Евгений Тарле - Северная война и шведское нашествие на Россию

• Название: Северная война и шведское нашествие на Россию
• Автор: Евгений Тарле
• Жанр: История

В основу своей работы о шведском нашествии автор положил прежде всего и больше всего, конечно, русские, материалы: как неизданные архивные данные, так и опубликованные источники. А затем, ставя одной из целей своего исследования опровержение фактами старых, новых и новейших враждебных России измышлений западноевропейской историографии о Северной войне и, в частности, о нашествии 1708–1709 гг., я должен был, разумеется, привлечь и почти вовсе игнорируемые нашей старой, дореволюционной историографией и особенно старательно замалчиваемые западными историками шведские, английские, французские, немецкие свидетельства.

---

Карл XII поощрял и узаконивал все, что творили его солдаты над мирным населением Белоруссии и Украины. Капеллан Нордберг, сопровождавший короля в походе и оставивший ценные в известном смысле воспоминания, был очень доволен, когда Карл XII вешал украинских крестьян, и находил, что эти поступки доказывают, до какой степени король "любил правосудие". Вольтер с возмущением цитирует рассказ Нордберга о том, как король велел казнить крестьян по подозрению, что кто-то из них «увел» какого-то шведа. Этот Нордберг — типичный фельдфебель в рясе, смесь придворного льстеца с грубым и наглым ландскнехтом. Он настолько возмутил Вольтера своим лицемерным и омерзительным ханжеством, что знаменитый философ задает ему ядовитый вопрос: не думает ли елейный придворный проповедник шведского короля, что "если украинские крестьяне могли бы повесить крестьян Остготии (Швеции. — Е. Т.), завербованных в полки, которые считают себя вправе прийти так издалека, чтобы похищать у них их пропитание, их жен и их детей, то духовники и капелланы этих украинцев тоже имели бы право благословлять их правосудие"?

Эта специально к русским применяемая жестокость шведских войск, конечно, вполне соответствовала уже отмеченному в другом месте упорному и до курьеза непонятному чувству пренебрежения, проявлявшемуся всегда и при всех обстоятельствах Карлом.

В Белоруссию и на Украину пришли под предводительством Карла XII такие захватчики, которые уже наперед были убеждены, что они навсегда останутся тут господами людей и хозяевами земли. И шведы с особенным зверством мстили Белоруссии и Украине за народную войну, которую они тут встретили и которая так могущественно содействовала их конечной гибели на оскверненной ими русской земле.

Чем более слабела главная, «дефектная» часть шведской армии, т. е. артиллерия, а она слабела с месяца на месяц, по мере движения от Сожа к Ворскле, тем тягостнее для шведов становилось деятельное участие крестьянского и городского населения в национальной обороне. Ведь это участие невоенного элемента удваивало, утраивало, а иногда и удесятеряло численность гарнизона, рывшего окопы, строившего палисады, копавшего рвы вокруг укреплений. Всякий, как выражаются наши документы, «замок», т. е. просто каменный дом, огражденный стеной или валом и рвом, превращался в своего рода цитадель, сильно задерживавшую шведов.

Тратить боеприпасы, порох и ядра для непрерывной в течение многих часов бомбардировки укреплений шведскому командованию было просто невозможно, значит, приходилось брать голодом или вовсе снимать осаду. Шведские историки укоряют иногда Карла XII, недоумевая, как это у него, «гениального» вождя, все-таки не хватило гениальности, чтобы воздержаться от убийственного зимнего похода?

Эти укоры позднейших западных военных историков показывают, что они продолжают не понимать русской народной войны так же точно, как не понимал ее на свою беду восхваляемый ими герой. Ведь Карл и его штаб, начиная с Реншильда, очень хорошо соображали, что лучше отсидеться на теплых стоянках, поотдохнуть, подождать Станислава с поляками и уже тогда, в начале лета, после того как просохнут дороги и кончатся разливы, идти дальше — на Смоленск-Можайск-Москву или на Белгород-Харьков-Москву, или измыслить на зимнем спокойном и теплом досуге вместе с генерал-квартирмейстером Гилленкроком какой-нибудь еще третий вариант. Король и из Могилева вышел не потому, что твердо знал, куда именно идти, но потому, что уже совсем твердо знал, что на месте нельзя оставаться. Уже в Могилеве он видел, что в этом разоренном и полувыжженном городе оставаться трудно, что при вечных налетах русских казаков и другой нерегулярной конницы и скудости в окрестностях фуражировки армию не накормить. Значит, нужно идти дальше. А когда дальше обнаружилось, что впереди жители убегают в леса, закапывают хлеб, когда оказалось, что не убежавшие жители являются русскими лазутчиками и наблюдателями, тогда пришлось идти дальше и дальше, потому что поворачивать назад было еще хуже и опаснее. Разве предвидел Карл, что его армии придется ночевать на снегу, в открытом поле, так, как, например, было после кровавой осады Веприка и после бесполезного скитания около Ахтырки, которую так и не пришлось ни взять, ни даже осадить? Если бы король знал, что он будет со своей армией скитаться по этим замерзшим равнинам от одного обгорелого пожарища до другого, то он даже и из Могилева не ушел бы и переждал бы там осенние белорусские ненастья, и ранние заморозки, и все эти зимние месяцы. Жестокие мероприятия шведов только побуждали крестьян к образованию летучих партизанских отрядов, истреблявших отсталые партии шведского арьергарда, а иной раз даже нападавших на отряды в 100–200 человек. Конечно, пощады захватчикам после всех их неистовых злодеяний обыкновенно не оказывалось. Но и не всех убивали: приводили пленных, от которых потом удавалось узнавать ценнейшие данные о состоянии шведской армии и ее передвижениях. Очень важную роль в добывании нужных сведений играли также раскаявшиеся казаки-мазепинцы, как, например, из той небольшой группы, которую 24 октября 1708 г. привел Мазепа в лагерь Карла XII, так и из тех запорожцев, которых несколько позже соблазнил кошевой Гордиенко в самой Сечи.

