Роберт Джирарди - Неправильный Дойл

• Название: Неправильный Дойл
• Автор: Роберт Джирарди
• Издательство: Азбука-классика
• Жанр: Современная проза
• Год: 2008

Вниманию читателя предлагается роман американского писателя итальянского происхождения Роберта Джирарди, автора книг «Призрак Мадлен» (1995) и «Дочь пирата» (1997). Центральный герой повествования – далекий потомок ирландского пирата Финстера Дойла рядовой американец Тим Дойл, в необычных перипетиях судьбы которого то и дело напоминает о себе его авантюрно-романтическое происхождение. Тим, бродяга, бабник и выпивоха, застуканный женой в момент супружеской измены, оставляет ее и сына в Испании и уезжает с любовницей в Париж, откуда спустя четыре месяца, застукав любовницу с ее любовником-арабом, уезжает домой в Америку. По возвращении в Новый Свет он обретает неожиданное наследство в виде Пиратского острова с якобы зарытыми там несметными сокровищами и полуразрушенной площадкой для мини-гольфа. Попытка обустроиться на новом месте встречает отчаянное сопротивление неведомых Тиму недоброжелателей: вслед за угрозами, поджогом и перестрелкой ему подкидывают труп опоссума, в убийстве которого он затем оказывается обвинен чиновниками из Службы рыбного и охотничьего хозяйства. Стремление раскрыть тайну наследства вовлекает героя в череду трагикомических ситуаций и знакомит с вереницей экстравагантных персонажей, среди которых – классически образованный деревенский механик Тоби, ирландский гангстер-гомосексуалист О'Мара и гламурная трэш-дива Мегги Пич… Гротескные характеры и экстравагантные обстоятельства книги представляют читателю своеобразный иронический каталог стереотипов американской культуры, раскрывая их глубинные исторические истоки.

---

– Ты любил свою жену, пока продолжались все эти… связи? – спустя некоторое время спросил отец Сципио.

– О да, – твердо сказал Дойл. – Всегда. До сих пор люблю. Она замечательная.

– Тогда ты чертов идиот.

– Да.

– Последний вопрос. – Старый священник замялся. – Почему?

Дойл ответил, что не знает, но на самом деле он знал. Да, были все эти красивые женщины – Малага с древности славилась красотой своих женщин, – но было и кое-что еще: его неутолимая жажда приключений, новых лиц, какой-то «другой», которая бы смеялась его шуткам, а потом показывала ему, где и какие прикосновения ей нравятся. Это был неописуемый разгул греха – в странных спальнях, под жужжание вентилятора над головой и печальный голос мужа в автоответчике, жалующийся, как ему одиноко в командировке в Швейцарии, когда впереди у него – вся ночь и утро: Фло с малышом уехала в Эсиху. В Испании измены – обычное дело, объяснил он отцу Сципио, и в этом отношении он был не хуже любого рядового испанца.

Лицо отца Сципио потемнело.

– Не пытаешься ли ты оправдать свои грехи?

– Нет, отец, – сказал Дойл. – Да и слишком поздно Я скучаю по своей жене сильнее, чем могу выразить словами. И Пабло! Мне действительно не хватает мальчугана. Полагаю, это обычные угрызения совести.

– Значит, ты признаешь, что виноват?

– Да, – сказал Дойл и сконфуженно опустил голову.

– Это первый шаг, – печально кивнул отец Сципио. – Я буду молиться за ваше примирение.

– Спасибо, – сказал Дойл.

– Но между тем ты должен молиться и сам. Ты должен просить прощения у Бога. Ты должен измениться.

Он сделал ударение на последнем слове.

– «Не предаваясь ни пированиям и пьянству, ни сладострастию и распутству, ни ссорам и зависти», как говорит Павел в послании к Римлянам.[108] Другими словами, очисти свою душу, сын мой. Оставь излишества, веди себя как подобает христианину. Может быть, тогда ты сможешь вернуть жену.

– Думаю, уже слишком поздно что-либо сделать, отец, – сказал Дойл.

