Роман Гари - Леди Л

• Название: Леди Л
• Автор: Роман Гари
• Жанр: Проза

---

- Арман...

Шампанское, вальс, смятение - все это кружило ей голову. Леди Л. сама уже не знала, на каком она свете. Настоящей пыткой для нее было держать себя в руках, не прижиматься к нему, не позволять своему взгляду любовно скользить по знакомым чертам и счастливо улыбаться. Неужели она и есть та самая Леди Л., которой восхищались, которую уважали, лелеяли и втайне любили по меньшей мере пятеро мужчин в этом танцевальном зале? Или же она еще была Анеттой, готовой пойти на любой риск и совершить любое безумство, чтобы только вырвать у жизни еще один пленительный миг преступного счастья?

- Арман, пойдем отсюда. Уедем. Уедем немедленно. Увези меня.

- Поворковали - и довольно. Ты останешься здесь, на своем пьедестале, будешь работать на нас.

Вальс кончался, и ей пришлось сделать над собой усилие, чтобы понять, что он ей говорил: он найдет ее в бильярдной после следующего танца; затем, когда праздник будет в самом разгаре, Арман, Громов и Саппер пройдут по этажам и соберут драгоценности. Они расстались, и она, сделав несколько шагов на мраморном полу, остановилась, чтобы выпить бокал шампанского, вежливо слушая сэра Уолтера Донахью, наряженного червонным валетом и выбравшего этот момент, чтобы поговорить с ней о Лессепсе и его Панамском канале, затем поспешила в комнату сына. Лунный свет ласкал заснувшее лицо, а рука поверх одеяла сжимала Петрушку со вздернутым красным носом, уставившегося на нее своими хитроватыми глазками. Почти в диком порыве склонилась она над ребенком, прильнула губами к горячему ушку. Он шевельнулся, повернул голову, не проснулся. Но стоило Анетте почувствовать на своей щеке это нежное дыхание, как к ней тотчас вернулись и ее решимость, и ясность ума; когда она вернулась к гостям, в ее походке, во всех ее движениях сквозила та уверенная непринужденность, которую так часто и совершенно несправедливо называют "королевской".

- По существу, я оставалась еще простолюдинкой, - сказала Леди Л. - Я еще не стала настоящей дамой высшего света, к счастью. Это меня и спасло. Я оставалась еще очень близка к природе, и всякий раз, когда передо мной заговаривают о самке, защищающей своего детеныша, - у Киплинга написано много забавного на эту тему, - я знаю, что сделала нечто ужасное, но знаю также и то, что мне не в чем себя упрекнуть.

В зеленой гостиной с попугаями Мефистофель, небрежно поигрывая хвостом, рассуждал о политике с Джоном Булем в цилиндре, который словно сошел с карикатуры из "Шаривари"19. Арабский принц, оказавшийся голландским послом при Королевском дворе, высказывал свое мнение о ситуации в Трансваале худущему пирату с черной повязкой на одном глазу и кроваво-красным платком на голове - Сент-Джон Смит, постоянный секретарь Министерства иностранных дел. Председатель трибунала "Банк дю Руа", один из самых строгих и грозных судей своего времени, явился в костюме Казановы, что Леди Л. сочла весьма трогательным; потягивая шампанское, он болтал с францисканским монахом, который отчаянно пытался отвести глаза в сторону, чтобы не встретиться взглядом с судьей.

- Да, Ваша Честь... В этом вопросе я абсолютно с вами согласен, Ваша Честь, - лепетал несчастный Громов хриплым, механическим голосом, явно не слушая то, что объяснял ему судья.

- Как сказал мне однажды Дизраэли... Он очень толково все объяснил... Словом, что бы он мне ни сказал, он был абсолютно прав... Великий человек Дизраэли, бесспорно. Мы с ним вместе стреляли перепелов в Шотландии... или то были куропатки? Во всяком случае, только в охотничий сезон. Строго по закону. Никогда в жизни не занимался браконьерством, честное... слово. Я всегда говорю: закон надо уважать, если хочешь, чтобы закон уважал тебя, вот так-то...

Громов попятился и, почти задыхаясь, спрятался за спиной Леди Л.: лицо его взмокло от пота, а глаза, казалось, плавают в маслянистой жидкости.

- Это уже слишком, я дрожу как осиновый лист... Тот человек, что на меня смотрит, судья, влепил мне три года тюрьмы за оскорбление Короны после демонстрации против королевы, прошедшей в дни празднования шестидесятилетнего юбилея ее царствования... Он уверен, что где-то меня уже встречал... Мое сердце не выдерживает таких нагрузок" я перестаю что-либо видеть, перед глазами туман, жуткий страх, это конец, говорю я вам... Не так со мной надо обращаться... Я - последний анархист, оставшийся в Англии, могли бы меня и поберечь...

В бильярдной Арман мило беседовал с тремя дамами, одна из которых нарядилась Марией-Антуанеттой, другая - Жанной д'Арк, а третья - Офелией, если только не Джульеттой. "Как бы там ни было, - подумала Леди Л., каждой из них на двадцать лет больше, чем требуется для этих ролей". Наконец Арману удалось отвязаться от них, и он подошел к ней. Они вышли на террасу и остановились у края темноты. Веселый, быстрый, женственный вальс рождал у них за спиной взрывы смеха и возгласы, и самой своей легкостью как будто потешался над всеми тяготами мира.

