Валентин Пикуль - На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы

• Название: На задворках Великой империи. Книга первая: Плевелы
• Автор: Валентин Пикуль
• Жанр: Историческая проза
• Год: 2005

«На задворках Великой империи» – один из ранних романов В.С. Пикуля. Это панорамное повествование о жизни провинциального российского города в вымышленной, но вполне узнаваемой Уренской губернии в начале XX века. Произведение написано в духе сатиры М.Е. Салтыкова-Щедрина, одного из любимых авторов Валентина Саввича. Замысел романа и образ главного героя – князя Сергея Яковлевича Мышецкого – возник у писателя в результате длительного и внимательного изучения архивных документов Государственной думы.

---

– Кабы не смелость твоя… А ну – скокни взад! Шустряк нашелся! Не то причешу тебя на все шашнадцать с полтинкой – жена не узнает…

Бледный, закусив губу, Сергей Яковлевич вернулся в коляску, со злостью решил: «Чиколини – трус. Даю слово, что к осени здесь будет бульвар… посажу деревья!»

Кучер перебрал в руках вожжи:

– Куды теперича, ваше сиятельство?..

4

– Смотритель дома призрения, коллежский секретарь Сютаев, Хрисанф Ульянович! Честь имею…

Перед Мышецким стояла, переломленная в низком поклоне, фигура чиновника, и князь смотрел на его бурую шею, покрытую следами незаживавших чирьев. Сергей Яковлевич долго молчал, испытывая терпение Сютаева, но тот все кланялся и кланялся.

Наконец Мышецкому это надоело, и он прикрикнул:

– Ну, хватит! Где у вас тут нужник?

Сютаев оторопел от неожиданного вопроса.

– Нужник, нужник, – повторил князь.

Остерегаясь забегать впереди высокого гостя, с шипящей вежливостью ему показали нужник. Извинились за то, что еще не убрано. Стали звать какого-то Митрофана:

– Митрофа-ан! Где он, проклятый?.. Чего же он не убрал?

– Сютаев, – позвал Сергей Яковлевич спокойно.

– Туточки, ваше сиятельство.

– Ну, Сютаев, скажите честно: продолжать мне осмотр богадельни или ограничиться выводом на основании той мрази, которую я наблюдал в нужнике?

Снова стали звать легендарного Митрофана:

– Митрофан, Митрофа-анушко! Иди сюда, милок… Где же он? Без ножа режет…

Мышецкий остановил ретивость чиновника:

– Митрофан здесь ни при чем. Ладно, так и быть, проведите по комнатам…

Сютаев рассыпался мелким бесом, запричитал речитативом:

– Извольте, князь, извольте. Ваше высокое посещение…

Мышецкий шел по лестнице, а его бережно придерживали за локотки.

– Сюда, сюда, ваше сиятельство! В этой комнатке старушки. Есть и дворянки. Благородные люди-с…

Вице-губернатор осмотрел убогий уют жалкого старушечьего мирка, в котором скорбно увядали напоминания о прошлом – высохшие цветы, семейные альбомчики. Быстро сновали спицы в руках старух, довязывая последнюю пряжу в жизни. Сергей Яковлевич старался смотреть поверх старушечьих голов, чтобы не встречаться с ними глазами, и заметил щели в стенах, залепленные жеваным хлебом.

– Клопы? – спросил он, не желая уйти отсюда молча.

– Что вы, – ворковал Сютаев, – у нас клопов не полагается… Потому как мы строгие. Увидим – и давим-с!..

В следующей палате ютились мужчины. Сютаев сразу разлетелся к одному старому солдату на костылях.

– Ваше сиятельство, извольте обратить внимание… За­служенный ветеран! Еще при Паскевиче, так сказать, пострадал за отечество. Покажи, Степаныч, покажи сиятельству, сколько ты крестов от царя заслужил!

Старик поднялся с койки, уперся в костыли.

– Зачем, – сказал он горько, – зачем кресты мои барину? У него, видать, и своих хватает!

– А ты покажи, покажи, – канючил Сютаев. – Ну, достань свою шинельку из сундучка… Тебя его сиятельство, глядишь, и отблагодарит чем-нибудь!

Он кинулся к сундучку, чтобы извлечь оттуда шинель с крестами, но старый ветеран прижал костылем крышку:

– Вот заслужи свои кресты, тогда и показывай… Чего ты ко мне липнешь-то?

Мышецкий раскрыл портсигар и протянул его инвалиду:

– Берите, отец… Как вы живете здесь? Мягко ли спится? Вот я смотрю – костыли у вас уж больно старые. Проволочкой-то вы их сами перевязали?

– Будут костыльки новые, будут, – не унимался Сютаев.

Старик вдруг махнул на него:

– Отойди ты от меня… гнида! В кои веки человек зашел поговорить со мною. Двадцать три года сиротствую здесь и впервой слово людское услышал…

Закончив осмотр «призреваемых по ведомству императрицы Марии Федоровны», князь Мышецкий, почти уже от самого крыльца, вдруг резко повернул обратно – на кухню.

– Стоп! – схитрил он. – А ну-ка, пройдем…

Следом за ним вприпрыжку бежал Сютаев:

– Ваше сиятельство, ваше… позволю заметить…

Животом, не совсем вежливо, он пытался оттереть князя от дверей, откуда парило разварным духом пшенной каши.

