Феликс Лурье - Нечаев: Созидатель разрушения

• Название: Нечаев: Созидатель разрушения
• Автор: Феликс Лурье
• Издательство: Издательство АО «Молодая гвардия»
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2001
• ISBN: ISВN: 5-235-02452-4

Книга рассказывает об одном из крайне радикальных деятелей российского освободительного движения Сергее Геннадиевиче Нечаеве, создателе и идеологе конспиративного сообщества «Народная расправа». Материалы нечаевской истории послужили Ф. М. Достоевскому основой романа «Бесы», в котором гениальный писатель предостерегал человечество от огромной опасности, которую несут собой личности, исповедующие вседозволенность и право «избранника судьбы» переделывать мир в соответствии с абстрактной идеей свободы. Разгул терроризма и всех видов радикализма в современном мире показывает сугубую актуальность фигуры С. Г. Нечаева. Это обстоятельство сыграло определяющую роль в решении издать биографию этой яркой, знаменательной со знаком минус личности в серии «ЖЗЛ».

---

При таких обстоятельствах в моем уме родились мучительные, неотвязные вопросы: неужели закон и справедливость допускают держать восемь месяцев под предварительным арестом человека, виновного лишь в том, что приближаясь к гражданскому совершеннолетию (мне 20 1/2 лет) он пожелал ознакомиться с известным общественным движением для того, чтобы только в будущем составить свой критический взгляд на жизнь и общество? Наконец, если это так, то неужели согласно с чувством справедливости и человечности подвергать лицо заведомо страдающее истерикой, таким испытаниям, которые постепенно расстраивая нервную систему, в конце концов неминуемо доводят до высшей степени формы расстройства — до умопомешательства?

Не знаю, ошибаюсь ли я или нет, но мне кажется, что все это делается не в силу требований закона, а по другим причинам. Дело в том, что в Киеве в последнее время (с Августа месяца) при расправах с политическими арестантами кулак и насилие в равных формах получили самое широкое приложение. Пошли протесты со стороны жертв этого нового направления, появились «дела об оскорблениях и сопротивлениях». Я лично всеми силами стремился избежать столкновения с начальством и не раз, подавляя в себе чувство негодования по поводу какого-нибудь оскорбления моего человеческого достоинства или нравственного унижения, я падал в страшнейшем припадке истерики. Но однажды без всякого почти повода (по крайней мере, без законного основания) мне задали весьма солидную потасовку за волосы, а в другой раз — нечто вроде маленького накожного внушения… Я не вытерпел и выругался. Лица «потерпевшие» (Киевский Полицмейстер и Жандармский Полковник) старались создать из этого — Бог знает, какое дело. Но Судебный Следователь, расспросив меня и свидетелей, подвел не помню, какую статью, по которой я должен быть подвергнут аресту от 2–4 месяцев. Как меру «обеспечения и пресечения» он постановил учредить надо мной надзор. Таким образом ни постановление Судебного Следователя, ни мое политическое преступление не дают права держать меня в тюрьме. И сколько раз и я, и мой несчастный старик-отец просили не об освобождении, а лишь об отдании меня на поруки под залог денежной суммы! Все наши просьбы были напрасны, хотя нам категорически не отказывали — это было невозможно, — но отвечали уклончиво, стараясь сбыть с рук. А между тем Киевские власти, считающие себя оскорбленными мною, изыскали ужасное средство для удовлетворения своей мести: зная свойства моего болезненного невроза и знакомые с обстановкой и условиями содержания в Петропавловской крепости, они заключили, что от соединения этих двух данных результат получится полный. Действительность же, надо полагать, превзошла все ожидания! За несколько недель пребывания в крепости я до того расстроился, что бой часов каждый раз производит у меня сердцебиение; убивающее однообразие и глубочайшая тишина дают такой простор болезненной игре расстроенного воображения, что я почти не могу думать о вещах обыкновенных, действительно существующих, а лишь о каких-то фантастических событиях и образах, всегда чудовищных, иногда же ужасающих и приводящих в трепет самого меня. Кроме того, постоянные галлюцинации и потеря сна… Неужели же можно мстить так жестоко, даже если я виноват в чем-либо? Я не могу ответить на этот вопрос — да! Но, быть может, я пристрастен под влиянием чувства самосохранения?. Пожалуй, что и действительно инстинкт жизни проснулся во мне с удивительной силой, но все-таки мне кажется эта кара слишком тяжелой и недостойной гуманного правосудия. На этом основании, единственно из желания жить, я всепокорнейше прошу Ваше Высокопревосходительство об отдаче меня на поруки впредь до суда; а пока это устроится, убедительнейше прошу Вас, Ваше Высокопревосходительство, сделать распоряжение о переводе меня в Дом предварительного заключения, ибо здесь я долго не выдержу. Весь интерес пребывания в Доме предварительного заключения состоит в том, что там нет этих убийственных часов, больше разнообразия в одежде и обстановке и, наконец, быть может, мне разрешат посещать устроенную там мастерскую, как это было прежде до моего отъезда в Киев.

