Магда Сабо - Бал-маскарад

• Название: Бал-маскарад
• Автор: Магда Сабо
• Издательство: издательство ЦК ВЛКСМ «Молодая гвардия»
• Жанр: Современная проза
• Год: 1963

---

Сплетя пальцы и отступив немного назад, бабушка разглядывала внучку, потом вдруг быстро опустила глаза. Кристи безошибочно почувствовала, о чем она думает: бабушка видит сейчас перед собой Жужу с этими косичками, в этих туфлях на высоких каблуках, Жужу, которая пятнадцать лет назад исчезла, ушла от них и которую бабушка любила больше всех на свете… Кристи начала кружиться перед зеркалом, медленно развевая юбку; она не смела заговорить, не хотела нарушить волнение этой минуты, это настроение.

Она кружилась молча, тихо. На столике лежали газета, бабушкины очки и книга, а в книге – не обычная закладка, не сердечко, которое в прошлом году Кристи подарила бабушке в день матери, а сложенная белая бумажка, и на ней что-то напечатано. Телеграмма. Уж не умер ли какой-нибудь родственник в деревне? И не потому ли плакала бабушка? Не потому ли она не хочет пойти с нею на маскарад?

Если так, тогда и вовсе хорошо, что Кристи не стала расспрашивать. У них в доме не любят говорить о смерти.

Она вертелась, кружилась и следила за бабушкой, И одновременно – ей самой казалось это странным – следила и за собой: она чувствовала, что стала какой-то иной от этого костюма, чужой, взрослой, свободной от всего того, что связывало бы ее, восьмиклассницу. Сегодня вечером она сможет выполнить все, что в другое время было бы невозможным, – ведь сегодня это будет не она, не Кристина Борош из восьмого класса, а просто цыганочка, и, придя на праздник, она сможет подойти даже к тете Еве и взять ее руку, чтобы предсказать судьбу, как делали в старину цыгане, когда они были еще бесправны, скитались по свету, как оторванные листья, и предсказывали будущее легковерным: ведь надо же было им на что-то жить. «Я буду играть вот такую цыганочку из прежних времен, и я скажу тете Еве, что вижу по ее ладони, что…»

Она очнулась, почувствовав, как прохладные жесткие пальцы бабушки коснулись ее лица, и вдруг ощутила себя прежней Кристи. Бабушка сняла с нее черную маску и приложила к своему лицу. И сразу стала ужасно странной, невероятно странной, необычной с этой маской на худом морщинистом лице. Кристи смотрела не отрываясь. Серьезные карие глаза бабушки молодо светились сквозь прорези маски. На нее глядела совсем другая бабушка, Кристи видны сейчас только ее глаза. Бабушке нужно сказать что-то такое, из-за чего надо закрыть лицо, из-за чего и она хочет выглядеть не такой, как всегда. И она действительно сейчас другая. Эти карие глаза, которые глядят через маску, принадлежат не вдове Шандора Юхаса, а той далекой, прежней Этелке Киш. Что же хочет она сказать, эта неизвестная Этелка Киш, своей внучке?

Какая странная минута! Сердце у Кристи колотилось, она не смела пошевельнуться. Они стояли друг против друга, старая грузная женщина в маске и цыганочка. Потом бабушка повернулась, принесла пальто с капюшоном, оправила цыганский костюм. Потом она сняла маску и протянула ее Кристи.

– Я все-таки скажу, – проговорила бабушка. – Мы не будем откладывать свадьбу, Кристи. На той неделе мы с дядей Бенце поженимся. Сегодня утром, когда ты была еще в школе, пришла телеграмма, что вечером он приезжает.

Только что бабушка была как заколдованная волшебница. И сейчас она тоже была точно из сказки, но уже совсем другая – как будто ее зачаровали когда-то и она разучилась плакать, а теперь, заплакав, снова стала сама собой, снова обратилась в живого человека.

II Теперь мы узнаем, кто такой дядя Бенце

Зима стояла чудесная, словно в сказке: мороза не было; снежинки плясали вокруг лица, садились на ресницы, снег не таял, он ласково припадал к тротуару, а утром, собранный, громоздился сугробами, но не сверкал пронзительным блеском летней реки, а лишь мягко светился. Ощущение тишины было обманчиво, потому что троллейбусы ведь ходили, на улицах кипела обычная жизнь, слышались звонки, дребезжание трамваев, у продовольственных магазинов нет-нет да прокатят бочку, сбросят на землю ящики, – и все-таки шум доносился приглушенно, словно сквозь вату.

Косички Кристи спрятались под капюшоном, не видно было из-под пальто и ее короткой юбки, красные туфли она несла под мышкой, завернув в бумагу. Тому, кто поглядел бы на нее – а дворничиха поглядела, они даже поздоровались, – и в голову не пришло бы, что под этим пальто скрывается маскарадный костюм. На улицу Кристи вышла с черного хода: к школе, стоявшей на площади Орослан, можно было идти не только по улице Далнок, куда выходили окна квартиры Кристи, но и по улице Гербе. Кристи сбежала вниз по черной лестнице и, выйдя через полутемное парадное, оказалась на улице Гербе.

