Михаил Панин - Матюшенко обещал молчать

• Название: Матюшенко обещал молчать
• Автор: Михаил Панин
• Жанр: Современная проза

Заводские истории

Родился 14 марта 1940 г. в Рязанской области, в селе Победное... Он рос в семье военного, детство и юные годы провел на Украине в поселках и городах Днепропетровской области. Закончил Днепропетровский металлургический институт, работал мастером литейного цеха в Одессе, затем приехал в Ленинград, устроился на завод «Большевик». В 1968-1970-е гг. в чине лейтенанта служил в танковых частях. В армии начал писать прозу. Как это бывает в России - «с тоски» по отступающему вдаль идеалу. Его повесть из армейской жизни «Любовь к афоризмам» (1974), повесть об опасности и благотворности романтических порывов, вызвала в ту пору живую дискуссию.

Первый рассказ Михаила Панина «Расстояние» опубликован в журнале «Звезда» в 1973 г., и с этого времени его высокопрофессиональный литературный труд связан с жизнью этого старейшего журнала России. С 1978 г. он работает в нем редактором, а затем до последнего дня заведующим отделом прозы.

Единство его собственной прозы основано на единстве авторского нравственного поиска, который можно сформулировать так: сколько человеку для счастья земли надо? Это сюжет и рассказов, и повестей, и романов петербургского писателя. По ним ставились фильмы, они получали премии, в том числе и петербургскую премию «Северная Пальмира» - за роман из жизни нашей «пропащей» интеллигенции «Труп твоего врага» (1996)...

---

— Да мы и так тихо, — говорили ему. — Что ж мы, не понимаем: человек, можно сказать, ради друзей идет на подвиг.

— А будете смеяться — вообще не поведу! Кину вам ваши деньги и не поведу.

— Бог с тобой, Серега, мы ведь шутим.

— Узнаете тогда, как шутить.

В полном молчании подошли к Серегиной усадьбе. За невысокой оградой из камня ничего невозможно было разобрать, только чернели на фоне неба голые ветви яблонь и слив да угадывались за ними постройки: хата, сарайчик с голубятней и бог знает, что еще там, не видно. Брякнув цепью, подал голос Серегин волкодав Гришка. Впрочем, если говорить правду, был Гришка никакой и не волкодав, так, средняя дворняга с примесью овчарки, но Серега утверждал: волкодав, и спорить с ним сейчас об этом не было никакого смысла. «Стойте тут!» — скомандовал Серега и, пригнувшись, как вор, исчез за калиткой. Гришка еще два раза гавкнул, потом сдавленно пискнул и затих, видать, Серега загнал его в будку и там запер.

Придерживаясь, как слепые, друг за друга, цепочкой втянулись в мощенный кирпичом просторный двор. Темень — в глаз коли. Серега, то и дело озираясь на хату, словно оттуда каждую секунду мог грянуть выстрел, отомкнул ключом какую-то дверцу, и все, сгибаясь, вошли в пахнувшее теплом и вонью помещеньице — курятник… «Ко-ко-ко-ко», — послышалось со всех сторон.

— Куда ты нас привел, Серега?! — обиделся Матюшенко. — Это ж черт знает что! Никаких условий.

— А куда ж я вас приведу — в три часа ночи? В хату? Спасибо. У меня трое детей.

— Ладно тебе, Иван, — стали уговаривать Матюшенку. — Куда привел, туда и привел. Надо понимать человека.

— А куда ж тут садиться? — щупал Матюшенко под собой. — Сядешь в какое-нибудь…

— Тише! — страшным шепотом закричал Серега. — Тише, гады. Марию разбудите — нам всем труба. Я за последствия не отвечаю.

— Заткнись, Иван, — посоветовали Матюшенке и другие. Но того было не унять.

— Здорово ж ты жинки боишься, Серега, — сказал он. — Ты глянь, аж коленки трясутся!

— А ты своей не боишься?

— Кто, я?