– Кухонька, – убеждал он, – так себе. А вот здесь, ваше сиятельство, прошу покорнейше… Музей у нас! Ничто выдающееся не пропало… Ложки резные, иконки, крестики…

Но Мышецкий уже распахнул дверь и шагнул на кухню. Возле громадной печи, в которую были вмазаны котлы, возился повар с дерюжинкой на поясе. Сергей Яковлевич успел заметить, что повар растерян, но тут подскочил Сютаев:

– А ты – мешай, мешай кашу-то… Ведь густа небось и подгореть может!

– Ой, не провернуть… – крякнул повар.

«Что они, – подумал Мышецкий, – за дурака меня, что ли, принимают?..»

– А что у вас здесь варится?

Сергей Яковлевич подошел к другому котлу и с грохотом отворил дощатую крышку. В пустом котле, свернувшись клубком, сидел на поджаренных пятках какой-то благородный старец. Сидел он там, и – ни гу-гу!

– Это и есть ваш Митрофан? – сказал Мышецкий.

Сютаев открыл рот, даже язык выпал. Со лба повара скатилась в кашу капля пота.

Мышецкий снял пенсне и отчетливо произнес:

– Сезам, отворись!

Старик пробкой выскочил из котла и кинулся бежать, роняя из-под зипуна тяжелые свертки. Но его все-таки поймали и вернули обратно (вместе с куском сала фунтов на пять, головой сахара и чулочком с сечкой).

– Кто вы, сударь? – спросил Сергей Яковлевич помягче.

Старик взмолился:

– Отпустите с миром… На што я вам?

– Эй, – распорядился Мышецкий, – зовите сюда полицейского чиновника… Он сидит в моей коляске!

Старик бухнулся в ноги, сложил перед Сютаевым ладони:

– Сынок, скажи…

Мышецкий уставился на Сютаева:

– О чем он просит вас?

– Вот крест святой – не знаю…

– Кто вы? – спросил Сергей Яковлевич.

– Да я ж отец его… отец родной!

Сютаев замахал руками, подмигивая рыбьим глазом:

– Что вы, папаша, говорите такое? Какой же отец вы мне?

– Это правда? – спросил Мышецкий.

– Да у меня и отца нет, – возмутился Сютаев.

Старик, не вставая с колен, заплакал:

– Да я же вскормил тебя, вспоил. В люди вывел…

– Ваш отец? – строго спросил Мышецкий.

Сютаев пожал плечами.

– Впервые вижу, – сказал он.

– Признай! – вопил старик. – Не позорь меня… Господин хороший, – хватал он Мышецкого за полы одежды, – смилуйтесь! Ну, семья… ну, сахарок! Ну, сальца шматочек…

– Вывести его надоть, – засуетился Сютаев. – Где же Митрофан?.. Эй, зовите Митрофана!

– Да оставьте вы своего Мирофана в покое! – взбеленился Сергей Яковлевич.

Теперь он вцепился взглядом в повара:

– Ну, говори!

– Да уж что греха таить… Точно, ихний папашка!

Теперь и Сютаев бухнулся в ноги:

– Ваше сиятельство, не погубите. Христом-богом прошу. Два годочка осталось до пенсии… пять дочек на выданье. Кормилец вы наш! Сорок два года служу-у-у…

Старик (отец его) поднялся.

– А-а, шукин шын, – прошипел он злорадно. – Зажгло тебе! То-то! Господин хороший, плюйте в рожу ему… Доставьте мне удовольствие: плюйте, я один буду в ответе!

Мышецкий поднял ногу и с силой погрузил каблук в дряблое, как тесто, лицо Сютаева. Потом, испытывая почти блаженство, он стучал и стучал каблуком в эту отвратительную мякоть чужого лица, пока на нем совсем не потухли бесстыжие воровские глаза.

– Сорок два года, – сказал, задыхаясь. – Ну и хватит с тебя. Сегодня же – по «третьему пункту». Без прошения!

И – вышел, так что разлетелись полы крылатки. «Семья… пять дочерей на выданье», – машинально пожалел он, но того ветерана на костылях, обвешанного крестами, ему было жаль во сто крат больше…

Не оглядываясь, пригнув голову, он шагал к лошадям.

5

Губернская больница поразила его видом величественного здания – роскошный полупортик, колоннада с капителями, широкая мраморная лестница. На фронтоне, обсиженная голубями, была вылеплена латинская формула:

«БОГАМ И СМЕРТИ ВХОД ВОСПРЕЩЕН» 

В гипсовых барельефах чеканно выступали почтенные профили – от курчавого Гиппократа до лысенького Пирогова. Не хватало только сказочных герольдов, которые выйдут сейчас из дверей и, вскинув горны, торжественно протрубят о полном исцелении уренских обывателей.

– Даже не верится, – признался Мышецкий.

Однако с парадного подъезда Сергея Яковлевича – увы – не пропустили. Оказывается, двери были заколочены и приперты для вящей внушительности еще ломом.

Какой-то служитель, неслышно разевая рот, долго объяснял князю дорогу. Но и во флигелях двери были забиты досками – крест-накрест. Пришлось обогнуть всю больницу. Среди помойных отбросов, телег с больными мужиками, поленниц дров князь едва отыскал лазейку.

– Что же вы закрыли парадный ход? – спросил недовольно.

– А на што? – рассудил сторож. – Оно же и больным здесь больше нравится. Потому как с параду они не привыкшие – и пужаются!..

Изнанка больницы не имела ничего общего с ее фасадом (так и С.-Петербург, во всю красу и мощь развернутый перед Европой, отличался от своего испода – Уренской губернии). Сергея Яковлевича ошеломили битком набитые палаты, в гулких коридорах болящие лежали на полу, в проходах, на примитивных топчанах. А одна старуха, свернувшись в калачик, лежала даже на круглом «пятачке» стола.