Студент медико-хирургической академии

Лев Мирский.

Р. S. Благоволите, Ваше Высокопревосходительство, прислать мне ответ на настоящее прошение.

С.-Петербург Октября 24 дня 1878 года».[757]

Прошение написано хорошим разборчивым почерком, грамотно. Получив эту бумагу, Пален запросил мнение главноуправляющего III отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, шефа жандармов генерал-адъютанта А. Р. Дрентельна о возможности освобождения Мирского. Дрентельн потребовал освидетельствования состояния его здоровья. 20 ноября 1878 года врач Петропавловской крепости Г. И. Вильмс, известный своим бессердечием, подписал акт о медицинском осмотре: «в камере № 72 Трубецкого бастиона содержащегося в этой камере секретно арестованного студента Льва Мирского, причем оказалось следующее: Лев Мирский 20 лет жалуется на нервные припадки, выражающиеся усиленным сердцебиением и истерическими припадками <…> общее же состояние здоровья Льва Мирского таково, что какого-либо вредного влияния на оное тюремное заключение нанесть не может».[758] Далее Вильмс писал, что для подтверждения истерических припадков требуется длительное наблюдение за арестантом. Дрентельн, получив акт медицинского осмотра, сообщил Палену, что не встречает «препятствия, в виду болезненного состояния Мирского, к освобождению его из-под стражи на благонадежное поручительство».[759] 27 декабря 1878 года Пален сообщил прокурору Петербургской судебной палаты В. К. Плеве, что разрешает освобождение Мирского на «благонадежное поручительство».[760]

Еще 7 июня 1878 года Филипп Филиппович Мирский, отец Льва, отправил министру юстиции прошение, в заключительной части которого писал: «Будучи так крайне обижен Судьбой и не имея никаких решительных средств, как только прибегнуть под покровительство и защиту правосудия Вашего Сиятельства, покорнейше прошу разрешения на отдачу сына моего Льва Мирского на поручительство Присяжного Поверенного г. Утина, который на случай надобности может представить за него денежный залог, что предоставит Ему возможность продолжить науки, которые как для него, так и для меня весьма интересны; я же с моей стороны обязуюсь иметь бдительный надзор за ним и постараюсь пресечь Ему всякую возможность скрыться от преследования Правосудия».[761] После препирательств между Е. И. Утиным и чиновниками из Министерства юстиции, 10 января 1879 года Мирского отпустили на поруки «с денежною за него ответственностью последнего (Е. И. Утина — Ф. Л.) в размере трех тысяч рублей серебром».[762]

Так закончилась первая часть революционной деятельности Мирского. Судя по приведенным выше документам, она выглядит следующим образом. Проживая осенью 1877 года в Петербурге, только что испеченный слушатель Медико-хирургической академии познакомился с членами партии «Земля и воля». Подпав под их влияние, он получил для прочтения и распространения кое-какую нелегальную литературу. С 23 декабря 1877 года по 3 января 1878 года, находясь у отца в селе Рубанов-Мост, Мирский вел какие-то противоправительственные беседы с крестьянами, о чем донос полицейским властям поступил незамедлительно. Однако надежное подтверждение распространения столичным студентом нелегальных изданий жандармам получить не удалось. 14 марта 1878 года Петербургская политическая полиция произвела на квартире Мирского обыск. Среди трофеев оказалась брошюра о чигиринской истории и ее героях Я. В. Стефановиче, Л. Г. Дейче и И. В. Бохановском. На этом основании Мирскому пытались приписать связь с ними и участие в подготовке их побега из Киевского тюремного замка. Побег состоялся 27 мая 1878 года в то время, как Мирский уже более двух месяцев находился под арестом. Сначала его поместили в Дом предварительного заключения в Петербурге, затем перевели в Киев, где у заносчивого и тщеславного арестанта имели место инциденты с тюремной администрацией и стражей. Осенью 1878 года Мирского вернули в столицу и заключили в Трубецкой бастион Петропавловской крепости, из коего выпустили на «благонадежное поручительство» Е. И. Утина, защищавшего на процессе нечаевцев Е. И. Беляеву[763] и имевшего стойкую репутацию человека неблагонадежного, многие годы состоявшего под гласным надзором полиции, старшего брата политического эмигранта Н. И. Утина. Странно? Да.

Из документов, имеющихся в нашем распоряжении, следует, что Мирский во время пребывания под арестом проявил себя человеком неуравновешенным, но держался стойко, никого не предал, откровенных показаний не дал. Далеко не всем революционерам была свойственна твердость, своих товарищей выдавали многие. Через несколько дней после освобождения Мирского вызвали к Дрентельну.[764] Шеф жандармов сделал предупреждение бывшему студенту и отклонил его просьбу «о дозволении продолжать курс в Медико-Хирургической Академии».[765]