Абдижамил Нурпеисов - Кровь и пот

• Название: Кровь и пот
• Автор: Абдижамил Нурпеисов
• Издательство: Жазуши
• Жанр: Историческая проза
• Год: 1981

Историко-революционная трилогия видного казахского прозаика Абдижамила Нурпеисова «Кровь и пот» охватывает события, происходившие в Казахстане во время первой мировой войны и гражданской войны 1918–1920 гг.

Автор рассказывает о нелегкой жизни рыбаков-казахов на берегу Аральского моря, о беспощадной эксплуатации их труда. Назревающие социальные конфликты вылились в открытую борьбу русского пролетариата и казахских бедняков за установление Советской власти. Терпит крушение мир социальной несправедливости и угнетения.

Прозу Нурпеисова отличает широта обобщений, яркость самобытных национальных характеров, тонкость психологического анализа.

Трилогия «Кровь и пот» удостоена Государственной премии СССР за 1974 год.

---

Балжан, сделав каменное лицо, отвернулась, только ноздрями дрогнула. Калау недобро оскалился, поиграл скулами, потом подсел к Балжан, ухмыляясь, стал толкать ее плечом. Балжан сидела как бесчувственная, будто никого не было возле нее. По-прежнему улыбаясь, Калау что есть силы ущипнул ее за ляжку, думал, не вытерпит, вскрикнет. Балжан бровью не повела, только на короткий миг сжались у нее губы.

Калау видел, что все в доме исподволь наблюдают за ним. У него начали наливаться кровью уши. Часто задышав, он вытащил узкий острый ножик, стал поигрывать им. Балжан поглядела на ножик, равнодушно отвела взгляд. Стиснув зубы, Калау ткнул ножиком в руку Балжан повыше локтя. По рукаву ситцевого платья стало расползаться пятно крови. Калау, подавшись вперед, заглянул в лицо женге. Та все молчала, только начала дрожать, кусать губы.

— Тьфу, с-сука! У нее, безбожной, видать, и души нет! Отдуваясь, будто в гору бежал, Калау поднялся, отошел в свой угол.

За стеной послышались легкие, быстрые шаги. Одуревшие от безделья, все в землянке зашевелились, вытянули шеи, уставились на дверь. Вошла Айганша. Она как будто принесла с собой ветер, как будто вся пропиталась им, — красная ее шаль соскользнула на плечи, густые волосы растрепались, брови и ресницы стали светлыми от песка и соли, смуглые щеки горели. Вошла она, сверкая белыми зубами, сияя улыбкой, и все будто очнулись, будто проснулись на минуту. Детишки сразу подняли разноголосый крик:

— Рыба! Айганша-апа рыбу принесла!

Старуха встрепенулась. Увидев в руках дочери с десяток чехоней, она насторожилась, посуровела: не выклянчила ли у кого-нибудь из соседей?

— Что за рыба? Где ты вообще пропадаешь?

Не отвечая, Айганша бросила кукан на камыш возле двери.

— Эй, бабы! Хотите похлебки? Потрошите скорей! — весело крикнула она.

Кенжекей и Балжан проворно встали. Айганша отряхнула с лица песок, протерла глаза, поправила волосы. Потаенно улыбаясь, она искоса поглядывала на хмурую мать, а сама подходила к маленькому племяннику. Подошла, присела перед ним на корточки.

— У! Грязный нос какой… Ой-ой-ой, гляди-ка! Из ущелья два коня выскочили, лови гляди!

Мальчик скорей шмыгнул носом.

— Эй, девка! Ты скажешь, где была? — повысила голос старуха, рассердись на непочтение.

— А ты ругаться будешь? — лукаво спросила Айганша. — Натворила небось что-нибудь?

— Ну! Ничего я не натворила, только не сердись…

— Ладно, ладно. Рассказывай давай.

— А хорошо все-таки у моря! Весело здесь…

Подобревшее было, размягченное лицо старухи сразу закаменело, брови опять сошлись, она отвернулась. Айганша, смеясь, подбежала к матери, повернула ладонями ее лицо к себе.

— Ну не сердись, аже! Сама подумай, жили мы в лощине, одни, кругом безлюдье, а здесь…

— Хватит! Отойди! — не сдавалась старуха.

— А здесь как город. Сознайся! Ну же! Кругом полно соседей. Здесь аул, там аул, а там промысел… Везде люди!

Тулеу обрадовался.

— Вот-вот! И я это говорю… Растолкуй ты матери, а то она нас и слушать не хочет. Эй, бабы, скорей там с рыбой!

Айганша стала тормошить мать, гладить ее по голове.

— Не хмурься же! Ведь ты все понимаешь, правда? Апа все понимает! Ведь так, апа? Конечно, тут веселей.

Старуха немного оттаяла, чуть улыбнулась.

— Какая негодница, а? Не лезь-ка ко мне, отстань. Нравится, нравится… Ну нравится, так и живите — нашли свой обетованный край. А сейчас-то где была?

— Да я вот шла мимо промысла, зашла посмотреть. Гляжу, там женщины рыбу потрошат…

— Ну-ну?

— Да нет, это я так говорю… Хотя, между прочим, за работу там рыбы дают.

— Знаю. Слышала.

— Ну я и пошла к одному русскому. Сказала ему, что тоже хочу работать…

— Пошла прочь! — закричала старуха и оттолкнула Айганшу.

— Апа, ты же обещала… — Айганша еще улыбалась, но уже обиженно, робко.

