Франческо Петрарка - Лирика

• Название: Лирика
• Автор: Франческо Петрарка
• Жанр: Поэзия

В настоящий сборник великого итальянского писателя Франческо Петрарки (1304 – 1374) включены сонеты и избранные стихотворения "Книги песен" своеобразного поэтического дневника, посвященного любви поэта к Лауре, и "Автобиографические письма".

---

Пока не дожил смертный до кончины,

Не называйте смертного счастливым.

LVII

Мгновенья счастья на подъем ленивы,

Когда зовет их алчный зов тоски,

Но, чтоб уйти, мелькнув, – как тигр, легки.

Я сны ловить устал. Надежды лживы.

Скорей снега согреются, разливы

Морей иссохнут, невод рыбаки

В горах закинут, там, где две реки,

Евфрат и Тигр, влачат свои извивы

Из одного истока, Феб зайдет,

Чем я покой найду иль от врагини,

С которой ковы на меня кует

Амур, мой бог, дождуся благостыни.

И мед скупой – устам, огонь полыни

Изведавшим, – не сладок, поздний мед!

На первый дар, синьор мой, отдохнуть

Склоняйтесь вы щекой, от слез усталой,

И на Амура сердце как попало

Не тратьте, сколь суров он к вам ни будь.

Вторым вы прикрывайте слева грудь

От стрел его, которых здесь немало

И летом и зимою пролетало,

Один и тот же пролагая путь.

Чтоб утолить сердечные печали,

Из третьего травы вкушайте сок:

Он сладостен в конце, горчит вначале.

И – дерзости б вы тут не увидали!

Стигийский не страшит меня челнок,

Питай лишь вы приязнь ко мне и дале.

LX

Мой слабый дар в тени своих ветвей

Питало благородное растенье,

Хотя ко мне не знало снисхожденья

И мукой не тревожилось моей.

Жестокостью я ранен тем сильней,

Что в доброте его не знал сомненья,

И вот я устремляю помышленья

К тому, чтоб горе высказать полней.

Ужель меня помянет добрым словом,

Кому мой стих в любви опорой был,

Но кто утратил все свои надежды?

Тот лавр не наградит поэта пыл,

От молний не послужит он покровом,

И солнце жжет ветвей его одежды.

LXI

Благословен день, месяц, лето, час

И миг, когда мой взор те очи встретил!

Благословен тот край, и дол тот светел,

Где пленником я стал прекрасных глаз!

Благословенна боль, что в первый раз

Я ощутил, когда и не приметил,

Как глубоко пронзен стрелой, что метил

Мне в сердце Бог, тайком разящий нас!

Благословенны жалобы и стоны,

Какими оглашал я сон дубрав,

Будя отзвучья именем Мадонны!

Благословенны вы, что столько слав

Стяжали ей, певучие канцоны,

Дум золотых о ней, единой, сплав!

LХII

Бессмысленно теряя дни за днями,

Ночами бредя той, кого люблю,

Из-за которой столько я терплю,

Заворожен прекрасными чертами,

Господь, молю – достойными делами,

Позволь, свое паденье искуплю

И дьявола немало посрамлю

С его вотще сплетенными сетями.

Одиннадцатый на исходе год

С тех пор, как я томлюсь под гнетом злым,

Отмеченный жестокою печатью.

Помилуй недостойного щедрот,

Напомни думам сбивчивым моим,

Как в этот день ты предан был распятью.

LXIV

Когда, являя знаки нетерпенья,

Смыкая взор, качая головой

Иль торопясь быстрей любой другой

Избавиться от даней преклоненья,

Могли бы вы бежать без сожаленья

Из груди, где разросся лавр младой

Листвой любви, – я б счел побег такой

Естественным итогом отвращенья.

В сухой земле изысканный росток

Не может жить – и тянется законно

Куда-нибудь, где край не так суров;

Но так как вам не позволяет рок

Уйти отсюда, – постарайтесь, Донна,

Не вечно ненавидеть этот кров.

LXV

Я не был к нападению готов,

Не знал, что пробил час моей неволи,

Что покорюсь Амуру – высшей воле,

Еще один среди его рабов.

Не верилось тогда, что он таков

И сердце стойкость даже в малой доле

Утратит с первым ощущеньем боли.

Удел самонадеянных суров!

Одно – молить Амура остается:

А вдруг, хоть каплю жалости храня,

Он благосклонно к просьбе отнесется.

Нет, не о том, чтоб в сердце у меня

Умерить пламя, но пускай придется

Равно и ей на долю часть огня.

LXVH

Завидев левый брег в Тирренском море,

Где стонут волны неумолчным стоном,

Листву, давно мне ставшую законом,

Там распознал я вдруг с тоской во взоре.

Напомнив кудри, светлые на горе,

Амур повлек меня к заветным склонам,

Там был ручей, невидимый в зеленом,

И я в него, как мертвый, рухнул вскоре.

