Екатерина Матвеева - История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек

• Название: История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек
• Автор: Екатерина Матвеева
• Издательство: ШиК
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 1993
• ISBN: 5-86628-038-8

Издательство «ШиК» представляет роман Екатерины Матвеевой, первое художественное произведение автора, прошедшего трудный путь сталинской каторги — «История одной зечки и других з/к, з/к, а также некоторых вольняшек».

Опять Гулаг, опять сталинские лагеря? Да. — Гулаг, сталинские лагеря, но здесь, прежде всего, произведение в жанре русской классической прозы, а не воспоминания, ограниченные одной судьбой, это итог долгих раздумий, это роман с художественными достоинствами, ставящими его в ряд редкостной для нашего времени литературы, с живыми образами, с мастерски раскрытыми драматическими коллизиями. Это полифоническое произведение, разрез нашего общества в его зеркальном отражении в Гулаге и зеркальное отражение Гулага в «вольной жизни». Автор ищет ответ на жгучий вопрос современности: почему в одночасье рухнул, казалось бы, несокрушимый монолит коммунистического режима, куда и почему исчезли, как тени, «верующие» в его справедливость и несокрушимость. И все же, прежде всего, это роман, развитие сюжета которого держит у читателя неослабевающий интерес с первых и до последних страниц.

---

— Ты что, Тарасов? В чем дело? — строго спросил Павиан, подходя к ним.

— Да вот, в претензии, товарищ капитан. Михайлова не по форме здоровается.

— Ты что же это, Михайлова, а? Нельзя так с начальством! — отчитал ее Павиан, а сам доволен, аж глаза блестят, и очень поощрительно звучат его слова, вроде как: «так его и надо!»

— Ступайте, Михайлова! — сказал, отпуская ее, Клондайк и направился с Павианом к вахте.

Надя без промедления нырнула в ларек. «Если поймают, — скажу, что ищу ЧОС а».

Магазинчик маленький, полы грязнущие, селедкой или какой-то рыбой провонял, на полу окурки валяются.

«С нас чистоту спрашивают, платочком по полкам проводят, а у самих как в свинарнике!» — брезгливо поморщилась она.

Продавщица Груня сразу узнала Надю. Видно, посетительница лагерных концертов.

— Артистка наша пришла! — приветливо сказала она. — Чего тебе?

— Колбасы, пожалуйста, и сыру.

— Сыр колбасный, не очень, того…

— И банку крабов, побыстрее, а то мне еще за хлебом ехать надо.

— Начальства боишься, так, что ли? Понимаю! Сама, года нет, как под конвоем ходила! — сказала Груня и улыбнулась Наде ободряюще и дружелюбно.

Надя схватила пакет — и бегом на конюшню, пока не застукало начальство или надзиратели, нырявшие туда то и дело за водкой. Около конюшни уже вертелся Клондайк.

— Я видел, как ты в магазин зашла…

— Ну и грязища у вас там! У нас платочками пыль по полкам вытираете, ищете, к чему придраться, а сами!..

Но Клондайк не был расположен обсуждать торговлю. Пока Надя умышленно долго и тщательно запрягала Ночку, он совсем не по-братски поцеловал ее.

— Тоже приятное место для любви! — недовольно сказала она, отстраняясь от него. — В отпуск скоро?

— С первого числа капитан, а потом я. Кстати, велел не очень проявлять к тебе строгость, говорит: «Все же артистка, когда-нибудь и знаменитой станет! И не политическая, своя!»

— Ишь, Павианище, нашел свою!

— Кто? Не понял, — переспросил Клондайк.

— Сладострастный павиан. Подпольная, партийная кличка твоего капитана.

— Как? Сладострастный павиан? — Клондайк ухватился за оглоблю, чтоб не свалиться со смеху. — Надо же додуматься до такого! Кто же его так прозвал?

— Ты лучше спроси, почему так прозвали!

— Чего же спрашивать? Павиан — слово понятное, а сладострастный — тем более. Кто ж такой остряк? Не ты ли?

— Гражданин начальник режима, не трудитесь меня выспрашивать: кто сказал? кто сделал? Все равно не скажу!

— Я только в зоне «гражданин начальник», а в конюшне начальница ты! — слегка обиженно сказал Клондайк.

— А я и здесь, в конюшне, и в зоне зечка Михайлова. Привет и воздушный поцелуй! — и тронула вожжей Ночку на выход.

На обратном пути из пекарни она опять встретила ЧОСа.

— Вторая ездка? — спросил он.

— Первая.

— Что так долго копалась? Ты когда отправилась, еще до обеда, а сейчас уже четыре.

Надя хотела соврать, что хлеб был не готов, но побоялась свалить на пекарей.

— Лошадь тихо ходит. Устала, корма плохие, одно сено!

— А у тебя хорошие? А работаешь! Вот и она пусть трудится, а нет, так на колбасу, в мясокомбинат наладим!

— Да вы что, гражданин начальник, разве можно такую лошадь! — воскликнула возмущенная Надя.

— Ну, когда освободишься, хлопочи, чтоб в дом престарелых взяли, — предложил ЧОС и посмотрел на Надю так, словно сомневался в ее умственных способностях.

Подъезжая к вахте, Надя забеспокоилась, вспомнив, что в сене, под ящиком, лежит ее покупка. Но начальству было не до нее. Со ступенек вахты один за другим выскочили: опер, Черный Ужас, Павиан и Клондайк, старший надзиратель и шмоналка. Пока вахтер отворял ворота, начальство уже неслось к кирпичному заводу.

