Чарлз Буковски - Дурдом немного восточнее Голливуда

• Название: Дурдом немного восточнее Голливуда
• Автор: Чарлз Буковски
• Жанр: Современная проза

---

Макси никак не может понять одного: Дело и Говно — разные вещи. Морите меня голодом, но не перекрывайте путь моему говну, не отключайте говнопровод. Помню, как-то раз мой домовладелец уехал из города, ретив провести чудесный двухнедельный отпуск на Гавайях. Прекрасно!

На другой день после его отъезда у меня засорился туалет. Поскольку я очень боялся говна, я завел собственную личную пробивалку. Я пробивал, пробивал, но ничего не вышло.

Тогда я обзвонил своих собственных личных друзей, а я из тех, у кого личных друзей не так уж много, и даже если они есть, то у них нет туалетов, не говоря уж, о телефоне… чаще всего у них вообще ничего нет.

Короче, я позвонил одному-двоим из тех, кто имел туалет. Они были очень любезны.

— Конечно, Хэнк, в любое время можешь посрать у меня. Их приглашениями я не воспользовался. Возможно, дело было в том, как они это сказали. Короче, домовладелец мой отправился любоваться гавайскими танцовщиками, а эти ебучие какашки кружили себе по поверхности воды и смотрели на меня.

И вот каждый вечер мне приходилось срать, а потом вылавливать из воды говно, заворачивать его в вощеную бумагу, засовывать в бумажный пакет, садиться в машину и ездить по городу, подыскивая место, куда бы его выбросить.

Чаще всего, поставив машину с работающим двигателем посреди дороги, я попросту швырял треклятые какашки через стену, любую стену. Я старался действовать непредвзято, однако самым тихим местом мне показался один дом престарелых, и, если не ошибаюсь, я, по меньшей мере трижды, одаривал их своим коричневым мешочком с говном.

А иногда я предпочитал, не останавливаясь, попросту открывать окошко и швырять говно на дорогу, как другие, допустим, стряхивают пепел или выбрасывают парочку сигарных окурков.

Если уж говорить о говне, то запора я всегда боялся куда больше, чем рака. (К Безумцу Джимми мы еще вернемся. Слушайте, я же говорил, что пишу в такой манере). Стоит мне один день не посрать, и я уже никуда не могу пойти, ничего не в состоянии делать — когда это случается, меня охватывает такое отчаяние, что с целью прочистить организм и вновь заставить его работать я пытаюсь отсосать собственный хуй. Если вы когда-нибудь пытались отсосать собственный хуй, вам должно быть знакомо чудовищное напряжение в спине, шейных позвонках, в каждой мышце, во всем. Вы поглаживаете член, пока он не достигнет максимального размера, потом в прямом смысле складываетесь вдвое, точно вас вздернули на дыбу, при этом ноги вы забрасываете за голову и обхватываете ими прутья кроватной спинки, задний проход бьется, как подыхающий на морозе воробушек, все подтянуто к вашему огромному пивному животу, все мышечные ткани разорваны в хлам, но больно делается оттого, что не хватает вам не фута-другого — вам не хватает одной восьмой дюйма, — кончик вашего языка так близок к кончику вашего хуя, но с тем же успехом он мог бы быть удален на целую вечность или на сорок миль. Бог, или кто там, черти его раздери, знал, что Он делал, когда нас лепил. Но вернемся к душевнобольным.

Джимми только и делал, что без конца набирал один и тот же номер — с часу тридцати до шести, когда я не выдержал. Нет, когда я не выдержал, было шесть тридцать. Да и какая разница? Короче, после семьсот сорок девятого звонка я, наплевав на распахнувшийся халат, подошел к Безумцу Джимми, вырвал у него из рук трубку и сказал:

— Хватит.

Я слушал сто вторую симфонию Гайдна. Пива мне вполне хватило бы до утра. А Безумец Джимми начинал мне надоедать. Он был невеждой. Назойливой мухой. Крокодильим хвостом. Дерьмом собачьим на сене. Он посмотрел на меня.

— Суд? По-твоему, она хочет притащить меня в суд? Нет, я не верю в те игры, в которые играют люди…

Пошлятина. И сера в ушах.

Тогда я зевнул и позвонил Иззи Стайнеру, его лучшему другу, который сбагрил его мне. Иззи Стайнер считал себя писателем. Я сказал, что он писать не умеет. Он сказал, что я писать не умею. Не исключено, что один из нас был прав. Или не прав. Вам судить.

Иззи был упитанным молодым евреем, весившим фунтов двести при росте в пять футов пять дюймов на цыпочках — толстые руки, толстые запястья, подергивающаяся голова на бычьей шее; крошечные глазки и очень неприятный рот — всего лишь маленькое отверстие в голове, свистом прославлявшее Иззи Стайнера и непрерывно поглощавшее пищу: куриные крылышки, папки, индейки, длинные батоны хлеба, паучий помет — все что угодно, все, что лежало неподвижно достаточно долго, чтобы он успел заграбастать.

— Стайнер?