Казаки-перебежчики — мы это знаем не только из их слов — были из числа тех, кого Мазепа увлек обманом, сообщив им, куда он их привел, лишь в тот момент, когда уже ровно ничего нельзя было поделать и всякое немедленное отступление грозило смертью. Не всем, желавшим тогда же уйти, удалось бежать от обманувшего их изменника. Да и в Запорожской Сечи у Гордиенко не все шло гладко, когда он соблазнял на измену. Обнаруживалось оппозиционное течение против кошевого. Тут, конечно, еще опаснее было проявить слишком явственно свое нежелание идти за шведами и Мазепой, и немало людей пошло за Гордиенко страха ради. А когда шведское начальство стало на них, как мы это знаем документально, взваливать самые тяжелые работы (например, по рытью подкопов от шведского ретраншемента под полтавские укрепления), то к укорам неспокойной совести прибавилось еще раздражение против нового начальства, нежелание примириться с положением рабов (своих солдат шведы щадили и избавляли их от этих земляных работ).

Эти перебежчики обратно, в русский лагерь, люди военные, боевые, хоть и не привыкшие к порядкам регулярной армии, доставляли тоже очень важные сведения русским властям.

Наиболее достоверные сведения о катастрофическом положении некоторых частей шведской армии зимой 1708 г. доставляли именно крестьяне, а не взятые шведские «языки», которые «таили» при допросах. "Такоже доношу, государь, вашей князьской светлости, о неприятелских людех… многие помирают и больных премного. В три дня в Бубнах померло 25 человек. Тутошние мужики сказывают, а языки взятые — таят", — доносит Ушаков Меншикову 24 ноября 1708 г.[420]

21

На шедшие отовсюду вести о жестокостях армии агрессора Петр отвечал указаниями и напоминаниями о том, как вообще шведский король и его армия относятся к русскому народу и как всегда относились, обращаясь с русскими пленными с неистовой свирепостью, которую не проявляли к пленным других национальностей. "Мы… некогда подданным его мучения никакова чинить не повелевали, но наипаче пленные их у нас во всякой ослабе и без утеснения пребывают и по христианскому обычаю содержатся". А в полную противоположность этому "король шведский, наших пленников великоросийского и малоросийского народа… у себе мучительски держит и гладом таить, и помирати допускает", и не соглашается ни на какой размен, "хотя оное от нас, по християнскому обычаю, сожалея о верных своих подданных, многократно предложено есть". Петр не голословен: он приводит факты, безусловно точные, засвидетельствованные и иностранцами. Он вспоминает, как после своей победы под Фрауштадтом (в 1706 г.) "взятых наших в полон великоросийского народа ратных людей генералы (короля шведского. — Е. Т.) на третий день после взятья… тиранским образом… посечь и поколоть повелели" и истребили тогда действительно всех, да еще очень мучительным способом. Вспоминает Петр и другие вполне точно доказанные поступки (именно только с русскими пленными), которыми развлекался время от времени Карл XII. "А иным нашим людям, взяв оных, он, король шведский, им палцы у рук обрубить и тако их отпустить повелел". Было и так, что во время похода в Великопольше, когда король "на часть одну малоросийских войск, в Великой Полши бывших, напал и оную розбил", то они (побежденные) "видя изнеможение свое, оружие положя, пощады от него просили", но он, король "в ругательство сему малоросийскому народу", приказал их всех перебить, и именно бить палками до смерти: "немилосердно палками, а не оружием, до смерти побить их повелел". Петр поясняет, почему он напоминает об этом Украине: "как [и] ныне в несколких деревнях многих поселян, несупротивляющихся ему, с женами и детьми порубить повелел".[421]