— Ты! Тебе б только языком трепать. А вы представьте: кто-нибудь из вас привел бы домой пять душ, ночью? Что бы тогда ваши жинки сказали?

Все невольно задумались, представив в уме, что бы им сказали «жинки». Помолчали.

— То-то и оно, — сказал Серега. — А я привел. Пять душ! Ночью! Вы меня знаете куда целовать должны?

— Ладно, Серега, поцелуем, — сказали ему, — ты только вино скорей неси, сил нету…

Серега принес ведро вина, ведро яблок, а потом стакан и чашку с отбитой ручкой. Немного поспорили, решая, в каком порядке пить, «как солнце ходит» или — по часовой стрелке. Решили: по стрелке, потому что ночь все-таки и так темно, что кто ж его и знает, с какой стороны солнце. А потом все пошло, как надо.

Когда выпили так с полведра и шел уже хороший, нормальный разговор, Матюшенко отвалился к стене, устроился поудобней и сказал с чувством:

— Вот сидим мы тут, старые козлы, пьем в очень плохих условиях — темно, куры… А как нам хорошо! А, хлопцы? Ведь хорошо?

— Очень хорошо, — все согласились. — Так хорошо, что и сказать человеческим языком трудно. Да что и говорить — и так ясно.

— А в чем дело, хлопцы? Почему так? Отчего это лучше даже, чем если б мы сидели сейчас в ресторане, и музыка б играла, и все такое, что бывает в ресторанах, а вот этого б, — Матюшенко постучал себя кулаком в грудь, — вот этого б и не было, а?

— Чего бы не было? — не понял Тимка Губанов. Темно, и он не увидел Матюшенкиного жеста.

— Да вот этого, этого! Ну вот того хотя бы, что я вас всех сейчас люблю и хочу обнять, как родных братьев. Тебя, Серега, тебя, Тимка, тебя, Бричка.

— Ясно, — сказал Тимка. — Я тебя тоже уважаю.

— Пошел ты знаешь куда! Ты лучше скажи — почему так? Скажи, если ты умный, почему нам тут лучше, чем в ресторане. А ну, кто скажет?

— А потому, что в ресторане ты бы все время думал, сколько тебе придется платить, — сказал рассудительно Серега. — И еще про то, есть ли у нас у всех деньги,

— Ты, Серега, помолчи… Не путай хрен с пальцем. При чем тут деньги?

— Тогда не знаю, почему. — И Серега икнул. — Черт…

— А ты подумай, подумай! Голова у тебя на плечах или капуста?

— А что тут думать? Хорошо оно и есть хорошо. Думать надо, когда плохо. А ну у кого там чашка?

Матюшенко обиженно умолк. Но ненадолго.

— Нет, хлопцы, — опять вздохнул он, — что ни говори, а есть в этом какая-то загадка. Вот, например, дома: ну, чего тебе не хватает иной раз? Придешь с работы — жинка на стол поставит: борщ с мясом, огурцы, помидоры, сало, выпьешь, закусишь, что еще нужно? Чисто, хорошо, по телевизору кино бесплатно. А все же такого, как сейчас — нету. Нету! Хоть вы меня на куски режьте. Так почему же это так? Не знаете? А я знаю. Я додумался. Не зря меня бригадиром над такими сапогами поставили. Потому что дело не в выпивке совсем и не в закуске. Это бабы наши так считают, что нам бы только пузо налить и где-нибудь поболтаться. Они же вот этого самого, что вот тут горит, не понимают и никогда своими курячими мозгами не поймут. Не поймут, что не для того я после работы иду вино пить, что мне выпить хочется — у меня и дома есть, — а потому я иду, что я иду — с друзьями. С милыми моими, дорогими сердцу друзьями…

— А один не ходишь? — ехидно встрял Серега, когда Матюшенко перевел дух.

— Дурень ты, Серега.