— Э-э?

Он готовился стать раввином, но становиться раввином ему не хотелось. Хотелось ему лишь есть и делаться толще и толще. Отлучись вы на минутку поссать, вернувшись, вы застали бы свой холодильник пустым, а он стоял бы себе и, бросая на вас жадные, виноватые взгляды, подъедал последние крошки. Лишь одно спасало от полного разгрома при появлении Иззи: он не ест сырого мяса — недожаренное он любит, даже очень, но сырого не ест.

— Стайнер?

— Ням…

— Слушай, доедай свой кусок. Мне надо тебе кое-что сказать.

Я слушал, как он жует. Звук был такой, точно в соломе еблась дюжина кроликов.

— Послушай, старина. У меня Безумец Джимми. Это твой приятель. Он приехал на велосипеде. Приходи сюда. Скорей. Мое дело предупредить. Он твой друг. Ты его единственный друг. Лучше приходи скорей. Убери его отсюда, убери его прочь с глаз моих. Еще немного, и я за себя не ручаюсь. Я положил трубку.

— Ты звонил Иззи? — спросил Джимми.

— Ага. Он твой единственный друг.

— О Господи! — сказал Безумец Джимми, после чего он принялся запихивать в мешок свои ложки с побрякушками и деревянными куклами, а потом рванул к своему велосипеду и спрятал все это в багажник.

Бедняга Иззи уже был в пути. Танк. Маленькое воздушно-ротовое отверстие, всасывающее небо. Заебан он был, главным образом, на Хемингуэе, Фолкнере и второстепенной смеси Мейлера с Малером.

И вот внезапно возник Иззи. Он никогда не входил. Казалось, он попросту плавно влетает в дверь. Я хочу сказать, что он приносился на маленьких воздушных подушках — голодный и почти, черт возьми, неукротимый. И тут он узрел Безумца Джимми и его бутылку вина.

— Мне нужны деньги, Джимми! Встань!

Иззи вывернул карманы Джимми и порвал их, но ничего не нашел.

— Ты чего, старина? — спросил Безумец Джимми.

— Когда мы прошлый раз подрались, Джимми, ты порвал мне рубашку, старина. Ты порвал мне брюки. Ты должен мне пять долларов за брюки и три доллара за рубашку.

— Отъебись, старина, не рвал я твоей ебучей рубашки.

— Заткнись, Джимми, предупреждаю тебя!

Иззи помчался к велосипеду и принялся рыться в мешке, который висел на багажнике. Он вернулся с бумажным пакетом. Вывалил его содержимое на столик.

Ложки, ножи, вилки, резиновые куклы, резные деревянные фигурки…

— Эта дрянь ни черта не стоит!

Иззи опять умчался к велосипеду и еще немного покопался в бумажных пакетах.

Безумец Джимми подошел к столику и принялся запихивать свой хлам обратно в пакет.

— Одно серебро стоит двадцать зелененьких! Видишь, какой он засранец?

— Ага.

В этот момент примчался Иззи.

— Джимми, на велосипеде у тебя нет ни черта! Ты должен мне восемь зелененьких, Джимми. Слушай, когда в прошлый раз я набил тебе морду, ты порвал мне одежду!

— Еб твою мать!

Джимми еще раз поправил перед зеркалом свою новую панаму.

— Посмотри на меня! Смотри, какой я красавец!

— Ага, вижу, — сказал Иззи, после чего подошел к Джимми, взял панаму и порвал ее, проделав с одной стороны полей большую дыру. Потом он сделал узкую прореху с другой стороны и вновь водрузил панаму на голову Джимми. Джимми уже не смотрелся красавцем.

— Дай мне липкую ленту, — сказал Джимми. — Мне надо починить шляпу.

Иззи походил, отыскал липкую ленту, запихнул ее ошметки в дыру, потом целую кучу ленты извел на прореху, но почти ничего не заклеил, а длинный кусок повис через край, болтаясь перед самым носом у Джимми.

— Зачем я нужен в суде? Я в игры не играю! Что за чертовщина!

— Ну ладно, Джимми, — сказал Иззи, — я отвезу тебя в Патгон. Ты больной человек! Тебе нужна помощь! Ты должен мне восемь долларов, ты сломал Мэри ребро, ты ударил ее в лицо… ты болен, болен, болен!

— Еб твою мать! — Безумец Джимми встал и попытался с размаху ударить Иззи, но промазал и рухнул на пол. Иззи приподнял его и начал делать ему «ласточку».

— Не надо, Иззи, — сказал я, — ты его в клочья изрежешь. На полу слишком много стекла.

Иззи бросил его на кушетку. Безумец Джимми выбежал, прихватив свой бумажный пакет, впихнув его в багажник, а потом принялся ныть.

— Иззи, ты украл у меня бутылку вина! У меня в бумажном мешке была еще одна бутылка! Ты украл ее, сволочь! Ну отдай, она обошлась мне в пятьдесят четыре цента. У меня было шестьдесят центов, когда я ее покупал. Теперь у меня только шесть.