Рэй Брэдбери - Сборник 12. На посошок

• Название: Сборник 12. На посошок
• Автор: Рэй Брэдбери
• Жанр: Научная Фантастика

Жизнь — это сделка с Богом, за которую надо платить.

Старый трамвай везет гуляк из танцевального зала — в прошлое.

Пьяный киномеханик путает местами части фильма — и тот получает в Каннах «Золотую пальмовую ветвь».

От современного классика американской литературы — двадцать пять историй о любви и смерти.

---

Из мира грез его вырвал детский крик. Посреди поля стоял малыш Тони.

— Папа!

— Тони! — вскричал отец.

Тони принялся кувыркаться и прыгать с места на место.

— Бабах! — выкрикивал он время от времени. — Бабах! Бабах!

— Уйди оттуда, адское отродье! Сейчас тебя разорвет на куски!

Слова отца, похоже, только подзадорили Тони, который начал скакать с утроенной силой.

Фермеры недоуменно переглянулись.

— Погоди, — сказали они. — Может быть, там и бомбы никакой нет? Вон как твой сынишка скачет!

— Бог обделил его разумом, — ответствовал им отец и, вновь повернувшись к полю, проревел: — Уйди оттуда, идиотина!

Тони, смеясь, подбежал к отцу.

— Зачем ты там скакал? — спросил его отец.

— Хотел взорваться, папа.

На четвертый вечер после падения бомбы мать подошла к окну и долго смотрела на волнующуюся осеннюю ниву.

— Ты собираешься оставить пшеницу на поле? — спросила она.

— А кто будет платить за гробы и свечи для погибших жнецов?

— Еще день-другой — и убирать ее будет поздно. Теперь ты только и делаешь, что болтаешь и пьешь.

Она вышла из дома и направилась прямиком к пшеничному полю.

— Вернись! — прокричал он.

Жена вернулась с поля примерно через час. Смерив его презрительным взглядом, она уверенно заявила:

— Завтра начинаем уборку урожая.

— А вдруг во время уборки…

— Да нет там никакой бомбы! Я обошла все закоулки нашего поля, и, как видишь, ничего страшного со мною не случилось! Убирать хлеб начнем прямо завтра — тянуть больше некуда!

В эту ночь отец спал плохо. Несколько раз он просыпался и мрачно поглядывал на спящую супругу. Выйдя в соседнюю комнату, он так же мрачно посмотрел на спящего Тони и пробормотал:

— Надо же быть таким дурачком, чтобы скакать по полю, на котором лежит страшная бомба!

Отец вернулся в спальню и лег, прислушиваясь к шелесту пшеницы и глядя в усеянное звездами небо. Сна не было ни в одном глазу. Там, за окном, шумела нива и беззвучно кружили звезды… И это называется жизнь? Если он прибежит в деревню и скажет, что жена родила ему дочь, кто-то тут же ответит: «Ну и что? А мне жена родила сына» или, того пуще, «А у жены Роберто родилась двойня!» «Моя жена заболела», — скажет он, и кто-то парирует: «А моя умерла». Ну никогда не отличиться! Хоть бы раз для приличия сгнила, что ли, пшеница или развалился сарай! Вон у одного соседа весь силос сгорел, у другого — деда когда-то убило молнией, и разговоров об этом хватает на много лет. А у него что? И сказать толком нечего. Не скажешь же им, в самом деле: «Помните то лето, когда у меня ничего не сгорело?»

И пшеница у него была такая же, как и у всех остальных, не хуже и не лучше. Средняя такая пшеница.

Вроде бы все только наладилось — и тут на тебе, жена взялась за косу.

Ровно в шесть утра раздался взрыв. Жена свесила ноги с кровати и сказала:

— Не больно-то и громкий.

— Ты ничего не понимаешь! Наш дом едва не смело ударной волной! — воскликнул он.

В небе все еще виднелся дым. К дому уже сбегались люди.

— Взорвалось где-то там!

— Да нет же. Взрыв произошел с той стороны!

— Кому ты будешь говорить!

Они исходили пшеничное поле вдоль и поперек.

— Выходит, это произошло не на поле, — изрек Питер.

— Что ты понимаешь! Сказано тебе на поле, значит, на поле!

Из дома высыпали дети в ночных рубашках.

— Питер правильно сказал, — закричал Тони, указывая куда-то за забор. — Вон где взорвалось!

И действительно, в пятидесяти ярдах от пшеничного поля возле маленького ручейка появилась небольшая воронка, из которой поднимался сизый дымок.

— Маленькая она какая-то, — заметил Тони.

— Нет, большая, — отрезал отец.

— Не больше моей головы!

Соседи бросились к воронке, отец же продолжал стоять на прежнем месте.

— Она была с хорошую бочку, — пробормотал он еле слышно и тут же куда более уверенным голосом добавил: — В любом случае, это была не моя бомба!

— Как так? — изумились соседи.

— А вот так, — внушительно ответил отец. Моя бомба упала в поле. Будто паровоз с неба свалился. Даже огонь был виден, и железные колеса, и пар шел — вот какая была бомба огромная!

