Борис Дедюхин - СЛАВА НА ДВОИХ

• Название: СЛАВА НА ДВОИХ
• Автор: Борис Дедюхин
• Жанр: Спорт

Крэк — так называют лучшего скакуна страны. Анилин стал им. Со своим другом, воспитателем и жокеем Николаем Насибовым он три года подряд брал Большой приз Европы. Этого не могла сделать еще ни одна лошадь в мире.В повести Бориса Дедюхина нет выдумки. Необыкновенная судьба русского скакуна Анилина не нуждается в приукрашивании. Описываемые события драматичны сами по себе, а изложение их сделано автором столь живо и увлекательно, что «Крэк» с первой до последней страницы читается с захватывающим интересом.

1973г.

---

— Вставай, Бурушка, встань, пожалуйста, братец!

Но Бурушка не вставал. Он прерывисто дышал и странно замер взглядом—он будто обдумывал свое по­ложение и на что-то решался.

Колюха знал одно верное средство, чтобы заставить лошадь встать: когда уж ни понукания, ни побои, ни просьбы не помогают, надо заткнуть ей обе ноздри клоч­ками травы —задержка дыхания сразу поднимает ее на ноги. Это и сделал Колюха, одновременно взъерошил Бурушке гриву, погладил по мокрой потной шее. Бурушка мотнул головой, взглянул на небо и стал выпрастывать передние ноги. Понял, что силенки на это есть, и поднял себя враз, одним рывком, Колюха тут же выдернул из его ноздрей клочки травы.

На луг в этот день Бурушку не послали—не мог он работать: по ногам струилась дрожь, бока обвисли.

И в следующие дни он сиротливо слонялся за изго­родью, был невесел, ничего не ел,—занемог Бурушка, сильно занемог.

Приходил ветеринар, хотел помочь бедняге, но махнул рукой:

— Запалился конь.

— Был, да изъездился,—добавил бритоголовый, а добряк-парень, который ублажал хлебом, изрек:

— Не в коня корм.

А Колюха ничего не говорил, молчал. Ему дали другую лошадь, Чалого.

Федя обнимал Бурушку и плакал, словно бы не лоша­ди, а ему было больно. Только Бурушку не трогали его сле­зы, а когда Колюха проводил мимо него Чалого, отвора­чивал от Феди морду и смотрел вслед Колюхе долгим про­сящим взглядом, словно хотел он сказать: «Поставь, Колюха, на меня еще разок, уж я постараюсь, не подведу...» А Колюха уходил прочь, не оглянувшись, словно чужой.

Мало-помалу Бурушка выправился, но от прежней ста­ти не осталось и следа. Его начали гонять лишь на такие работы, когда грузной поклажи нет и когда торопиться никуда не надо: Федина сестренка возила на нем комби­корм на птицеферму и пустые молочные бидоны.

Если бы на этом история Бурушки закончилась, ее мож­но было бы и не вспоминать, но в том-то и дело, что вскоре после того случая в ночном выяснились удивительные под­робности. Однажды в страдную пору, когда все колхозные лошади были заняты на уборочных работах, бригадиру по­надобилось срочно съездить в расположенный по соседству конезавод «Восход». Он велел Феде запрячь в тарантас Бурушку. Приехав на место, бригадир привязал лошадь к балясине крыльца и отбыл куда-то по делам. Мимо прохо­дил начкон и по профессиональной привычке посмотрел на понурую клячу—не просто как зевака, а изучающе. Что-то его заинтересовало. Подошел, огладил лошади круп и бедро—стоп: клеймо! Вгляделся—знакомая отметина... Стал кликать:

— Кто хозяин?

И выяснилось, что никакой это не Бурушка, а чисто­кровный скакун Огранок, полубрат знаменитого рекорд­смена Гранита Второго, погибшего в войну, и к тому же двоюродный дядя знаменитому Будынку, который перед войной был три года подряд лучшей лошадью страны.

Конезавод дважды за свою историю был разорен дотла. Сначала в гражданскую войну, которая разметала по стра­не всех лошадей (потом их собирали долго и трудно: ко­былу Этуаль-Филант поймали вместе с матерью ее и ба­бушкой в горах Черкесии, несколько жеребцов обнаружили у извозчиков Краснодара, а на самом заводе остались лишь две кобылы Миньон и Таногра). В Отечественную войну немцы сожгли всю усадьбу конезавода, угнали в Герма­нию первоклассный племенной состав «Восхода», а уце­лели лишь очень старые лошади да немногие жеребята.

Один из таких жеребят Огранок после немалых, видно, мытарств попал в колхозный табун и превратился в Бу­рушку. В том, что он, чистокровный скакун, и на самой тя­желой работе показывал себя с лучшей стороны, нет ниче­го удивительного. Ведь известно, например, что русская борзая собака, хрупкая на вид, изогнутая «крючком», без труда может совладать в единоборстве с матерым волком или с массивным, богатырским на вид догом. Как и рус­ская борзая собака, чистокровная английская лошадь обладает не только резвостью и выносливостью, но и не­дюжинной физической силой. Но ведь надо же: сколько людей видело Бурушку, и никому в голову не приходило, что он аристократ по крови, вот оно: «Порядок бьет класс!»

