он находил отраду большую, чем в водке. Водка иной раз лишь усугубляла тоску. Книги всегда лечили, успокаивали. И он читал их всюду: на лекциях, дома, в трамвае, на ходу, в очередях, на пляже, на губе…

«Читаю сейчас хорошую книгу „Дорога на Океан“. Тебе её всю читать рано, но отдельные главы, где описываются будущие войны, ты можешь прочесть. Эти главы — я, впрочем, помню одну: „Мы проходим через войну“ и ещё другая, раньше этой — описывают последние сражения Советских Республик с мировым капиталом…»

Любовь к этому роману Леонида Леонова он пронесёт через всю жизнь.

В сентябре 1944-го в институт поступила Лена Ошанина. Все знали, кто её папа — знаменитый китаист Илья Михайлович Ошанин, так что смотрели на девушку с особым пристрастием. А девушка ничем таким не выделялась. Тихая, скромная, одевалась, как все: форма — она и есть форма. Причесывалась очень простенько, а краситься даже и не пыталась, это было, в общем-то, запрещено, по крайней мере, не приветствовалось. Правда, все девчонки нарушали, как умели, а вот ей и не хотелось. В общем, история умалчивает, что подумал о ней при первой встрече всеобщий любимец и ловелас Аркашка. Может быть, просто не заметил. А она-то влюбилась с первого взгляда и сохла по нему не один месяц. Потом между ними что-то было. Лена пыталась спровоцировать ревность Аркаши, призывая на помощь разных парней, как из ВИИЯ, так и пришлых. Безрезультатно. Версий у этой истории много, достоверных свидетельств — нет. Единственным бесспорным фактом является то, что замуж она вышла раньше многих — за Диму Воскресенского, к которому была в меру равнодушна. Зато он любил её по-настоящему и готов был на всё. Опять же учился прекрасно, старательно, всегда был отличником боевой и политической подготовки, и у тестя своего Ильи Михайловича, как раз тогда ставшего доктором и профессором, ходил в любимых учениках, а у блистательного Аркадия Стругацкого — в друзьях, потому что Аркашка не только не ревновал, но даже, наверное, благодарен был другу за счастливое избавление от сложной проблемы. Жениться он совершенно не собирался и продолжал радостно летать от одной партнерши к другой. Без потерь.

А теперь, чтобы не осталось впечатления, что Стругацкий все студенческие годы лишь гулял по девочкам и водку пил, пора рассказать немного и о самой учёбе. Да, он называл японский язык «страшной гарпией», да, он роптал на тяготы учёбы и воспринимал каждую сессию как личную катастрофу. Но на самом-то деле учиться ему было намного легче, чем многим другим. Начнём с того, что ещё в Ставрополе многих быстро отсеяли с японского отделения: люди оказались физически неспособны рисовать иероглифы, а их надо именно рисовать, а не писать. Позднее тоже был изрядный отсев — далеко не каждый способен уместить в своей голове такой объём чужеродной информации. Стругацкому всё это было дано от природы. У него был талант к языкам и жгучий интерес ко всему необычному, странному, новому. У него вообще была масса талантов. Не особо усердствуя, он учился лучше многих, почти лучше всех. Одни, как говорится, задом брали, такие, как Спицын (он этого не скрывал), Аркадий же — исключительно головой. Нет, не то чтобы уж совсем легко ему всё давалось. Так не бывает. Элементарная добросовестность требовалась. И зубрежка была необходима, но в том-то и вся штука, что он запоминал и соображал быстрее и лучше. Ну да, часто попадал на губу. Это было вообще не оригинально. Все сидели, но он чаще. И пока остальные там курили да ковыряли в носу, он времени зря не терял. Допустим, дали двое суток, докладываешь старшине. И тот говорит: «На, получи „лапшу“ на двое суток». Это были такие узкие бумажные ленты с иероглифами. И «японцы» их повсюду таскали с собой. Ну, не в кино, конечно, но, например, в трамвае запросто могли достать и учить. Это жестоко было — у них и у «китайцев».

Преподаватели чувствовали в Аркадии недюжинный талант. И поражались: как можно при таких способностях так плохо учиться?! Отличники, глядя на него, дулись — им казалось, что это у них самые блестящие способности. Но профессора выделяли Стругацкого. Ещё бы не выделить! После очередной разгульной ночи, не выспавшись, без подготовки, экспромтом он начинал отвечать на любой вопрос и всё — всё! — говорил правильно.

