Геза Гардони - Звезды Эгера

• Название: Звезды Эгера
• Автор: Геза Гардони
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1989

Геза Гардони (1863—1922) — венгерский писатель, автор исторических романов.

Действие романа «Звезды Эгера» происходит в XVI веке, когда большая часть Венгерского королевства находилась под игом Османской империи, а на северо-западных территориях укрепились Габсбурги.

Автор рисует образы народных героев, наравне с которыми в борьбе против иноземных захватчиков участвуют и молодые влюбленные Гергей и Эва.

---

Турецкие купцы никогда не указывают свое имя на дверях лавки — они пишут несколько слов из Корана.

Эва наконец приметила камень. Некогда это был мельничный жернов. Давно он, видно, лежит здесь — так глубоко врос в землю, что только половина его высовывается наружу. Из отверстия посередине жернова тянется вверх высокая трава, а вокруг он пророс мхом.

Эва поставила своего невольника и вола у конского загона, пику вонзила в дыру жернова.

К ней, кланяясь, подошел купец.

— Почем продаешь невольника? — спросил он, поглаживая бороду.

Эва прикинулась немой: указала на губы и сделала отрицательный жест.

Немой солдат не редкость. Увидев безусого и безбородого немого ратника, турок сразу понимает, что перед ним человек, который не в военное время живет подаянием.

Грек заговорил:

— Тридцать пиастров.

Эва кивком головы дала понять, что продается только вол.

Грек оглядел вола со всех сторон, потрогал грудь, похлопал по крупу и предложил другую цену:

— Двадцать пиастров.

Эва покачала головой.

Купец предложил тридцать, потом тридцать пять пиастров.

Эва присела на камень и с горделивым видом ощупывала свою ногу. К ноге был привязан кусок сырого мяса, сок его темным пятном расплывался на синем сукне.

Когда грек посулил за вола тридцать пять пиастров, Эва, показывая руками и пикой, дала понять, что ей нужен шатер, причем поставить его надо на этом месте.

Грек видел, что дэли ранен, бледен и смертельно устал. Он понял, что дэли хочет передохнуть, пока у него не заживет рана. Очевидно, для того и нужен ему шатер. Купец велел своему слуге принести полотнища трех-четырех изодранных шатров.

— Изволь, выбирай!

Эва выбрала самый большой, хотя он был весь в заплатах, и указала на вола: можешь, купец, взять свою покупку. Купец был недоволен ценой. Эва отдала в придачу и коня, но при условии, что купец сперва разобьет над камнем шатер. Грек согласился. Вместе с двумя слугами-сарацинами он поставил палатку на указанном месте.

Что ж, пока все шло гладко.

— Господь хранит нас! — прошептала Эва, когда она осталась в шатре вдвоем с Миклошем.

Теперь весь вопрос был в жернове — когда и как приподнять камень.

Надо где-то раздобыть шест, чтобы засунуть его в дыру и сдвинуть жернов.

Достать шест не так уж трудно — взять и вытащить жердь из загородки конского загона. Ночью они с этим делом справятся.

За холмом непрерывно грохотала пушка, а в перерывах между выстрелами слышались частые выхлопы крепостных пищалей. Иногда до Эвы и Миклоша доносился зловонный запах порохового дыма. Сквозь ветви деревьев видна даже одна из башен замка. Она похожа на большую свечу, изгрызенную мышами. Но наши путники смотрят на нее с восторгом. Башня эта — приметная веха, указывающая, куда они должны проникнуть сегодня ночью.

Кругом снует разношерстный люд. Иногда появляются и солдаты. Чаще всего они покупают коней или разыскивают какого-нибудь целителя, знахаря. Велик спрос и на цыганские талисманы. В них, правда, не очень верят, но все же покупают. На волосатой груди одного асаба венком нанизаны на шнурок маленькие талисманы.

Эва растянулась на плаще.

— Миклош, не отправиться ли мне на розыски сына? Если я сюда дошла, могу и дальше пробраться.

— Ваша милость, вы опять о том же думаете?

— В этой одежде меня никто не задержит. Я могу найти его среди войска. Разыщу Юмурджака, встану перед ним и скажу: «Вот тебе кольцо, верни мне сына!»

— Кольцо он возьмет, а мальчика не отдаст.

— О, жестокий, дикий зверь!

— Да ведь если бы он был другим… Но допустим даже, что он честный человек. А что, если кто-либо из офицеров отдаст вашей милости какой-нибудь военный приказ? И потом, ведь могут быть и такие отряды, куда дэли не пускают. Около пушек наверняка посторонним нет прохода. Вот сразу и распознают, что вы, ваша милость, чужая и зачем-то затесались к ним в лагерь.

— И схватят…

— Ну, положим, даже не схватят. Но Юмурджак все равно не выпустит вас из своих рук.

Эва вздохнула. Она развязала суму, достала хлеб и холодную курицу, выложила все на жернов.

— Поедим, Миклош.

Наконец смерклось. Смолк пушечный грохот. В темноте все постепенно улеглись спать.