Это была коротенькая уличка; магазинов на ней не было, старенькие домишки стыдливо ютились в тени больших жилых домов. В квартирах кое-где уже зажгли лампы, но свет их не мог победить сгущающиеся сумерки. В глубине тупика стояла крохотная часовня, дверь ее была распахнута настежь; оттуда вышли две старушки, и Кристи увидела сияющие огни часовни, освещенный алтарь и красные, словно раскаленные сердца. «Сердце, – думала девочка. – Святые всегда их показывают: смотри кто хочет. Вот если бы и наши сердца мы могли видеть, вот так, чтобы можно было до них дотронуться. Но кто видит человеческое сердце?»

Скамейки без спинок, стоявшие вдоль тротуара, толстым слоем укрыл снег. Кристи опустилась на одну из них: старушки как раз проходили мимо, они перешептывались, укоризненно поглядывая на девочку. «Не нравлюсь я им, – подумала Кристи, – а ведь они и не знают обо мне ничего, эти набожные старушки; только и видят, что вот я сижу на снегу, а это не принято; да и вредно, у меня слишком модное пальто с капюшоном, и я молодая и, очевидно, горластая, невоспитанная… Они и понятия не имеют, какая я на самом деле, что меня интересует, к чему я стремлюсь, о чем мечтаю… Откуда им знать, почему я так жду этого маскарада, так к нему готовлюсь!…»

Было совсем не холодно. Кристи смотрела на небо. Оно кажется таким плотным, это зимнее небо! Вот старушки уже сворачивают на площадь Орослан, еще видно, как они ступают по снегу, но звука шагов не слышно, словно они идут по воздуху. «А может, я уже выросла? – думала Кристи. – Когда человек становится взрослым? Когда начинает думать о других?»

Они ни словом не обмолвились с тех пор, как бабушка сказала ей, куда собирается; Кристи сменила туфли, пробормотала что-то и бросилась вниз по лестнице, забыв даже сказать, к которому часу вернется, хотя никогда еще не покидала дом, не сообщив этого.

И вот она сидит, ковыряя ногой снег, и горло у нее перехватывает от счастья.

Дядю Бенце они знают уже три года, он переехал в их дом после того, как потерял сына. Это был угрюмый, высокий, седой человек; с соседями он едва здоровался. «Гордец», – решили в доме, только бабушка несогласно качала головой, твердила: «Горе у человека, надо оставить его в покое!» – и, вздыхая, снова качала головой, словно говорила: «Уж в этом-то я кое-что понимаю!» Однажды в воскресенье она послала ему с Кристи домашнего пирожного попробовать. Дядя Бенце страшно удивился, не поздоровался даже, все смотрел на Кристину, бормотал что-то, пожимая плечами, потом спросил, кто ж это подумал о том, что он нечасто печет себе сладости, а спуститься, чтобы купить какое-нибудь лакомство для себя одного, ему лень… Кристи сказала, что это ее бабушка прислала, и побежала домой.

Довольно долго казалось, что попытка к сближению осталась безрезультатной. Дядя Бенце шагал по лестнице все такой же суровый, как и прежде; больше того, заболев, он даже не впустил к себе соседку, а между тем ведь в ее обязанности входило навещать тех соседей, которые больны и у которых нет близких, и помогать им. А в позапрошлом году на пасху у порога Борошей появилась корзинка, а в корзинке сидел зайчик.

Хотя Кристи выросла уже из того возраста, когда верят в сказки, но тогда она все-таки готова была подумать, что зайчик сам забрел сюда, потому что зверька не могли подарить ни папа, ни бабушка – ну, а кто же другой мог сделать ей подарок? Ведь все их родственники жили далеко, в деревне.

Зайца, конечно, внесли в дом, а к вечеру секрет раскрылся, потому что позвонил дядя Бенце и тут же, в дверях, стал кричать на отворившую ему бабушку – смотрите, мол, не испортите зайца, не избалуйте, потому что это животное с характером, чистюля и умница, – а потом еще более сердито, словно кто возражал ему, объяснил, чем кормить зайца, повернулся и вышел. Бабушка молча глядела ему вслед, все вышло страшно нескладно, но зато, наконец, выяснилось, что зайца подарил дядя Бенце, очевидно, в благодарность за то давнишнее пирожное. Бабушка пожала плечами, пробормотала что-то; правила кормления зверька строго соблюдались, а дядя Бенце явился неделю спустя проконтролировать, как идет воспитание зайца, – пришел один раз, другой, а потом стал бывать каждый день.

Дядя Бенце совершенно не подходил к их жизни.