Евгений Дубровский - Лесной шум

• Название: Лесной шум
• Автор: Евгений Дубровский
• Жанр: Современная проза

---

Однако некоторые утки стали задумываться и несколько сдержаннее принимать ласки ненасытных любовников. Какие трепки доставались им тогда. Бедняжки крякали плачущими голосами, а опьяненные страстью красавцы таскали и тащили их так, что пух летел в воздухе и плавал по волнам взбудораженных луж.

Отлично сложенная кряковая утка решила, что достаточно подобной жизни, пора подумать о семье. Она равнодушно отвернулась от селезня, подплывшего к ней с любезностями, и направилась в желтую заросль прошлогодней осоки. Оттуда она была вытащена за шею, и взбешенный селезень до тех пор волочил и щипал ее, пока она вновь ему не покорилась. Тогда утомленный дракой и любовью селезень в счастливой дремоте на миг повесил нос, а когда он его поднял, утки около него не оказалось. Он оглянулся тревожно и зашипел в гневном негодовании. Как она посмела? И как она смогла так подло улизнуть? Он слышал бы малейший шелест ее крыльев, если бы она улетела. Негодяйка, очевидно, отплыла от него, как тень, и беззвучно шмыгнула в осоку, где ее не найти. И, взмахнув крыльями, покинутый любовник взметнулся ввысь. Ну, достанется трепка той, которая ему попадется! А изменница сквозь осоку, через кочки выбралась на довольно широкую лужу и остановилась в изумлении: бывает же этакая красота. Прямо перед ней, гордо подняв необыкновенно могучую шею, плавал селезень. Вот это—надежный муж, каким бы отцом он был для ее будущих детей, быть может, и ее он не колотил бы чересчур.

Сладко мечтая, она даже закрякала легкомысленно в избытке нежных чувств. Красавец с могучей шеей встрепенулся, увидел утку, кинулся к ней… После возни с криком, с дракой, с погоней по воздуху и по воде утка неожиданно нырнула на самой середине лужи и точно провалилась сквозь воду. Селезень в отчаянии и нырял и летал и шипел на разные лады, — нет, утка исчезла. Они злобно расстались навсегда, не заподозрив ни на миг, что они родные утята из того выводка, за которым год назад около той же лужи гналась водяная крыса.

Утка только потому оказалась так жестоко добродетельной, что все ее существо трепетало от иных чувств.

Гнездо! Туда в виде яиц она положит уже зародившиеся в ней новые существа, прикроет их, согреет, сбережет собственным телом, ценою жизни бесстрашно защитит их от всех врагов, спасет этих маленьких зеленых, пуховых, пока они не улетят вдаль, новые утки: она уже их любит страстно, самоотверженно, бесконечно. Зачем, кому это нужно? Неизвестно, но так велит закон, которому нельзя не повиноваться, закон жизни.

И утка принялась за постройку гнезда, покрякивая уже не легкомысленно, а деловито, как почтенная мать семейства.

Селезень с могучей шеей, неожиданно оскорбленный в самых горячих своих чувствах, осматривая все лужи, очень скоро нашел… селезня, также метавшегося в бесплодных поисках. Он его избил так, что тот, растрепанный, исщипанный, окровавленный, перестал даже шипеть и, собрав остаток сил, еле-еле улетел от разъяренного врага. Победитель, привстав на воде на лапах, помахал крыльями, поправил перья, пострадавшие в схватке, попил воды и гордо поплыл по зеркалу лужи. Нет, он им еще покажет, как от него прятаться, попадаться ему на дороге, когда он сердит, с такой шеей он за себя еще постоит и уток найдет. Вот… Вот кричит какая-то дрянь. Голос слабоват, потрескивает странно, но, несомненно, она зовет. Туда, к ней! Вот она, у куста. Селезень свалился камнем к утке, привычно схватил ее за шею и, отпрянув, взлетел, прежде чем из-за куста раздался выстрел. Чорт знает что: утка оказалась деревянной! Вот чего ни один селезень никогда себе представить не мог.

И, облетев большой круг, бедняга долго сидел в болотце, дрожа от ужаса, удивления, негодования. Каковы штуки: деревянная утка! Вот почему и голос звучал так странно, очевидно, за нее кто-нибудь другой кричал.

А это что? Нет, это уж как угодно, это настоящая утка зовет. Все-таки решив сначала посмотреть, селезень облетел круг и увидел, что у берега лужи, отряхиваясь и крича, плавала утка, на берегу же стояло что-то, куст не куст, нечто зеленое.

То был шалаш и в нем сидел человек. А утку, пойманную год назад в пуху, зиму держали в избе и теперь, привязав за лапу на веревку, пустили на воду, где она, круговая утка, и орала во все широкое горло: «кря-кря-кря!»

Такую сложную цепь хитро обдуманных предательств селезень мог сообразить еще менее, чем представить деревянную утку. Он радостно кинулся с высоты к кричавшей утке. Утка радостно поплыла ему навстречу. Вдруг огненный вихрь охватил, пронизал его всего, и селезень, поникнув могучей шеей в воду, даже не взмахнул крыльями: он был убит наповал.

