Галина Демыкина - Как тесен мир

• Название: Как тесен мир
• Автор: Галина Демыкина
• Издательство: Детская литература
• Жанр: Детская проза
• Год: 1975

Повесть о современной молодежи, о людях, выбирающих путь в жизни, о любви.

---

— Да, конечно, — сказал он философично, — неважно, где человек живет, важно, к чему он стремится.

Ада засмеялась:

— А ты к чему стремишься?

— Я стремлюсь поспать подольше, да бабушка Саша не дает.

— У тебя бабушка тоже Саша?

— Да. И дедушка был Саша, и мама — Саша. Только папу не укомплектовали. Поэтому у нас такая путаница. Встанешь, а штанов нет — бабушка Саша надела и ушла в магазин.

Ада теперь смеялась не над ним, а над тем, как он рассказывал. Наконец-то!

— Она что же, такая худая?

— Конечно. Она спортсменка. Утром зарядку делает — только косточки хрустят! И прыжки, и приседания. Я в своей немощи и показаться боюсь. А тут прыгнула — подвернула ногу. Болит коленка. Болит и болит. Пошла к врачу. А врач говорит: «У вас травма футболистов — воспаление мениска».

Аде, видно, нравилось, она смеялась, уже не глядела свысока (еще чья возьмет: твой Сикейрос или моя бабушка Саша!).

— А мама теряет деньги, — продолжал Саша. (А чего? Аде можно.) — Получит зарплату, идет, а за ней дорожка, дорожка из мелочи и рублей!

Это, конечно, он приврал, но в семье все подсмеиваются над мамой, что она свою получку донести до дома не может. Бабушка даже говорит…

— А бабушка Саша говорит, — перебивает себя Саша. — Бабушка Саша говорит: «Зачем только ты работаешь? Дом запустила, а денег все равно нет. Овчинка, говорит, не стоит свеч!»

— Так и говорит: «Овчинка не стоит свеч»?

Они оба смеются и не замечают, что уже дошли до станции.

— Она все поговорки путает. Ни одной правильно еще не сказала! — кричит Саша.

Возле самого моста к ним подходит бледный такой, ушастый и веснушчатый паренек. Чуть пониже Саши.

— Ада, неужели ты? — говорит он не очень внятно, будто дорого ценит каждое слово.

— Ой, Влад! Приехал все-таки!

Они здороваются за руку, и оба рады.

— Познакомься, — говорит Ада. — Это Саша Чибисов.

— Веселый, — подает ему руку парень.

Это, как видно, его фамилия. Вот уж кто не веселый, так это он!

— Ты что же не написала?

— Я… (и — рассказ). А ты давно здесь?

— Я… (и тоже очень короткий и обстоятельный отчет о матери, которая заболела и пришлось снять дачу в этой дыре, потому что магазины рядом).

Теперь понятно: парень этот довольно взрослый, старше Ады. Может быть, даже тот Влад, о котором упоминал отец. А произносит невнятно, чтобы его слушали внимательнее.

— Ну, все, — обрывает он себя. — Пошли к нам.

— Пойдешь, Саша? — спрашивает Ада.

— Нет, спасибо, — почему-то резко, точно как этот Влад, отвечает Саша. С ним часто так — невольно перехватывает чужую интонацию.

Он ловко садится на велосипед.

— Заезжай! — кричит Ада и, наверно, объясняет ушастому Владу, какой это забавный и милый паренек.

Саша только кивает головой — приеду, мол, и на бешеной скорости скрывается за деревьями.

На песчаной дорожке мелькают черные тени липовых веток и листьев, которые сошлись над головой в пристанционной аллее. Хорошо! Не жарко!

Интересно, знает этот тип, кто такой Дос Пассос? Ну и ладно! Зато у него уши торчат и веснушки.

Держитесь, лиственные тени! Быстрей, еще быстрей! А у Сашки нет таких идиотских веснушек, и, оказывается, он умеет здорово рассказывать. А захочет, будет знать все на свете! Сил у него хватит! Вон их сколько — так и гудят!

Глава VII СЕРГЕЙ СЕРГЕИЧ

Сергей Сергеич возвращался из Москвы. Дачная электричка тащила его мимо съеденных солнцем и пылью полисадов и пристанционных тополей, мимо уродливых старых заводов и новеньких пятиэтажных домов типа стандарт. Еще сегодня он радовался им: они вели его в Москву, где не был столько лет и куда всем друзьям, с которыми переписывался, бросил открытки: еду, мол, ждите! Старые, добрые друзья юности! О них он столько рассказывал Аде, да и теперь, ожидая встречи, — Светлане и Саше. И получались они в его рассказах беззаботными, вооруженными гитарами, этакие весельчаки и каверзники, готовые каждую шутку принять, каждую беду рукой развести. Он и сам понимал, что оно не так уже, не может быть так. И места знакомые — понимал — изменились. Но, живя под Москвой на даче, вблизи театров и музеев столицы, ее биения и света, все ждал, как мальчик, этой встречи с городом, давно оставленным и любимым, оттягивал ее, предвкушал…

А город зарос домами и другими судьбами, чужими для него, и встреча не состоялась. Вот просто не состоялась, и все. Они разминулись на суетных улицах.