Эва вытащила из сумы пачку свечей, высекла огонь, зажгла свечу горящим трутом.

В полночь Миклош крадучись вылез из шатра и несколько минут спустя вернулся обратно с жердью толщиной в руку.

Жердь засунули в дыру жернова и сдвинули его с места.

Под камнем не оказалось ничего, кроме сырой темной глины и нескольких черных жуков.

Эва с силой топнула ногой в том месте, где лежал жернов.

Это был вопрос, обращенный к земле: «А может быть, тут пустота?»

Земля глухо отозвалась: пустота.

Эва вынула из сумы лопату без рукоятки, прикрепила ее к древку пики и принялась копать. Миклош разрывал землю руками.

На глубине двух пядей лопата стукнулась обо что-то твердое. Это была дубовая доска, очень толстая, но уже сгнившая.

Ее откопали и вынули. Под доской зияла темная яма, в которую мог пролезть человек.

Сначала пришлось спуститься на десять ступенек, а там уже яма расширялась. Она оказалась выложенной камнем, точно погреб. Идти можно было не сгибаясь.

Воздух был спертый. Темнота. Кое-где на стенах белел налет селитры. Веяло сыростью и холодом.

Впереди шел Миклош со свечой. Местами пробирались по щиколотку в воде, спотыкаясь иногда о камни, упавшие со свода подземелья. Тогда Миклош оборачивался и предостерегал:

— Осторожнее, тут камень!

Кое-где шаги их гулко отдавались под сводом. Значит, тут наверняка есть и другой потайной ход. Что за народ их проложил? Когда строился замок Эгер, историю еще не писали. Кто знает, какие племена жили до нас в этих краях!

— Осторожнее, нагнитесь!

Ход некоторое время спускался под уклон, потом пошел в гору, а свод стал нависать все ниже и ниже. Миклош пробирался уже на четвереньках. Эва остановилась.

— Миклош, пройдите вперед, — сказала она. — Если этот ход заложен, нам надо вернуться за лопатой.

Миклош пополз дальше со свечой. Луч света все сужался и наконец исчез. Эва осталась одна в темноте.

Она опустилась на колени и начала молиться:

— Господи, помилуй меня, бедную скиталицу!.. Видишь ли ты меня в этой тьме кромешной?.. От моего Гергея отделяют меня всего лишь несколько шагов… Неужто ты соединил нас для того, чтобы страдали мы сейчас в горькой разлуке? Услышь меня, отец милосердный, тебе открываю я свое трепещущее сердце… Господи, здесь, под пятой врага, в черной глуби земной, молю тебя: дай мне проникнуть к Гергею!

Вдали заалел огонек, потом показался Миклош. Он полз на животе, затем поднялся, сгорбившись, и выступил из тьмы.

— На расстоянии двадцати шагов проход все сужается, потом на расстоянии десяти шагов подземелье становится просторным и там разветвляется на две стороны. Но оба хода завалены.

— Миклош, ступайте обратно за лопатой. Будем копать до утра. Но вы, Миклош, должны каждый час показываться перед шатром, чтобы нам не возбудить подозрений.

Юноша молча повиновался.

— Если я, Миклош, увижу своего супруга, — сказала Эва, — мы отблагодарим вас за вашу доброту. Добо любит его, как родного брата. И Гергей устроит вас писцом к Добо.

— Нет, я не соглашусь, — ответил Миклош. — Ребенок пропал по моей вине, и я должен помочь найти его. А как только он найдется, я возьму в руки страннический посох и пойду в школу.

Бедный, добрый Миклош! Никогда больше не придется тебе ходить в школу!

3

В Михайлов день штурм бушевал до самого полудня. После обеда обе стороны ждали, пока остынут пушки. В крепости раздавался горестный псалом. Внизу, у стен крепости, лагерные дервиши и священнослужители складывали на телеги мертвецов и тяжело раненных, которые не могли встать на ноги.

Стены крепости обагрены были кровью и снаружи и внутри. На башнях в тех четырех местах, куда враг бросался на приступ, женщины засыпали золой и каменной пылью черные лужи крови. С вышки угловой башни крепостной палач сбрасывал к подножию крепости свалившихся внутрь янычар. Захваченные турецкие знамена внесли в рыцарский зал. Оружие отдали солдатам. Каждый волен был брать, что ему пришлось по душе.

Витязи расхватали все, но больше всего им понравились кирки.

Сотни ратников толпились возле кузницы.

— Мне тоже кирку!.. Кирку давай!..

Мекчеи тут же распорядился, чтобы крепостные кузнецы ковали кирки. Кузнецы рубили железные балки на брусочки и брусочки эти бросали в огонь. Раскаленный брусочек клали на наковальню, один конец отковывали острым, второй — плоским, а посередине пробивали дыру. Солдату, который подкреплял свою просьбу одним или двумя динарами, даже отделывали кирку — выпиливали на ней у острия желобки; тогда их называли кровосточными желобками. А рукоять вытесывал сам солдат.