Евгений Тарле - Русский флот и внешняя политика Петра I

• Название: Русский флот и внешняя политика Петра I
• Автор: Евгений Тарле
• Жанр: История
• Год: 1946

---

Петром I из Архангельска в Лондон были отправлены два торговых судна с русскими товарами. В пути они были захвачены французскими каперами. Постникову пришлось долго хлопотать об этих судах, и хотя право было на русской стороне, он проиграл дело во всех инстанциях (а доходило оно до самого Людовика XIV). При этом обращение с Постниковым было довольно суровое, и пришлось ему выслушать «студеные словеса»6. Союз Франции со Швецией был тогда еще крепок. «Извольте видеть, како открытым лицем здешний двор ласковую приклонность оказует шведам, а не нам и действует бесстыдно против народного права, яко юристы говорят»7,- так жаловался Постников своему начальству на французское неправосудие. Пошла эта жалоба из Парижа 1 июля 1704 г., а получена была в Москве 6 сентября. Никаких непосредственных результатов она не имела, хотя дело об этом захвате впоследствии и было поднято вновь - уже при другом русском после.

Донося Людовику XIV о своей прощальной ауедиенции у царя, французский посол умный и наблюдательный де Балюз, очень хлопотавший в это время (август 1704 г.) о скорейшем примирении Петра с Карлом XII, указывает королю прямой, так сказать, путь к сердцу Петра: «Так как наибольшая страсть царя состоит в постройке военных судов, то он усмотрел бы как наибольшее доказательство дружеских чувств со стороны вашего величества, если бы ваше величество сочли полезным приказать прислать мне рисунки некоторых из (французских - Е. Т.) судов, наиболее значительных, с указанием на их размеры, вместимость (capacite), число орудий, экипажей и солдат. Об этом мне повторяли несколько раз письменно и устно, но я не мог ничего ответить - и тоже требовали возвращения московского корабля, вышедшего из Архангельска и взятого одним французским арматором»8.

Петр хотел бы в это время расположить к себе Людовика XIV. Не мечтая, конечно, о том, чтобы французский король расторг те дипломатические узы, которые связывали его с Карлом XII, царь стремился по крайней мере к тому, чтобы французы не препятствовали, насколько от них это зависело, русскому торговому мореплаванию. И Людовик пошел отчасти навстречу. Министр Поншартрен 25 ноября 1705 г. довел до сведения русского правительства, что король «возобновит» свой приказ, чтобы французские каперы не трогали русских торговых судов, и что он хочет сделать все зависящее, чтобы установить «добрые сношения и взаимное мореплавание» («une navigation mutuelle», как вполне понятно по существу, хотя и несколько курьезно с чисто литературной стороны, изъяснялись тогда французские чиновники)9.

Но вот вырастает внезапно на горизонте «вал Полтавы». Наступает вечно памятное 27 июня 1709 г., которое оказалось одной из вех мировой истории. Весть о полном разгроме «непобедимой» шведской армии, о бегстве Карла, о немногих утренних часах боя, которые ознаменовали конец шведского великодержавия, царившего на Севере 150 лет, поразила европейскую дипломатию. Европа совсем не была подготовлена к подобному внезапному, грандиозному по своим политическим последствиям событию.

«Неожиданное (unexpected) поражение всей шведской армии под Полтавой и разгром ее были так велики, что известия об этом, наверное, будут в ваших руках раньше этого письма», - так писал из Москвы в Лондон статс-секретарю Бойлю посол Витворт 6(17) июля 1709 г.10 Подробности в том виде, в каком они стали тотчас же после битвы распространяться по Европе, могущественно усиливали впечатление. Слова пленного фельдмаршала Реншильда, что со шведской стороны и сражении участвовало до 30 тысяч человек, из которых регулярных (и отборных!) шведских воинов было 19 тысяч человек, облетели все европейские дворы.

Уничтожение или взятие в плен всей этой силы, сравнительно ничтожные потери русских, превращение вчерашнего «Александра Македонского», только что громко заявлявшего, что подпишет мир в Москве, в беглеца, которого из милости приютил стамбульский калиф,- все это не сразу могло улечься в голову среднего европейского дипломата.

Ясно было одно: молодой русский царь, плотничавший на глазах любопытных зевак на голландских верфях, а потом так «чудачивший» в Лондоне, фантазер, который возомнил, что с великой военной европейской державой можно будет справиться, как с азовскими эфендиями и пашами, и жестоко проученный за это в 1700 г. под Нарвой, вдруг обнаружил себя первоклассным государственным деятелем и полководцем и через 9 лет после первой Нарвы низверг в пропасть своего былого победителя.