Среди холмов, не знающих тревоги,

Ожить мне стыд помог в моем уделе,

И я бы не хотел другой подмоги.

Я жил, не осушая глаз, доселе,

А лучше было промочить мне ноги,

Когда бы только мне везло в апреле.

LXVIII

Священный город ваш, любезный Богу,

Меня терзает за проступок мой,

"Одумайся!" – крича, и мне прямой

Путь указует к светлому чертогу.

Другая дума тут же бьет тревогу

И говорит: "Куда бежишь? Постой,

Давно не видясь с нашей госпожой,

Ты что – нарочно к ней забыл дорогу?"

Речами душу леденит она,

Как человеку – смысл недоброй вести,

Когда внезапно весть принесена.

И снова первая уже на месте

Второй. Когда же кончится война?

Кто победит из них на поле чести?

LXIX

Я понимал, Амур, – любовь сильней,

Чем осмотрительность с любовью в споре,

Ты лгал не раз со мною в разговоре,

Ты цепкость доказал твоих когтей.

Но как ни странно, это мне ясней

Теперь, когда, несчастному на горе,

Ты о себе напомнил в бурном море

Меж Эльбой и Тосканою моей.

Под странника безвестного личиной

Я от тебя бежал, и волн гряда

Вставала за грядою над пучиной,

И вдруг – твоих посланников орда

И дружный хор над бездною пустынной:

"Стой! От судьбы не скрыться никуда!"

LXXIV

Я изнемог от безответных дум

Про то, как мысль от дум не изнеможет

О вас одной; как сердце биться может

Для вас одной; коль день мой столь угрюм

И жребий пуст – как жив я; как мой ум

Пленительной привычки не отложит

Мечтать о вас, а лира зовы множит,

Что брег морской – прибоя праздный шум.

И как мои не утомились ноги

Разыскивать следы любимых ног,

За грезою скитаясь без дороги?

И как для вас я столько рифм сберег?

Которые затем порой не строги,

Что был Амур к поэту слишком строг.

LXXV

Язвительны прекрасных глаз лучи,

Пронзенному нет помощи целебной

Ни за морем, ни в силе трав волшебной

Болящему от них – они ж врачи

Кто скажет мне: "Довольно, замолчи!

Все об одной поет твой гимн хвалебный!"

Пусть не меня винит, – их зной враждебный,

Что иссушил другой любви ключи.

Творите вы, глаза, непобедимым

Оружие, что точит мой тиран,

И стонут все под игом нестерпимым.

Уж в пепл истлел пожар сердечных ран,

Что ж день и ночь лучом неотвратимым

Вы жжете грудь? И петь вас – я ж избран

LXXVI

Амур, прибегнув к льстивому обману,

Меня в темницу древнюю завлек

И ключ доверил, заперев замок,

Моей врагине, моему тирану.

Коварному осуществиться плану

Я сам по легковерию помог.

Бежать! – но к горлу подступил комок,

Хочу воспрять – и страшно, что воспряну.

И вот гремлю обрывками цепей,

В глазах потухших можно без запинки

Трагедию прочесть души моей.

Ты скажешь, не увидев ни кровинки

В моем лице: "Он мертвеца бледней

Хоть нынче по нему справляй поминки!"

LXXVH

Меж созданных великим Поликлетом

И гениями всех минувших лет

Меж лиц прекрасных не было и нет

Сравнимых с ним, стократно мной воспетым,

Но мой Симоне был в раю – он светом

Иных небес подвигнут и согрет,

Иной страны, где та пришла на свет,

Чей образ обессмертил он портретом.

Нам этот лик прекрасный говорит,

Что на земле – небес она жилица,

Тех лучших мест, где плотью дух не скрыт,

И что такой портрет не мог родиться,

Когда художник с неземных орбит

Сошел сюда – на смертных жен дивиться.

L XXVIII

Когда, восторгом движимый моим,

Симоне замышлял свое творенье,

О если б он, в высоком устремленье,

Дал голос ей и дух чертам живым.

Я гнал бы грусть, приглядываясь к ним,

Что любо всем, того я ждал в волненье,

Хотя дарит она успокоенье

И благостна, как божий херувим.

Беседой с ней я часто ободрен

И взором неизменно благосклонным.

Но все без слов… А на заре времен

Богов благословлял Пигмалион.

Хоть раз бы с ней блаженствовать, как он

Блаженствовал с кумиром оживленным.

LXXIX

Когда любви четырнадцатый год

В конце таким же, как вначале, будет,

Не облегчит никто моих невзгод,

Никто горячей страсти не остудит.

Амур вздохнуть свободно не дает

И мысли к одному предмету нудит,

Я изнемог: мой бедный взгляд влечет

Все время та, что скорбь во мне лишь будит.