Вполне могло бы статься, что и бабку Анилина по ма­тери — Гюрзу, родившуюся перед войной, постигла бы та­кая же участь. У нее начали болеть глаза от едких испарений в конюшне, потому что навоз вывозили только тогда, когда требовалось утучнить поля удобрениями. Питалась она так скудно, что черная, сопрелая солома с крыш разби­тых бомбами и снарядами деревенских изб сходила за лакомство, не упускала и случая «почитать газеты». И ее, как Огранка, могли бы принять за безродную клячу, стала бы она тоже комбикорм да пустые бидоны возить...

К счастью великому, этого не произошло.

Конечно, Анилин не до такой степени был «в беспоряд­ке», как Огранок-Бурушка или Гюрза, однако начкон Ва­лерий Пантелеевич, увидев его после возвращения с гаст­ролей, чуть не заплакал.

Николай не зря тревожился тогда на Московском ип­подроме после выигрыша приза имени М. И. Калинина. Он один так остро чувствовал опасность, которая подстерега­ла Анилина «в других руках»: его главное достоинство — отдатливость—могло стать его бедой, оно и стало ей. Но­вые тренер и жокей подходили к Анилину с общей меркой и заставляли работать, как и прочих скакунов, не зная, что Анилин выкладывался весь. Потому-то ко времени ответственных стартов в Берлине и Будапеште он и ока­зался «перетянутым». Был он так плох, что в Будапеште никто из жокеев и садиться на него не хотел—скакал на нем малоопытный ездок Лунев.

Но понятие порядка — временное, и нет такой лошади, которая бы не спотыкалась. Николай в январе 1964 года поставил Анилина под первым номером (вторым шел Мур­манск) в записке на приз Европы. Но многие специалисты и на заводе, и в Министерстве сельского хозяйства поторо­пились напрочь сбросить Анилина со счетов — его не хоте­ли больше пускать не только за границу, но даже и на Московский ипподром.

Как же должен был верить в особую, исключительную одаренность лошади Николай, чтобы снова, как и год на­зад, вести неравную тяжбу! Он опять не дал своего любим­ца в обиду, и Анилин отблагодарил его сторицей.

ГЛАВА VII

Ино скоком, ино боком, а ино и ползком

Скаковой сезон 1964 года в Москве открывался 17 мая. В среду был галоп. Анилин смутно припоминал, чему предшествует эта диковинная проездка, когда на кругу лошадей меньше, чем людей, когда скакать велят во всю мочь, и притом не самому по себе, а в большой ватаге, как почти что на призах. После галопа Насибов самолично расседлал и собственными руками же протер соломенным жгутом круп, бедра, плечи. Полюбовался лошадью и остал­ся, видно, доволен.

В субботу целую горку моркови и сырые битые яйца да­ли на завтрак—это в честь какого же, интересно знать, праздника?..

Утром в воскресенье, наоборот,—не еда, а жалкая по­дачка—пригоршня овса... Притом Федя даже не поинтере­совался, проел ли Анилин, что тоже странно, а потом надел на него скрипящую и остро пахнущую кожей и политурой уздечку — новешенькую!— явно неспроста.

Жокеи бегали в белых бриджах, с трибун доносились музыка, человеческое разноголосье — сомнений быть не может: нынче скакать!

Лошадь, хоть раз принимавшая старт, знает: скачка — это чтобы поспеть к полосатому столбу раньше всех, а если даже никого не удастся упредить, все одно надо до послед­него метра выкладываться без роздыху и перемежки. И, как видно, в этой напряженной до крайней степени борьбе лошадь видит большую свою радость—иначе чего бы это она так волновалась перед стартом, отчего бы так нетерпе­ливо рвалась в бой!

Анилин переживал, как и все, и в этом нет ничего уди­вительного: невозможно остаться бесчувственным, когда знаешь, что предстоит проверка того, на что ты годен, ког­да ты находишься в центре внимания тысяч людей. Но у одних сильное волнение или страх могут отнять рассудок и силы, а у других, наоборот, — заставят проявить все, какие есть, способности, даже те, о которых никто раньше и не подозревал. Конечно, Анилин, как и все его соконюшенники, перед выходом на дорожку нетерпеливо скреб копы­том, бил хвостом и вскидывался, но не было в этом ни безумства, ни бессмысленного растрачивания сил.

Много сегодня разыгрывается наград, но главное по­ощрение за победу — приз Открытия сезона. Анилин был в хорошем порядке, но болельщики и специалисты не счита­ли его фаворитом, припоминая его прошлогодние неудачи за рубежом.

Частые звонки в судейской будке — приглашают на старт.

Вчера и позавчера лил, не переставая, дождь. Он и сегодня сеялся с самого утра, мелкий и скучный, грунтовая дорожка раскисла так, что нога грузла в иных местах по венчик, а то и по самую щетку. Но на афишах, развешен­ных по улицам Москвы, крупно написано: «Скачки состоят­ся при любой погоде». Они и состоялись, только очень дос­талось лошадям. В особенности кобылам: в сухую погоду они, благодаря своей резвости, могут тягаться с жеребцами на равных, а в слякоть, когда все решает мощная мускула­тура и выносливость, быстрее выбиваются из сил, изнемо­гают и слабнут до того, что потом долго совсем выступать как следует не могут.