Иван Шевцов - Любовь и ненависть

• Название: Любовь и ненависть
• Автор: Иван Шевцов
• Издательство: Ордена Трудового Красного Знамени ВОЕННОЕ ИЗДАТЕЛЬСТВО МИНИСТЕРСТВА ОБОРОНЫ СССР
• Жанр: Современная проза
• Год: 1970
• ISBN: Р2 Ш37 Р2 7-3-2 214-69

В романе три части. В первой — "На краю света", — уже известной читателям, рассказывается о военных моряках Северного флота, о героических людях Заполярья, о бдительности и боевой готовности воинов, о большой и трудной любви Ирины Пряхиной и Андрея Ясенева.

Вторая и третья части романа — «Друг» и «Враг» — посвящены самоотверженной работе советской милиции, мужеству, честности, высокой принципиальности ее людей. Читатель в них снова встречается с Ириной и Андреем, ставшим сотрудником Московского уголовного розыска, с военным врачом Шустовым, с карьеристом Маратом Инофатьевым и другими героями первой части романа.

---

— Аринка… Ты меня хорошо знаешь?

Я насторожилась выжидающе.

— Странный вопрос. Конечно. Я так думаю.

— А что ты на это скажешь… — он сделал многозначительную, таинственную паузу, — если я пойду работать в милицию?

Всего я могла ожидать, только не этого. Нет, я совсем не против его работы в милиции: по мне, он пусть где угодно работает, если только работа эта доставит ему радость. Меня поразило другое: он, еще вчера с такой едкой иронией отвергавший деликатное предложение Струнова, сегодня уже согласен надеть милицейскую форму.

— Мы останемся в столице, и я пойду работать в клинику к Шустову, — подхватила я не без иронии. — Ради этого ты принял такое решение?

— Ну что ты, Иринушка, — обиделся он. — Значит, ты меня плохо знаешь. Я много думал. Встреча со Струновым там, на Петровке, что-то перевернула во мне. Поломала какие-то глупые предрассудки. Он хорошо сказал, Юра: "Флот, конечно, есть флот и море есть море. Ну а у нас — разве не море? Больше — здесь океан человеческих судеб".

Андрей говорил с необычным для него пафосом, и я поняла, как неуместны были мои шпильки насчет столицы. Теперь мне стало ясно, почему на вечере у Шустовых Андрей был такой задумчиво молчаливый, отрешенный. В нем постепенно и напористо зрело трудное, нелегкое решение, зрело во внутренней борьбе с самим собой. И я сказала:

— Андрюша, ты же отлично знаешь, что я тебя всегда поддержу. И теперь думаю, что ты правильно решил.

— Нет-нет, это еще не окончательно, — быстро перебил он. — Вот съездим в деревню. Будет время еще подумать, все взвесить. А потом уж, на обратном пути… решим.

Глава третья

ГОВОРИТ МАРАТ

День наступал скверный, оттого что я не выспался и оттого что вчера перебрал норму, спьяна оскорбил Гомера Румянцева и поссорился с Евой. И еще, кажется, лишнего сболтнул в разговоре с этим американским физиком Мором — родным братом нашего знаменитого физика Евгения Евгеньевича Двина, фамилия которого ничего общего не имеет с отличным армянским коньяком. Собственно, настоящая фамилия Евгения Евгеньевича — Мордвин. Когда-то в молодости братья учились в Берлине, оба одаренные физики. Потом старший, Евгений, осел в Москве, младший — в Соединенных Штатах Америки. Но чтобы их не путали в научном мире, братья поделили фамилию на две части. Михаил — теперь его звали Майкл — взял меньшую, но зато первую часть и стал Мором, а Евгений — вторую и стал Двином. Я проснулся от жестокой жажды: во сне я пил, пил и пил квас, выпил целую бочку, но жажду утолить не смог. Первая мысль, едва открыл глаза: где я сегодня ночую? Взгляд напоролся на абстракционистский «шедевр» Эрика Непомнящего, висящий в спальне, и я сразу сообразил: ночую дома. На душе потеплело. Вот за это я люблю картину Непомнящего — по утрам она доставляет мне радость. Приносить людям радость и наслаждение — не в этом ли смысл подлинного искусства? А еще находятся ретрограды и оболтусы, которые считают Эрика бездарным шарлатаном и дельцом. Нет, Эрик настоящий художник-новатор, и в обиду я его не дам.

Рядом с кроватью на тумбочке — кувшин с квасом. Квас оказался не очень холодным, но выпил я его с удовольствием. Я был один в квартире. Жанна с ребятами на даче. И тотчас же — телефонный звонок. Я вздрогнул. Я всегда вздрагиваю при звуке звонков, особенно телефонных. Как это я не догадался выключить на ночь телефон? Значит, был хорош. Прежде чем взять трубку, я быстро прикинул: кто бы мог звонить? Из редакции по пустякам беспокоить не станут. Может, от Никифора или сам тесть? Начнет драить, читать наставления и угрожать… А может, лучше не брать трубку? Звонок. Еще звонок.