А в зеленом кусте-шалаше стукнул выстрел.

СМЕРТЬ СЛОНА

Упавшим деревом больно ударило слоненка по спине около хвоста. Лошадь или быка такой удар убил бы наповал, но молодой слон только хрюкнул и, слегка волоча задние ноги, побежал, спасаясь от охотников. Его настигли, повалили, связали. Он ревел еще визгливым голосом, пыхтел, задыхался, хрипел. Кругом стояли, держа в хоботах цепи, огромные старые, давно порабощенные человеком слоны. Они страшно дрались этими цепями и угрожали ударить еще.

Слоненок встал и, еле переступая спутанными ногами, покорно побрел в какую-то загородку из толстых бревен, куда крича гнали его черные, почти голые люди. Он там простоял всю ночь, дрожа от ужаса и бешенства, — всю длинную страшную ночь, полную диких криков, рева слонов, ударов, толчков, выстрелов, красных огней.

Утром стало видно, что за решеткой блестит вода и грудой лежат нежно-зеленые свежие ветви. Едва слоненок, войдя за решетку, опустил хобот в кадку с водой, за ним шумно опустилась решетчатая дверь: он оказался в клетке. Конечно, он мог ее легко сломать, но они опять стояли тут—пленные старики-слоны с цепями в хоботах.

Боялся ли он побоев, сообразил ли, что домашним слонам не плохо живется? Он больше не сопротивлялся и даже не кричал, когда его клетка покатилась на колесах. Слоны притащили ее к железной дороге и, угрожая цепями, перегнали слоненка из клетки в вагон.

Около слоненка теперь всегда суетились, кричали, смеялись белые люди. Они давали есть, приносили воду. Можно было не только пить вволю, но и окачиваться, пуская из хобота обильную струю дождем. Один человек, чаще всех появлявшийся около слона, осыпал его мокрым песком и стал счищать связкой прутьев на длинной палке песок, прилипший к спине и бокам. Слон захрюкал от удовольствия. Бывало, старая слониха, его мать, водила его маленького на пустынную отмель реки, посыпала песком и, набрав в хобот воды, поливала, пока серая кожа его не становилась гладкой и блестящей.

Человек с метлой кричал что-то, указывая слону то на его голову, то на его ногу. Ну, понятное дело: где же ему, недоростку, достать до слоновьих ушей. Слон подогнул колени и лег. Человек, поливая его водой и посыпая чем-то похожим на песок, вымыл, вычистил огромную голову, уши, хобот. Это было очень приятно. Слон охотно подставлял вытянутую ногу, чтобы по ней, как по лестнице, человек мог забраться к нему на шею, на спину и лазить там сколько ему хотелось, — везде до того места, где тогда, в ту ночь ударило бревно. Там образовалась черная лепешка в большой поднос величиной. Если человек ее трогал, слон брал его хоботом, ставил на землю и сердито фыркал и пищал: он не желал убивать человека, но и не позволял делать себе больно. Лепешка, впрочем, съеживалась и постепенно исчезала с каждым днем.

Переход из клетки в вагон, из вагона по улицам сквозь шум и возню людей, — такой переход стал для слона привычным делом. Погрузка на пароход немножко напугала. Клетка со слоном вдруг взвилась куда-то высоко в воздух. Это ее подняли краном. Кончилось все благополучно: дали есть, пить и вычистили. Другой человек кричал другие слова, но так же, как и тот, указывал слону на голову, лазил по ноге и приятно хлопал по спине метлой. Не все ли равно, какие слова? Пусть кричит и лазит.

Сколько клеток, сколько вагонов сменилось, по каким дорогам, какие страны проехали, — это опять-таки все равно. Ясно, что в прохладную тень леса слону не вернуться никогда.

И он ел, пил, спал за решеткой зоопарка. Ее чугунные палки, вделанные в камень, он мог бы согнуть так же легко, как сломать жерди той деревянной клетки, в которую его поймали. Тогда он был слоненок ростом с быка, весил шестьдесят пудов. Теперь через десять лет он стал вдвое тяжелее и вырос, для него за решеткой выстроили из серого камня особый дом, куда он, огромный слон, уходит спать или просто постоять спокойно в одиночестве, отдохнуть от непрерывно идущих мимо зрителей.

Одно время кормить его и чистить клетку приходил плохой человек. Он злобно кричал что-то отвратительное и без всякого толка постоянно угрожал схватить острым крючком за хобот. Конечно, очень просто и отнять крючок, и раздавить обидчика одним толчком ноги, но для чего это делать? Убежать некуда. Слон смирно жевал сено, окачивался из хобота водой и, принимая от зрителей мелкие монеты, передавал их служителю. Давно привыкнув к людям, он выучился различать деньги: за очень маленькую желтую медяшку служитель дает картофелину, за большую—две-три, а за белую серебряную монету отсыпает десяток. Свое удовольствие слон выражал чем-то вроде хрюканья: особенный чудовищный звук дрожал где-то в глубине его серой туши. Когда слону что-нибудь не нравилось, он шумно дул хоботом, фыркал и пищал.