– Никогда не поздно, Тим, – серьезно сказал отец Сципио. – Проникни в душу сластолюбца, и обнаружишь, что святой рвется наружу. Вспомни Августина. В молодости он состоял в жестокой банде, содержал несколько женщин сразу, был отцом незаконнорожденных детей и прочее. Потом однажды, прогуливаясь по саду – естественно, страдая от легкого похмелья, – он подошел к фиговому дереву и, услышав, как Бог зовет его, бросил все и последовал этому зову.

– Да уж, – сказал Дойл. – Я уже слышал эту историю. На ваших уроках катехизиса.

Отец Сципио иронично улыбнулся, показывая здоровые зубы.

– По крайней мере, у тебя хорошая память.

Затем он поднялся, убрал бутыль и проводил Дойла во двор. На пустоши между церковью и шоссе раскинулось новое кладбище. Ни надгробных плит, ни памятников, лишь латунные таблички, вдавленные в землю. Смотритель на косилке описывал широкие круги вокруг могил.

– Никак не пойму, что красивого в этих современных кладбищах, – сказал священник, прикрывая глаза от солнца рукой. – Иногда мне кажется, что возник какой-то заговор между смотрителями. Полагаю, им легче ухаживать за травой, когда на пути не стоят какие-то там памятники.

Он повернулся к Дойлу. Его лицо стало серьезным.

– Давай поговорим о других твоих неприятностях, тех, что попали в газеты.

– Хорошо, – вздохнул Дойл.

Голос отца Сципио понизился до шепота:

– Ты найдешь некоторые ответы в Делавэре, тайна исповеди не позволяет мне сказать больше.

– В Делавэре? – встревоженно переспросил Дойл, но священник сделал жест, означавший, что он и так уже сказал достаточно. Он ободряюще стиснул руку Дойла и быстро зашагал к дому.

Через несколько минут, отправив молитвы, словно божественную почту, на небеса, Мегги вышла из церкви, держа в руках горшок с бархатцами. В своей мантилье и больших темных очках, она была похожа на раскаявшуюся проститутку из итальянского фильма. Она сунула бархатцы Дойлу, и они вместе пошли через поле могил к прямоугольнику сухой грязи, под которым покоился с миром Бак Дойл, разлагаясь в фанерном гробу, обитом кожзаменителем. Мегти забрала бархатцы из рук Дойла, встала на колени и сделала в земле углубление, чтобы поставить горшок. Потом подняла голову и посмотрела на Дойла. В таком виде – на коленях, в дешевом облегающем свитере и итальянских темных очках – она являла собой прелестное зрелище, и, несмотря на недавнее наставление священника, Дойл не смог удержаться от нечестивых мыслей.

– Бархатцы. Бак всегда их любил, – сказала Мегги. – Он считал, что они яркие и веселые. Я раньше всегда ставила целую охапку в большую вазу в спальне… – Ее голос сорвался.

– Бархатцы, – протянул Дойл. – Я и понятия не имел.

– Ты многого не знаешь, – сказала Мегги. – И многого уже не узнаешь. Нежность – этому ты мог бы у него поучиться. У меня есть фотография, там он держит тебя на плечах, ты еще маленький, два или три года, на тебе симпатичный парусиновый комбинезончик. Ты смеешься, сидя на нем, а он улыбается, как самый счастливый в мире человек.

Дойл сказал, что не знал о существовании этой фотографии.

– Ну, тебе следует иногда на нее поглядывать, – сказала она. – Может, научишься чему-нибудь.

Она встала, отряхнула колени и направилась к «кадиллаку», припаркованному на краю могильного поля.

17

На мягко перекатывающихся волнах качались редкие пучки Hudsonia tomentosa,[109] в которых кое-где еще проглядывали звездочки нежных желтых цветков. Прошлой ночью их смыло с болота приливом. В то утро вода играла всеми оттенками зеленого, переливаясь, как оперение попугая. Апрельское солнце нагрело воздух, и это навело Дойла на мысли о предстоящем лете – времени, которое каждый член курортного братства ждет с нетерпением и ужасом.

Капитан Пит и Тоби стояли у капота «Вождя Похатана» с пивом в руках, споря о какой-то ерунде.

– …как будто уже июль, – говорил Тоби.

