Феликс Лурье - Нечаев: Созидатель разрушения

• Название: Нечаев: Созидатель разрушения
• Автор: Феликс Лурье
• Издательство: Издательство АО «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: ISВN: 5-235-02452-4

Книга рассказывает об одном из крайне радикальных деятелей российского освободительного движения Сергее Геннадиевиче Нечаеве, создателе и идеологе конспиративного сообщества «Народная расправа». Материалы нечаевской истории послужили Ф. М. Достоевскому основой романа «Бесы», в котором гениальный писатель предостерегал человечество от огромной опасности, которую несут собой личности, исповедующие вседозволенность и право «избранника судьбы» переделывать мир в соответствии с абстрактной идеей свободы. Разгул терроризма и всех видов радикализма в современном мире показывает сугубую актуальность фигуры С. Г. Нечаева. Это обстоятельство сыграло определяющую роль в решении издать биографию этой яркой, знаменательной со знаком минус личности в серии «ЖЗЛ».

---

В марте Нечаев напомнил о себе новой прокламацией «Русским студентам», содержавшей сообщение о его удачном бегстве за границу и призыв к созданию могущественной тайной организации во имя освобождения России от самодержавия. Но прокламаций Нечаеву было мало, еще в первую эмиграцию он предполагал возобновить герценовский «Колокол». После отъезда Герцена из Женевы, летом 1869 года, Огарев отправил ему письмо и получил на него следующий ответ:

«Жду от тебя нравственную смету по части нового «Колокола». Не взять ли ему эпиграф Пугачева: «Rebivivus et ultor» — вот был бы рад Нечаев! Но одно не забудь — «Колокол» невозможен в направлении, которое ты и Бак[унин] приняли. Он может только издаваться в духе прежнего».[578]

В последней четверти XVIII столетия в России распространилась легенда о том, будто Емельян Пугачев отчеканил монету с изображением Петра III и надписью под портретом: «Rebivivus et ultor» (воскресший мститель. — лат). Александру Ивановичу Нечаев виделся с топором и факелом, во главе враждебной всему дикой толпы разрушителей, кровожадным, рвущимся истребить культуру, испепелить все, что поддается горению, не ведающим ни цели, ни пути к ней. А от него старые друзья требовали отдать «Колокол» в руки, тянувшиеся к его горлу. Он не думал, а знал наверняка, чем такая затея может кончиться.

Поразительно, но ни Огарев, ни Бакунин не участвовали в похоронах своего великого друга и современника. Кончина Герцена развязала руки триумвирату. Им очень хотелось эксплуатировать имя основателя «Колокола», связать его с возобновляемой газетой. Они стремились заставить его авторитет работать на себя. Бакунин и Огарев предполагали сделать содержание «Колокола» социалистическим — «красным», на этом особенно настаивал Огарев. Нечаев же требовал «издавать газету пеструю или бесцветную, так, чтобы всех озадачить, чтобы лица всех партий безразлично могли писать в ней — конечно, с тем, чтобы выражать свое недовольство или свою ненависть против русского правительства».[579] Такая странная позиция не нравилась старикам, Огарев однажды даже вспылил, но разраставшийся скандал погасил Бакунин, предложивший «попробовать, как пойдут дела, что выйдет из такого фокуса».[580]

Издание нечаевского «Колокола» тесно связано не только с Огаревым и отчасти с Бакуниным, но и со старшей дочерью А. И. Герцена. Наталья Александровна (Тата) появилась в Женеве около 20 января 1870 года в сопровождении польского эмигранта С. Тхоржевского, ближайшего помощника А. И. Герцена по его давней издательской деятельности в Лондоне. Она очень тосковала по отцу и приехала навестить его ближайшего друга Н. П. Огарева (Агу), знавшего Тату с самого рождения. Н. А. Герцен оставила нам дневниковые записи, письма и заметки для памяти. После смерти отца она приняла на себя обязанности хранителя архива Герцена-Огарева, сосредоточив у себя важнейшие документы, позволяющие в подробностях восстановить первые месяцы жизни Нечаева во второй эмиграции. Н. А. Герцен познакомилась с Волковым (конспиративная кличка Нечаева) в один из первых визитов к Огареву.