- Все готово?

- Я оставила сумочку у себя в спальне. Со своими драгоценностями. Второй этаж, последняя дверь направо. Возьми их. Там целое состояние: круглый год можно ничего не делать, только убивать. Но других не трогай. Это слишком опасно.

- Вас не позабавит, мадам, если ваши лучшие подруги лишатся своих украшений?

- Меня бы это очень позабавило, дорогой, но нельзя же все время только смеяться...

Леди Л. подставила лицо и грудь ночному ветерку, пытаясь в его свежести найти хоть какое-то успокоение.

- Арман, Арман, неужели у тебя никогда не возникало желания пожить немного для себя?

- Возникает постоянно, однако надо уметь сдерживать свои порывы.

- Быть счастливым?

- Я только об этом и мечтаю, но мне нужна компания единомышленников.

- Кстати, сколько людей живет на земле? Миллиард? Два?

- Скоро они напомнят тебе о своем существовании и точном количестве.

- Возьми драгоценности. Ограбь моих гостей. Только оставь часть себе. Уедем вдвоем, ненадолго. В Индию, в Турцию...

- Решительно, ты так никогда ничего и не поймешь в любви.

В голосе прозвучали почти жалобные нотки. Она вспомнила, что однажды сказал ей единственный настоящий террорист, которого она знала: "Ваш возлюбленный - пожиратель звезд, принимающий себя за общественного реформатора. Он принадлежит к древнейшей аристократии земли - роду мечтателей-идеалистов. Он восходит прямо к "La Morte"20 Артура и рыцарям, странствукццим в поисках Грааля, тайну которого он, по его мнению, раскрыл в "Основах анархии". Они тоже много убивали в эпоху волшебника Мерлина, хотя драконы были иными. Жажда абсолюта - феномен, кстати, очень интересный и достаточно опасный: это почти всегда выливается в кровавые бойни. Он один из тех пылких обожателей человечества, которые в порыве ревности уничтожат в конце концов предмет своего обожания". - "Да, дорогой Дики, вы тысячу раз правы, но он так красив!" - "Что ж, попросите Болдини написать его портрет в костюме лунного Пьеро и располагайте остальным по своему усмотрению".

Однако все эти насмешливые колокольчики, которыми она так хорошо научилась бренчать у себя в ушах в попытке приглушить идущие из глубины отчаянные звуки жизни, все эти словно сфабрикованные позы и жесты, которые она пыталась сделать своей второй натурой, надеясь забыть ту первую, настоящую, все эти куртуазные уловки потерпели крах перед потребностью сохранить, завладеть, повернуть к себе эту красоту, что была в нем и что предназначалась другой - сопернице с миллионами безвестных лиц; и вдруг она ударила по каменной балюстраде веером с такой силой, что тот сломался.

- Пойдем в дом.

Глава XIV

Сэр Перси Родинер, судорожно вцепившись в подлокотник кресла, опасливо озирался вокруг себя: надо полагать, неспроста она привела его сюда, в место, где он отнюдь не жаждал быть увиденным. Где-то были спрятаны стенные часы, очевидно за той ширмой, усеянной откровенно зловещими пиковыми дамами, и их неумолимое равномерное тиканье словно предвещало приближение какой-то роковой минуты: после всех этих ужасных рассказов о террористах и взрывающихся бомбах казалось, что запущен некий дьявольский часовой механизм и что в любой миг эта противоестественная декорация может внезапно взлететь на воздух прямо у вас на глазах. Атмосфера павильона отдавала чем-то постыдным, сомнительным и волнующим кровь, и невозможно было ничего поделать ни с охватывавшим вас чувством нездорового любопытства, ни даже с желанием дать полную волю своим фантазиям. На стенах, к примеру, висели картины, явно оскорблявшие вкус: светловолосые женщины, возможно даже англичанки - хотя груди у них были полностью обнажены, - млеющие в объятиях усатых и загорелых любовников на берегу Босфора; рисунки, сказать про которые, что они "смелые", означало бы недостаточно передать их сущность; две-три гравюры, которые вряд ли стоило рассматривать в деталях и которые можно было только определить как "французские"; темнокожие всадники, увозящие на лошадях белых, пожалуй, излишне уступчивых пленниц; любовники, обнимающиеся на всех широтах - в русских санях на снегу, на классических итальянских балконах, в классическом лунном свете, - и даже сам воздух, казалось, был насыщен их поцелуями. Глядя на все это, Поэт-Лауреат укоризненно качал головой, и оттого, что леди Л. с ехидной улыбкой наблюдала за ним, ощущал еще большую неловкость. Впрочем, все это барахло ничего не стоило, и трудно было даже предположить, какое тайное сокровище она здесь скрывала и что он должен был помочь ей вывезти из этого павильона, которому грозило - и совершенно заслуженно, сэр Перси был теперь в этом абсолютно убежден, - неминуемое разрушение. Единственным холстом, имевшим хоть какую-то продажную цену, была картина Фрагонара, изображавшая одалисок во время купания. Поэт-Лауреат не знал, что Фрагонар использовал в своем творчестве восточные мотивы. Он полагал, что его непристойность ограничивалась рамками одной Франции.