— Сам дурень. Надо же, додумался: не в вине дело! А в чем же тогда? Прожить на свете столько лет…

Но большинство все же поддержало Матюшенку, мол, да, да, конечно, не в вине дело, а дело в дружбе, но плохо то, что этого никто не понимает, даже милиция, которая берет всех, не разбирая, кто перед ней: просто пьяный или человек идет со свадьбы. Привели несколько примеров. Потом хотели выпить за дружбу, но тут как раз чашка противно заскребла по дну. Все разом закричали:

— Серега, а ну погоняй за вином, не видишь — пусто! Серега разозлился.

— Вот я вам принесу сейчас ведро воды и посмотрю, как вы дружить станете. А что, сами же сказали — не в вине дело. Возьму и принесу. Хоть залейтесь.

Наступило неловкое молчание. Потом кто-то неуверенно сказал:

— А что, может, и вправду попробуем? Как-то оно будет.

И еще кто-то: давайте, давайте, проведем, мол, такой эксперимент.

Но немного поспорив, все же решили, что лучше попробовать в другой раз, а сейчас вроде уже и нет смысла — ведро-то уже так и так выпили. Не будет, как говорят инженеры, чистоты эксперимента.

— Иди, иди, Серега, сегодня уже не будем мешать.

— Не надо путать теорию с практикой.

— Нет! — заартачился Серега. — Вы сначала скажите, что я прав, а не Матюшенко. Я прав, а он не прав. А ну, скажите!

— Прав, прав, — быстро согласились с ним, — не тяни душу. И Серега выбрался с ведром из курятника.

— Только сидите тихо, как мыши, — предупредил.

Его тоже предупредили:

— Гляди, Серега, принесешь воды — на голову выльем.

Покурили в полном молчании. Говорить не хотелось. Без ведра дружба не клеилась. Кто-то сказал:

— Что-то оно и в самом деле тут не так. Видать, ты, Иван, как всегда, загнул. Может, в отдаленном будущем так и будет, но пока, думаю, мы не дозрели.

— Видать, не дозрели, — согласился и Матюшенко. — Пережитков в нас много. Где этого жлоба черт носит? А может, хлопцы, запоем песню? «Стоит гора-а-а высо-окая-я-я…»

— Ты что, Иван, трахнулся?

— А что? Какая ж гульня без песни.

— Ты что, Серёгиной Марии не знаешь?

— А что она нам сделает? Мы тихо. «Стоит гор-а-а высокая…» Да что вы, хлопцы, в самом-то деле! Ну что, что она нам сделает, Мария?

— Мария все может сделать.

Еще подождали. Сереги нет и нет, как в воду булькнул. А Матюшенко и говорит:

— Это он нас нарочно проверяет, мол, посмотрю, что вы без вина делать будете. Но мы ему сейчас устроим. «Стоит гора-а-а высокая…» Ну чего вы, хлопцы, боитесь? Зажарит нас Мария? Постреляет? Или мы на войне не были? Смерти в глаза не смотрели? Смотрели! Я в штыковую атаку под Варшавой ходил. Два раза ранен. А тут — Мария! Тьфу! И не стыдно вам, хлопцы? Ну еще можно понять, если бы рядом был противник, фашист проклятый: ты запоешь, а он огонь откроет. А то черт-те что, Мария, баба! Ну что нам может баба сделать, что?

— Смотря какая баба.

— Ну не убьет же она нас! А это главное. Все-таки — советская гражданка.

— А что петь будем?

— Я ж говорю: «Стоит гора высокая».

— Нет, давайте тогда лучше военную.

— Давайте. «Раскинулось море широко…»

— Это не военная.

— Как не военная? Самая военная. А ну подтягивайте! Словом, запели. Да так хорошо запели…

Дальнейшие события развивались быстро. Серегина Мария, неглупая и в общем добрая женщина, услыхав песню, сразу все смекнула и, подкравшись к курятнику, накинула на клямку замок. Никто этого и не заметил. Уже спели до конца «Раскинулось море широко», а Сереги все не было. С особым чувством затянули «Врагу не сдается наш гордый „Варяг", пощады никто не желает…»