Начался новый, второй период в истории отношений европейской дипломатии к петровской России. И подобно тому, как о поражении под Нарвой 18 ноября 1700 г. в Европе никак не могли забыть вплоть до Полтавы и скептически относились ко всем успехам Петра, как бы очевидны и велики они ни были, так отныне о Полтавской победе уже никогда не могли забыть не только при жизни Петра, но и очень долго после его смерти.

После первой Нарвы не хотели верить в очень серьезное значение даже такой русской победы, как под той же Нарвой в 1704 г. или под деревней Лесной в 1708 г. А уж зато после Полтавы отказались поверить в серьезность, например, даже такой русской неудачи, как та, что постигла царя на реке Прут. Редко когда до такой степени ярко, кричаще громко выявились характерные для дипломатов этой бурной эпохи податливость впечатлениям и быстрота в смене убеждений, настроений и оценок. «Жрецы минутного, поклонники успеха!» Ни к кому эти укоризненные слова великого Пушкина нельзя было бы с большим основанием отнести, чем к европейским правителям, привыкшим к превратностям политических и военных судеб в годы двух бесконечно долгих, одновременно происходивших и захвативших всю Европу войн: на юге - борьба за испанское наследство, а на севере - борьба за овладение балтийскими берегами.

Только после Полтавы в Европе постепенно стали понимать всю авантюристичность политики Карла XII, который в погоне за Польшей и Украиной потерял Балтику, который отчасти игнорировал русскую армию и вовсе не признавал (даже и не скрывая того) русский флот. Вот как характеризует его английский аноним (a British officer), написавший и напечатавший в Лондоне в 1723 г. «Беспристрастную историю» (An impartial history) Петра I: «Король шведский воевал так, как никакой государь не воевал до него, а именно: стремился одерживать в чужих землях победы - и терял свои земли у себя дома; завоевывал земли в пользу других - и подвергал опасности быть завоеванными свои собственные владения. Он воевал с целью совершить нашествие на Саксонию, которую он заведомо должен был покинуть, - и потерял в это время Ливонию, Эстонию, Ингрию и часть Финляндии, которые он уже никогда не возвратит».11

Чем больше подробностей узнавали в Европе о неслыханном разгроме шведов под Полтавой, тем удивительнее начинало казаться это событие. Это полное поражение шведов после двухчасовой битвы, эта сдача их целыми полками с генералами во главе во время боя, это бегство без оглядки короля Карла с остатками своей армии, эта потеря всей артиллерии и всего обоза, наконец, эта окончательная сдача под Переволочной 30 июня около 16 тысяч человек шведских беглецов 9-тысячному отряду Меншикова - все это в Европе представлялось невообразимо постыдным концом долгих авантюр шведского «Александра Македонского». Ведь не все проявляли великодушие полтавского победителя, пившего за здоровье Карла, своего «учителя» в ратном деле, как раз в те часы, когда сам учитель мчался с предельной быстротой к спасительному лично для него (но не для остатков его разгромленной армии) Днепру.

Когда затем, в 1710 г., началось русское наступление и завоевание Ливонии, то ни в Англии, ни в Голландии, ни в Пруссии, ни в Дании (а в этих четырех странах очень зорко следили за успехами русской политики) не обнаруживалось уже никакого удивления при вестях о покорении шведских владений. В апреле 1710 г. Шереметев осадил Ригу. Русские беспрепятственно установили батареи между Ригой и Дюнамюнде и мост на сваях, отрезавший город от моря. Флот стоял у берега и помешал шведам увести из Риги суда, которые там находились. 4 июля 1710 г. крепость сдалась, и все суда (24 вымпела) попали в русские руки. Через месяц с небольшим сдалась и Дюнамюнде (8 августа), а спустя несколько дней - Пернов, Аренсбург и весь о. Эзель. Завоевание Ливонии было завершено 29 сентября 1710 г., когда капитулировал Ревель.

Англичане и французы стали серьезно учитывать грозное полтавское предостережение.

Как почти вся свита бежавшего Карла, в плен к русским попал в день Полтавы также и Джеффрис, состоявший в тот момент на не весьма ясной должности «секретаря ее величества королевы (английской - Е. Т.) при короле шведском Карле». Вероятно, Джеффрис был посажен британским правительством в шведский лагерь в качестве соглядатая, но наиболее зрело продуманный вывод своих наблюдений над Карлом и его армией ему пришлось сообщить уже из русского плена. «Таким образом, сэр, - писал Джеффрис Витворту 9 июля 1709 г., - вы видите, что победоносная и многочисленная армия была разгромлена меньше чем в два года, больше всего вследствие пренебрежения (the little regard) к своему врагу»12.