По просьбе Николая Платоновича Наталья Александровна разбирала его бумаги. «Мне ничего лучше не надо было, — писала Н. А. Герцен, — и первое время с этим только и занималась, наблюдая пока за тем, что около нас происходило. В это время я не знала еще, что Нечаев потихоньку от Огарева рылся в его бумагах».[581] Огареву казалось, что этим поручением он приобщит Тату «продолжить дело отца». Нечаев попросил ее надписывать адреса на конвертах с прокламациями, отправляемыми в Россию. Вскоре он предложил ей вступить в тайное сообщество. Приведу отрывок из дневника Н. А. Герцен:

«Я. Т. е. вы (Нечаев. — Ф. Л.) меня спрашиваете, хочу ли я принадлежать вашему обществу? На это я могу ответить, я все-таки слишком мало об этом знаю.

В[олков]. Да вы только то решите: ближе вы к буржуа, тунеядцам, которые ничего изменить не хотят, или к нам, желающим все переделать?

Я. Конечно к вам, т. е. я вашей цели сочувствую, но ваших средств одобрить не могу…

В[олков]. Вот все, что я хотел знать. Вы согласны с целью — значит вы из наших; только это надобно доказать на деле, надобно работать и нам помогать».[582] Далее Нечаев посоветовал Н. А. Герцен заняться каким-то эмигрантским центром, просил ее никому, включая Огарева, ни о чем не рассказывать, требовал переселиться в Женеву, чтобы присматривать за состарившимся Огаревым. Первое время она верила рассказам Нечаева и про таинственный Комитет, и про романтическую «Народную расправу», и про справедливый всероссийский бунт, который вот-вот разразится. После отъезда Н. А. Герцен в Париж, 28 января, Нечаев отправил ей письмо:

«После вашего отъезда он (Огарев. — Ф. Л.) закутил и вот третий день в бессознательном положении. Мне необходимо ненадолго отъехать и не на кого оставить дела. Голова идет кругом. Нынче непременно выезжаю во всяком случае. Торопитесь же ради всего святого!. Вы нам теперь необходимы и неоценимо дороги.

Жму вам руку крепко, крепко!. До свидания!»[583]

Нечаев умел втягивать в свою орбиту, умел заставить на себя работать, умел использовать человека до предела. У Сергея были особые виды на Тату: ему действительно не с кем было делать свои дела, он желал поставить ее редактором «Колокола», связав тем самым возобновляемую газету с фамилией ее основателя. Нечаев очень рассчитывал на герценовское наследство, а она была богата и к тому же ему нравилась, быть может, даже искренне. Возможно, Сергей намеревался жениться на ней, дочери А. И. Герцена, посмевшего отвергнуть его. Быть может, в этом искал он самоутверждение, компенсацию за унижения, быть может, в этом проявление глубоко скрытой ущербности… Ему действительно удалось увлечь Тату и заманить ее в Женеву. Уговаривать Нечаеву помогал нежно любимый ею Огарев.

Н. А. Герцен пользовалась репутацией исключительно правдивого и разумного человека, авторитет ее во всех эмигрантских группировках был чрезвычайно высок. Нечаев, не понимая, с кем имеет дело, пытался ей внушить свои примитивные взгляды на революцию в России, «Народную расправу» и методы борьбы с самодержавием. Приведу несколько извлечений из дневника Н. А. Герцен с высказываниями Нечаева и Бакунина.

«Да, конечно, да, иезуиты были самые умные и ловкие люди, подобного общества никогда не существовало. Надобно просто взять и все их правила с начала до конца, да по ним и действовать — переменив цель, конечно» (Нечаев).