Не слушая ее, кряхтя и задыхаясь, старуха поднялась, волоча одеяло, подошла к снохам, вырвала у них уже вспоротую рыбу, пошла на улицу и бросила ее там собакам. Вернулась она страшная, взлохмаченная ветром, уставилась на Айганшу.

— У, бесстыжая! Честь девушки марать… Не позволю, пока жива! Чтобы это было в последний раз — наниматься к русским!

Никто не сказал ни слова, старуху боялись. Было слышно, как на дворе рычали собаки, рвали рыбу. Айганша была любимицей в доме, ей многое прощалось. Но теперь и она не проронила ни слова, сникла, крепко прижала к себе голодного племянника и, еле сдерживая слезы обиды и стыда, опустилась на холодный пол мрачного дома.

Немного погодя стал ворчать что-то себе под нос Калау. Тулеу помрачнел, глотал слюну, думал, чего бы такого съесть. Ребятишки хотели реветь, но боялись плакать громко, захныкали потихоньку. Потом опять всеми овладела скука, стали понемногу зевать, и уже, как полчаса назад, все ненавидели друг друга.

Но в это время за стенкой опять послышались шаги — ровные, тяжелые, будто шел крепко задумавшийся человек. Открылась дверь, и вошел Мунке. Он принес большую копченую рыбу, как раз на котел для семьи. С тех пор как семья Тулеу приехала к морю, Мунке часто ее навещал. Постепенно он привык к новым соседям, и ему тяжело было видеть их неустроенность и бедность. Ни разу он не пришел с пустыми руками, всегда что-нибудь приносил.

— А! Мунке-ага! Проходи, дорогой, проходи, садись, — почтительно пригласил его Тулеу.

— Спасибо, я ненадолго. Дел много…

— Ах, милый! Какие там, к чертям, дела?

Старуха покосилась на сына, ядовито хмыкнула. Тулеу даже передернулся, покраснел, но смолчал. Мунке сделал вид, что ничего не заметил.

— Ох-хо-хо… — вздохнул он. — Трудно жить большой семьей. Ты не стесняйся, попроси, если что, я тебе рыбой могу пособить.

— Спасибо, Мунке-ага. Вся надежда на аллаха, а потом на тебя.

— Да что там! Не у всех богатство через край бьет. Жизнь наша— море. Земля плодородит от людских рук. А море ведь дар божий… Надо делиться тем, что есть.

— Верно! Когда-нибудь и мы… Пусть аллах отблагодарит тебя! А ты что тут расселась? А ну давай ставь котел скорее!

Кенжекей быстро разожгла огонь. Кривые сучья вспыхнули разом, звонко, весело затрещали, полетели искры. В землянке скоро потеплело, стало уютней. Мрак по углам стал рассеиваться. Кроме старухи, все подсели к огню. Ребятишки усиленно шмыгали носом. Калау жадно, зверовато глядел на запотевающий на огне котел. Рыба лежала возле костра, нагревалась от жара, по боку ее выступал жир. Стоило кому-нибудь взяться за нее или посмотреть на нее — Калау сразу настораживался, напрягался, даже в лице менялся.

Когда котел зашумел, рыбу взяли — взяли осторожно, нежно, — опустили в горячую воду, она стала там медленно переворачиваться, пускать сок. А когда в котле забулькало, лишился терпения и Тулеу. Запах варившейся рыбы опьянил его, он прямо-таки не находил себе места, поеживаясь, глотал слюни.

— Дрова клади! Побольше подкладывай! — не давал он покоя Кенжекей.

Мунке, наблюдая за хозяином дома, досадливо морщился.

— А ты, любезный, как же думаешь дальше жить? — спросил наконец он.

— А я еще не думал об этом, Мунке-ага! — быстро ответил Тулеу. Легко так ответил, бездумно — нюхал, как пахнет рыбой.

— Вот тебе на! Кому же заботиться об этих малышах, как не тебе!

— Вот-вот! — проскрипела старуха. — Скажи-ка ему, дорогой Мунке, скажи!

— Да помолчи ты, апа! — взмолился Тулеу. — Все пилит, пилит меня, — пожаловался он Мунке, — покоя нет совсем…

Старуха поджала губы и отвернулась. Тулеу нетерпеливо переводил взгляд с котла на Кенжекей.

— Может, пора? А то разварится? — надоедал он Кенжекей, не замечая, не желая видеть насмешливого взгляда старого рыбака.

— Да постой ты! — остановил его опять Мунке. — Рыба в котле никуда не денется. Ты вот скажи лучше, как жизнь строить думаешь. Хочешь не хочешь, а семью кормить надо.

— А я откуда знаю… На молоке продержимся как-нибудь…

— Вот это сказал! Ты, дорогой, пойми: в этих местах верблюд тебя не прокормит.

— А? — не понял Тулеу, потому что думал о котле, и сделал усилие, чтобы вспомнить, что сказал Мунке. Потом понял. — Это почему же не прокормит?

— А потому, что на верблюжьем молоке долго не протянешь. Жить у моря и рыбы не видать? Ты не верблюда дои, ты дои море! Будешь море доить, такой крепкий джигит, как ты, любую семью прокормит.

И Мунке, довольный, что так ловко сказал о море, которое можно доить, весело засмеялся. Улыбнулся было и Тулеу, но тут же и поник. На ум ему пришла холодная вода, волны, утлые лодки, тяжелый труд рыбаков.

— Эй, Тулеу, чего ты ходишь, будто щука на крючке? — продолжал развеселившийся Мунке. — Послушай меня, ты мужик разумный, иди в рыбаки!

Тулеу, не отвечая, упрямо нагнул голову, стал смотреть себе под ноги.