– Я считаю так, – сказал капитан Пит. – Глобальное потепление.

– Снова это слово. Ненавижу это слово, – сказал Тоби.

– Какое слово?

– Глобальное.

К вечеру контейнер для рыбы в середине лодки был почти заполнен. Всех размеров камбалы, пара люцианов, дорадо и желтохвост лежали вперемешку с задыхающимися плоскоголовыми. Дойл удерживал равновесие на кормовой лестнице и наблюдал за сидящим на корточках Гарольдом. Руки паренька были липкими от рыбьих внутренностей и песка: он делал шарики, высунув от усердия язык, словно пятилетний мальчик.

В последнее время отношение Гарольда к жизни явно улучшилось. Сегодня он с готовностью вызвался помочь в замораживании рыбы, приносил пиво, давал прикурить, удерживал «Вождя Похатана» на волнах, которые после двух часов дня начали расти. Впервые с тех пор, как Дойл вытащил его из трейлера матери и тисков видеоигры с морским пехотинцем, его глаза ярко блестели. В ясном свете океана в них не осталось и тени той отрешенности. Как оказалось, Гарольд еще ни разу не ловил рыбу.

– Не могу поверить, что тебя никто никогда не брал на рыбалку, – сказал Дойл. – Ради бога, ты живешь возле океана.

Гарольд искоса взглянул на него.

– Никто никогда никуда меня не брал, – сказал он.

– А чем в свободное время занимались твои родители?

– До того как смотать в Луизиану, папа водил грузовик, – сказал Гарольд. – Я почти его не видел. Когда он бывал дома, они с мамой либо трахались, либо дрались. Однажды мне пришлось спать в палатке, потому что у них в гостях была еще одна парочка, они занимались сексом все вместе. Хотя мне удалось кое-что увидеть через окно.

У Дойла пересохло во рту.

– И что же ты увидел?

Гарольд ощетинился:

– Зачем ты задаешь так много странных вопросов?

Дойл оставил пацана наедине с рыбьими кишками и направился к Тоби и капитану Питу. Позже, когда с рыбой было покончено, пришел и Гарольд. Капитан Пит как раз поворачивал лодку в сторону дома.

– Полагаю, ты уже достаточно взрослый, парень, – сказал Тоби, протягивая ему бутылку домашнего пива из запасов капитана Пита. – Дьявол, лично я напивался, когда был еще вполовину младше тебя.

Гарольд вопросительно взглянул на Дойла.

– Валяй, – разрешил Дойл, – но не больше двух. Гарольд взял бутылку, вытащил пробку зубами и быстро расправился с содержимым. Перевел дыхание, проглотил последние капли и бросил бутылку в сторону. А потом долго и неприятно рыгал.

– Ты убьешь себя, если будешь так пить, – сказал Дойл.

Гарольд, нахмурившись, смотрел на горизонт, окутанный на востоке легкой дымкой, потом повернулся к Тоби:

– Ты ведь был с ним, когда это случилось, да, толстяк?

– Как ты меня назвал, панк долбаный! – поперхнулся пивом Тоби.

– Ну, когда он застрелил того парня, – сказал Гарольд, не обращая внимания на его возмущение.

Тоби вытер пену с густой щетины и зловеще улыбнулся.

– Да, пацан, я там был, – сказал он, со значением кивнув в сторону Дойла. – Ты видишь самого быстрого стрелка на Восточном побережье. Этот человек застрелил хорошо обученного киллера, вооруженного девятимиллиметровым полуавтоматическим пистолетом последней модели. Но что самое удивительное – подвиг был совершен кольтом «уитниуилл-уокер» сорок четвертого калибра, долбаным ковбойским пистолетом модели тысяча восемьсот сорок седьмого года. Не пойми меня неправильно, это, конечно, классика огнестрельного оружия, но сделано-то оно было не для скорости. Поэтому не будем говорить, что бы наш Стрелок сделал, имей он более подходящее оружие, например старый добрый морской кольт тысяча восемьсот пятьдесят первого года, сорок первого калибра, любимое оружие Дикого Билла Хикока. Или знаменитый и прекрасно отлаженный кольт сорок пятого калибра, более известный как «миротворец».