«Когда рассуждениями и разговорами нельзя больше действовать на людей, надобно прибегнуть к другим средствам. Ну. например, всех перессорить в каком-нибудь кружке — здесь, например, всех эмигрантов, потом поодиночке на них действовать, толковать с ними» (Нечаев).

«Наши враги в 10 тысяч раз нас сильнее и никакими средствами не пренебрегают, а мы вздумаем бороться с ними, не употребляя те же средства?! Ведь это безумие — и пробовать нечего тогда, это даром людей губить! Какая цель? Переменить этот гнусный существующий порядок. Ну, первый шаг для этого — низвержение русского правительства, а для этого надобно всеми средствами пользоваться или плюнуть на все и сидеть сложа руки» (Бакунин).

«Вы спрашиваете, что вы можете делать? Да это со временем покажется, увидим, а пока… да с вами прямо и просто говорить ведь нельзя, а то бы без лишних фраз просто бы сказал: оставьте себе stricht necessare (строго необходимое. — фр.) на житье, остальное же дайте на общее дело (Нечаев)».[584]

Высказывания Нечаева и Бакунина коробили Н. А. Герцен, их поведение по отношению к ней пугало ее, требования сотрудничества доходили до угроз — «нашим придется так или иначе с вами покончить».[585] В натиске на нее Бакунин и Нечаев проявили полное единодушие. Однажды разговор зашел о деньгах, которыми располагала Н. А. Герцен, и ей показалось, что триумвиры имеют на них определенные виды. Возражая на это, Бакунин в присутствии Нечаева воскликнул: «Да сами рассудите — знаете ли, что у них в руках в России громадные капиталы, миллионы — очень нужны им ваши копейки!»[586] Потом уже, когда триумвират окончательно распался, все тот же Михаил Александрович рассказал Тате, как Сергей заявил, что ее «не выпустят, прибавляя: «Помилуйте 300000 франков!»» Сетуя на свои сердечные неудачи, Нечаев признался, что Н. А. Герцен «угодить очень трудно, но что можно подослать кого-нибудь, чтобы я (Н. А. Герцен. — Ф. Л.) полюбила одного из них».[587] Бакунин рассказал ей об этом, когда между Татой и Сергеем уже созрела открытая враждебность и никаких амурных историй возникнуть не могло. Н. А. Герцен проявляла в отношении Нечаева настороженность, недоверие и даже враждебность, а к его делам — как и ее отец, твердое отвращение. Во время одной из первых встреч Нечаев и Огарев предложили ей нарисовать для пробы картинку: крестьяне, поджигающие господский дом. Она отказалась и заявила: «Нечего учить мужиков резать и поджигать; когда народ восстанет, он слишком жесток, его надобно останавливать, а не подстрекать…»[588] Но какие-то сомнения на первых порах посещали ее душу: она поддалась на настойчивые уговоры, приехала из Парижа и долго жила в Женеве, выполняла некоторые поручения бывшего вождя московских заговорщиков, не сразу пресекла его ухаживания. Потом, когда все уже было позади, Н. А. Герцен следующим образом объяснила свое поведение: «По минутам я даже была в отчаянии, писала ему (Нечаеву. — Ф. Л.) даже, что ни во что не верю, что теории, системы и средства их мне противны, — а тем не менее ему удавалось возбуждать во мне минутное доверие к тому, что он называл «Делом», я опять путалась, и в этом туманном состоянии не могла найти силы отказать ему и Огареву в маленьких услугах, когда я получила записочки такого рода; «Мы завалены работой, помогите хоть эти дни; ведь вы знаете, что я совсем один, что со всех сторон скверные новости, — и вы именно в эту минуту нас оставляете». Огарев писал и говорил в том же роде, мои просьбы и объяснения он не принимал, то повторял, что «да ты, Тата, немножко потерпи — ты знаешь, что на днях приедет кто-то из «них», а бросить нас так, право, не хорошо». Наконец я поняла, что меня надувают, что. пока я буду уступать, меня никогда не отпустят».[589]