Из друзей он застал лишь двоих — остальные разъехались отдыхать. Да и то один из них спешил к семье, на дачу, и предложил встретиться завтра:

— Я не предупредил, будут волноваться, сам понимаешь. А завтра посидим, повспоминаем!..

— Да, да, конечно.

— Ты не обижаешься?

— Что ты!

Чего обижаться? Просто он вовсе не собирался ничего вспоминать, он не ощущал себя в прошлом — есть еще настоящее и будущее…

А зачем же тогда искать друзей из прошлого? Кто знает! Так устроен человек. Он привязан к прожитому, и эти канаты кажутся крепчайшими из всех. А разве время не точит их?

Второй приятель, ставший журналистом, отозвался сразу, встретился охотно, и они ходили по городу и разговаривали пустыми словами.

И никто в этом не был виноват: легко ли нащупать другого человека сквозь несколько десятков лет? Если бы видались почаще, раскусили бы исподволь — кто и что. Да еще получилась такая штука: случайно забрели на ту набережную, где когда-то он встречался с Ольгой, матерью Ады, давно умершей и так никем в душе и не замененной. Вот тут оно и зашевелилось, и заболело, прошлое, и ударило необратимостью. Не нужно оттуда ничего — ни веселья, ни молодости, только это, это!.. И город с его движением и светом вдруг перестал обещать. Просто мелькают машины с чужими людьми, просвечивают сквозь разноцветные ткани в окнах чужие, может быть, совершенно будничные жизни. А ты здесь при чем?

И когда пришла к ногам усталость, он отогнал от сердца жесткое и горькое, что подступило, и вернулся на дачу к брату. Там было несколько любимых страниц, напечатанных в книгах, люди, связанные с ним бытом — общей трапезой, общим потолком и теми взаимными обязательствами, которые вызываются к жизни родством.

У станции, маленькой зеленой станции, с пригорка ему замахала руками Ада. Он так обрадовался ей, ее доброте, которую всегда почти получал, но и всегда ценил, как дар. Рядом с Адой стояла, опустив тоненькие руки, Светлана. И, как всегда при виде ее, им овладели жалость и нежность. Он глядел, как девочки спускались с песчаного откоса: Ада — впереди, Света — неуверенно, держась за Адину руку.

Зато когда спустились, Света бросилась к нему, расцеловала.

И он подумал, что, может, Адина сдержанность — не самое лучшее, что ей досталось от Ольги.

Они шли все трое, старые друзья, и Сергей Сергеич не обмолвился ни словом, что хочет через несколько дней уезжать. В мыслях об этом он пропустил мимо сердца то, что схватили глаза: заплаканное, потерянное Светланино лицо и резкую решительность Ады. И рад был, что Ада тоже, кажется, не заметила его огорченности. Он всегда боялся ее умения слышать без слов.

Однако недалеко от дома Ада остановилась:

— Папка, нам уйти?

И, зная уже, не ждя ответа, взяла Свету под руку и повела к дому.

У него есть Ада. Человек, любимый до боли в сердце, до помутнения в глазах.

Сергей Сергеич сидел на скамейке под сосной, напротив дома, на той самой скамейке, где собирается молодежь. А где они, собственно, сегодня? Что не слышно Сашиной гитары? Внутренняя хрупкость этого паренька, его натянутое в струночку желание видеть, понять, делало его дорогим для Сергея Сергеича.

«Я глупо прожил эти годы, — сказал ему однажды Сашка, забыв, что ему и шестнадцати еще нет. — Не читал почти ничего…» Сергей Сергеич улыбнулся ласково, как всегда, когда думал о таких вот похожих на воронят: глаза открыты и рты тоже — удивление и любопытство. И опять позвали к себе поля, пахнущие хлебами, неподвижная речка, берестяной запах сеней и доверие дружбы, возвышающее ее тепло — все, чем он был жив и счастливо полон эти годы.

Стало совсем темно. У калитки их дома что-то светлое шевельнулось. Сергею Сергеичу давно казалось, что там стоит кто-то. Теперь он разглядел: Светлана.

— Света! — позвал он.

И девочка открыла калитку, шагнула, а потом побежала к нему.

— Ну, чего ты? Что, что с тобой?

И тут Света бросилась к нему, и ручейки слез, остывая, потекли по его шее за воротник.

— Все, все пропало! Сергей Сергеич! Несчастье. У нас такое несчастье!

Он посадил ее на скамейку, постарался понять, о чем она. Но она вся дергалась в плаче, и Сергей Сергеич разобрал только отдельные слова: «Саша», «мальчик», «дед сказал», «не виноват»…

Она захлебывалась, давилась слезами, руки ее сжимались, как в судороге, и такое горе было во всем ее слабом, повисшем, как у подбитого воробья, теле, что Сергей Сергеич, не пытаясь больше что-либо понять, отвел ее домой.