— Но тогда выходит, бомб было две!

— Одна, две — какая, к черту, разница? — взорвался отец. — Они упали на землю одновременно! Но моя бомба была гигантской! А это так — хлопушка, которая к тому же упала совсем не на моем участке!

— Пятьдесят футов не в счет! — сказал Тони.

— Какая разница — пятьдесят футов или миллион миль?

— Но разве возможны подобные совпадения? Нигде никогда ни одной бомбы, а тут — сразу две!

— И все-таки это так, враг все еще прячется в моей пшенице!

— Папа! — шепнул Тони, показывая куда-то рукой. — Смотри!

Все дружно повернулись в одну и ту же сторону.

По золотому пшеничному полю с косою в руках неспешно шла мама. Она вежливо поздоровалась с соседями, подошла к отцу и сунула косу ему в руки.

И еще много лет спустя, сидя за стаканчиком вина в баре деревенской гостиницы, отец, бывало, завидев в толпе посетителей незнакомое лицо, брал в руки стакан и, подойдя к приезжему, повздыхав, заговаривал наконец:

— Вы слышали когда-нибудь об огромной бомбе, которая упала на мое пшеничное поле и тикает там и по сей день?

После этого он вновь тяжело вздыхал и добавлял:

— Вы спросите — откуда у меня эти седины и эти морщины? А все оттого, что все эти годы мы живем словно на пороховой бочке… Ведь бомба эта может взорваться в любое мгновение!

— Но тогда — говорил, бывало, собеседник, — почему бы вам не переехать в более безопасное место?

— Разве я похож на труса? — кричал он в ответ. — Нет, клянусь Богом, мы не уедем отсюда никогда! Слышите? Никогда! Мы будем пахать и сеять, как и прежде. Однажды утром вы раскроете газету и увидите в ней маленькую заметку, в которой будет говориться о последних жертвах давно закончившейся войны. Да, спасибо, я, пожалуй, не откажусь выпить еще стаканчик.

Кстати говоря, отец и по сей день недолюбливает Тони с его тонким лицом и маленькими белыми руками. Много раз в последующие годы приходили от него письма то из Лондона, то из Парижа или Будапешта, и сквозь строчки, написанные изящным почерком, проглядывала его улыбка мадонны. И всегда, как прощальное приветствие, в конце писем стояло одно слово: «Бабах!»

Поберегись! Fore! (2001)

Как только солнце стало садиться, из-под деревьев вышли тени, которые с каждой минутой становились все длиннее и длиннее. Игроки в гольф уложили свои клюшки в сумки, собрали мячи, сняли темные очки и направились к автостоянке. Когда солнце совсем скрылось за горизонтом, вместе с ним скрылись и машины. Стоянка опустела, на площадке для гольфа никого не осталось. Вернее, почти никого.

Гленн Форей сидел за компьютером в своей конторке, находившейся неподалеку от стартовой позиции, когда он услышал звуки ударов по мячу. Удар, второй, третий.

Хорошие такие удары. Не совсем обычно для этого времени.

Гленн Форей выглянул в окно.

Возле крайней слева стартовой метки он разглядел знакомую фигуру в шапочке, надвинутой по самые брови, со старомодной металлической клюшкой в руках. В последние годы этот человек заглядывал на площадку не слишком часто, но сейчас как будто вознамерился наверстать упущенное. Вот он положил на траву три мяча, выпрямился, взял клюшку поудобнее и произвел еще три сильных удара.

Гленн Форей посмотрел в сторону стоянки и увидел, что на ней осталось всего две машины: одна из них принадлежала ему, вторая — одинокому игроку в гольф. Он поднялся из-за стола и встал у открытой двери, наблюдая.

Процедура повторилась. Три новых мяча. Три удара. Мужчина собирался все повторить еще раз, когда Гленн Форей приблизился к меткам и встал рядом. Ничем не выдав, что присутствие наблюдателя замечено, тремя сильными ударами мужчина послал и эти мячи далеко вдоль зеленой трассы.

Проводив мячи взглядом, Форей повернулся к игроку и сказал:

— Добрый вечер, господин Гингрич. Удары один другого лучше.

— Вы полагаете? — отозвался Гингрич, которого, похоже, вообще не интересовало, куда падают его мячи. — Да, конечно. Вечер добрый. Пора кончать?

Гингрич положил на землю еще три мяча.

Форей помедлил с ответом. Было в выражении лица мужчины и в том, как он двигал руками, как сжимал клюшку, что-то такое, что удержало Форея от утвердительной реплики.

— Пора кончать? Пока еще нет.

Гингрич не отводил от мячей глаз.

— Рад слышать. Стало быть, у меня еще есть время?

— Да сколько угодно, — ответил Форей. — Можете особенно не спешить. Мне нужно закончить расчеты. Я пробуду здесь не меньше получаса.

— Отличная новость. — Гингрич вновь взял клюшку наизготовку. Первый, второй, третий. Три удара подряд. — Я знаю, что это не входит в круг ваших обязанностей, но все же… Не мог ли бы вы принести мне еще две-три корзинки?