И литературный талант, способность к художественному переводу проявилась в нем очень рано. Они переводили на занятиях Акутагаву, которого в то время ещё никто не знал, и когда Стругацкий зачитывал свой вариант, Томка Захарова (будущая известная переводчица Тамара Прокофьевна Редько) просто подпрыгивала до потолка от восхищения: «Как это просто и как это великолепно сказано по-русски!» А их преподаватель Ирина Львовна Иоффе говорила: «Ребята, вот так и надо переводить, а не дословно». И они старались изо всех сил, но всякий раз убеждались, что ТАК не могут. Они видели, они чувствовали эту кухню. Но понять до конца не могли. А он и сам не умел объяснить. Только виновато разводил руками: «Ну а как иначе-то? Вот только так и можно…»

И мало кто думал, что он действительно станет писателем. Просто потому, что он с равным успехом мог выбрать любую другую творческую профессию. Но сам-то Аркадий уже определился. Он даже спланировал, что именно собирается писать. И потому любил пошутить с истинно пушкинской уверенностью гения: «Вы все ещё будете ходить под лучами моей славы».

Так и случилось.

А вот что вспоминал сам АН о своей студенческой юности:

«Каким студентом я был? Безобразным… У нас были блестящие преподаватели. Например, академик Конрад, тогда ещё „будущий“, другие крупные светила… Нам всем очень не хватало культуры, хоть из нас и готовили штабных офицеров со знанием языка. А это неизбежно подразумевает какую-то культурную подготовку. Всему этому пришлось набираться после окончания института в самостоятельном порядке.

Мне, молодому идиоту — страшно вспомнить! — было тогда непонятно, зачем нам преподают историю мировой литературы, историю японской культуры, те области языка, которые связаны с архаическим его использованием.

Сейчас, когда старость глядит в глаза, понимаю, что как раз это и было самым важным и интересным. А тогда…»

Стругацкий проучился в ВИИЯ шесть лет, по окончании войны готовили специалистов основательно. Но поначалу даже установленный для института трехгодичный срок обучения, как правило, не соблюдался. Подготовка велась по сокращённым программам, направленным на быстрейшее практическое овладение иностранным языком. Немалую помощь в этом деле оказывали преподавателям адъюнкты и остававшиеся слушатели старших курсов. Всё для фронта, всё для победы! И за три года выдали на поля сражений две с половиной тысячи военных переводчиков. Перед войной ещё сам Биязи шутил: «С переводчиками, товарищи, у нас не плохо, а средне — между плохо и очень плохо». И ведь наладил процесс, как надо!

Кроме шуток: за два года человека выучивали японскому или даже китайскому языку. Я не поверил, спрашивал специалистов. Те, кто помоложе, выражали некоторый скепсис: халтура, мол, разговорный уровень, а научиться читать за такой срок невозможно в принципе. Исключено. Но старики подтверждали: «Да, вот такие у нас были учителя, и потом, мы же люди советские: партия приказала — выполняй!»

Когда я впрямую поинтересовался у Спицына:

— И что, уже летом 45-го вы могли понимать и говорить по-японски?!

Он ответил очень просто:

— Ну, если б я не говорил, меня бы, наверно, расстреляли там. Тогда это просто было. А вообще, я делал первый перевод допроса. Довольно примитивная задача. Мне не надо было вдаваться в подробности. Узнать, генерал он там или кто. А если вдруг в Кремле или на Лубянке заинтересуются, тогда запись спешно отправляли наверх или самого японца увозили…

Деление на отличников, хорошистов и слабых студентов формально считалось главным фактором при распределении на языковую практику в 1945 — 1946 годах. Но фактически этот ответственный политический вопрос решал сам генпрокурор Вышинский. Конкретно в ВИИЯ его представителем являлся А.А. Пашковский — в последующие годы большая величина в японистике. Отличники Лева Лобачев (лучший в группе) и Боря Петров были его любимыми учениками, да и по службе ничем себя не запятнали. Вот их двоих и отправили в Японию, переводчиками на Токийский процесс. Безумие это было — отправлять мальчишек-недоучек допрашивать премьер-министра и всех высших чинов! Но серьёзные переводчики из старых харбинских ребят работали на процессе в Хабаровске, где судили командование Квантунской армии. Там многих повесили, да и переводчиков некоторых расстреляли. Не доверяли им. А мальчишкам из ВИИЯ доверяли. Их ещё в Москве направили на работу в НКГБ и обоим выдали знаменитые лубянские корочки.