— Что у них, кросс? Бег на дистанцию? — спросила с невинным взглядом Надя.

— А ты меньше пялься, — буркнул вахтер, пропуская в зону лошадь.

— Валюша! Ставь чай, — скомандовала Надя, передавая ей пакет с провизией. — Я быстро обернусь. Хлеб уже ждет.

Когда она вернулась, все было на столе порезано тонко, «благородным» способом, «как в лучших домах Парижа и Жмеринки», — любила говорить Маевская. Пировали долго. Валя успела сходить на кухню открыть крабы. Досталось понемногу, а Коза выпила сок из-под крабов.

— Не торопитесь смолоть сразу все, — сказала Валя и унесла остатки в тамбур на полку.

Надя в лицах изобразила, как неслось мимо нее начальство, но Коза строго одернула ее:

— Не смейся, это ЧП, кому-нибудь ночевать в буре!

Перед отбоем в обход зашел Клондайк и две шмоналки. Потолкались для вида — и на выход.

— Гражданин начальник, разрешите обратиться? — с трудом сдерживая насмешку, спросила Надя.

— Разрешаю! — важно и строго сказал Клондайк. Он быстро сообразил, что Надя приготовилась сказать какую-нибудь пакость.

— Можно узнать, кто победил в кроссе? Мы ставили на вас!

— Заключенная Михайлова! Не трудитесь спрашивать меня кто, куда и чего! — повелительно и резко ответил Клондайк, а глаза его смеялись торжествующе и весело, но это видела только Надя.

— В бур ты, Михайлова, захотела? — прошипела в дверях шмоналка.

— Давно не была! — поддакнула другая. «Так мне и надо! Всяк сверчок знай шесток».

Секретов в лагере держать невозможно. Все рано или поздно становится известно. Утром начальнические бега объяснились. Оказалось, что не в первый раз на штабелях кирпича, который предназначался для отправки в город, кто-то рисовал фашистский знак. Несколько раз вольный прораб находил и стирал намаранную то углем, то мелом ненавистную свастику. Наконец из города поступил сигнал: «На 2-м кирпичном неблагополучно, работает антисоветская организация». Администрации завода и лагерному начальству пришлось выслушать много неприятных слов. На погрузке работало несколько немок из Германии. Пришлось перевести их срочно на другой объект, решив, что кроме них тосковать о свастике некому. В течение долгого времени знак больше не появлялся, но вот опять, во всю высоту штабеля, красовался фашистский знак. Начальство срочно поспешило на завод изловить по горячим следам виновных. Обыскивать бригады не имело смысла, — кусок мела валялся тут же, у штабеля. Опрос ничего не дал, окрики и угрозы не помогли. Предупредив строго-настрого бригадиров об ответственности, ушли ни с чем.

По каким-то неведомым причинам улучшилось питание в столовой. Одни говорили, что страна поднимается из разрухи и может позволить себе такую роскошь подкинуть кое-что в питание зекам, другие, как Мансур, уверяли, что начальство боится лагерей, которые сами настроили в несусветном количестве, и теперь затыкают зекам рты лишним куском.

— А иначе сидеть бы вам на пустой баланде и не петюкать.

КОГДА КРОКОДИЛЫ ЛЬЮТ СЛЕЗЫ

И рабство — разве ты не видишь,

злом каким оно само уж по себе является.

Еврипид.

Кроме побегов и эпидемий начальство в лагерях страшилось массовых отказов от работы, невыходов за зону без уважительных причин. Любое неповиновение каралось строго: карцер, бур, штрафная пайка, лишение переписки, а на мужских ОЛПах были случаи расстрелов за саботаж. Любыми путями нарядчики и коменданты старательно выталкивали работяг за зону.

В конце 40–50 годов Воркута начала усиленно строиться. Улицы покрылись траншеями под водопроводы и канализации, которые копались зеками. Женские бригады водили с Предшахтной, но дело продвигалось плохо. Нормы никто не выполнял. Кайловать вечную мерзлоту было очень тяжело. Кусочки мерзлой глины, не больше дубового листика, отлетавшие при каждом ударе кайла, в течение всего рабочего дня не могли покрыть и четверти нормы. Не помогали никакие коэффициенты на мерзлоту, на категории грунта. Бригадиры измышляли всевозможные способы приблизить выработанное за день к норме, заряжая немыслимую «туфту». Прорабы не хотели закрывать наряды на несуществующую работу, как подноска инструмента к рабочему месту, уборка инструмента с рабочего места и тому подобную чушь.

— Почему не пишешь: «разгон воздуха лопатой или ловля снега решетом»? — кричал вольняшка-прораб бригадиру Ольге Николаевне Шелобаевой.

Строительство продвигалось медленно, а город заселялся быстро. Ехали со всех концов Союза охотники за «длинным рублем», освобождались зеки, временно оставаясь на годы административной высылки. (Уголовников в Воркуте старались не прописывать). Пополнялась охрана лагерей, впрочем, как и самих охраняемых. Все нуждались в жилье.

На помощь «Предшахтной» пришлось вызывать бригады со 2-го кирпичного. Два старых, довоенных грузовика должны были возить зечек в город. С водителями было сложнее. Но и эта проблема решилась. Нашлись в гарнизоне два солдата, знакомые с тракторами. Для зечек годились и такие шоферы.