— Я слушаю.

— Ты дома? — Это звонит жена. И какого ей черта надо? Неужели не понимает? Я же ее не беспокою, как договорились. Полная свобода. И не мешать друг другу.

— Нет, в гостях, — раздраженно бросаю в трубку.

— Я сегодня не поехала на работу: у Никитки вдруг поднялась температура — тридцать семь и две. Вчера накупался, весь день из воды не вылезал.

— Врач был?

— Только что вызвали.

— Ну ничего: у него дедовское здоровье. Я позвоню.

И все. Больше говорить нам не о чем. Это единственное, что нас связывает, — дети. Никитка, Дунечка и Юлиан. Да еще связывает нас тесть. Вернее, меня связывает по рукам и ногам. Когда я было твердо решил порвать с Жанной и открыто, так сказать, официально, уйти к Еве, у нас с тестем состоялся неприятный разговор. Сначала он пробовал меня увещевать, говорил о детях, которым нужен отец, о том, что Жанна и так дает мне полную свободу, что ему известно о моих связях с другими женщинами, что, конечно, любовь проходит, но это вовсе не достаточная причина для разрыва. Семью надо сохранить. С годами, мол, все уляжется, притрется, плохое забудется и тому подобный вздор. Я попытался возразить на высоких нотах, что-де жить без любви безнравственно. И тут он взбеленился. Застучал кулаками и обрушил на мою голову лавину оскорбительных слов. Каких он только мне ярлыков не навешивал, один тяжелее другого: бездарь, мерзавец, авантюрист, растленный тип, проходимец, жулик, подонок, сукин сын, щенок. Все эти регалии я с, полным основанием, так сказать, по заслугам мог бы вручить и ему. Но я молчал, потому что в его громовой речи кроме преамбулы, состоящей из оскорблений и унижений меня, как личности, была довольно решительная угроза сделать из меня "ничто".

— Вспомни, кем ты был шесть лет назад. Я сделал из тебя человека! Без меня ты ничтожество. Гнида…

Словом, я тебя породил, я тебя и убью. Дурак, возомнивший себя Наполеоном. И по своей глупости считает, что он меня породил. Если уж говорить откровенно, так всем, что во мне есть, я обязан моим друзьям, таким, как Евгений Евгеньевич Двин — ученый с мировым именем, великий мудрец, ученик и последователь самого Эйнштейна, как Савелий Адамович Чухно — любимый ученик Эйзенштейна, слава и гордость советского киноискусства, как Гомер Румянцев — самый талантливый из всех международных обозревателей, политик, дипломат, публицист высшего класса или как мой скромный, умный заместитель, великолепный журналист и организатор Гриша Кашеваров. Они меня воспитали, обучили, сделали из меня журналиста. Я благодарен судьбе, которая связала меня с этими людьми. Эти люди высокообразованные, талантливые, блестящие организаторы и новаторы, творцы широкого диапазона, люди гибкого ума, чуткого ко всему новому и передовому.

Я люблю Еву — самую яркую звезду нашего экрана, и во имя этой любви я готов был жертвовать всем. Уж без крова и без хлеба не останусь — я верил моим добрым друзьям и знал, что они не оставят меня в беде. Ни меня, ни тем более Еву уже не устраивали наши полулегальные отношения. Она как-то сказала: "Делай, милый, выбор — или, или. Так я больше не могу". Ее руки добивался известный композитор. О создавшейся ситуации, о крупном разговоре с тестем и о своем решении порвать с Жанной и уйти к Еве я рассказал Савелию Чухно. На него это произвело ошеломляющее впечатление, но он не охнул, не сделал большие глаза, не обозвал меня сумасшедшим. Он просто, по своему обыкновению, скривил кроваво-красные губы, ухмыльнулся как-то странно своей дьявольской ухмылкой и, не глядя на меня, обронил спокойно:

— Когда бог хочет кого-нибудь наказать, он лишает его разума. Чем ты не угодил всевышнему?

— Я серьезно. Мое решение окончательно, — твердо сказал я.

Он не сразу мне ответил. Болезненно поглядел на меня. Глаза его стали грустными-грустными, лицо помрачнело. Сказал очень тихо и по-отцовски душевно:

— Я понимаю, что это серьезно. Чертовски серьезно. И Ева, конечно же, стоящая женщина, океан любви и страстей. В этом океане нетрудно потерять голову даже опытному капитану, если у него чуть-чуть не хватает трезвого ума. — И снова обласкал меня доверчивым отеческим взглядом, в котором было что-то просящее и в то же время требовательно-неумолимое, до жестокости. Продолжал: — Я помню: раньше, перед тем как принять серьезное решение, ты всегда советовался с друзьями. И никогда об этом не жалел. Верно говорю?

Я кивнул.

— Почему же сейчас, черт возьми, — он не выдержал, взвинтился, — почему ты не советуешься, прежде чем решиться на самоубийство?! Явное самоубийство. Больше того — ты убиваешь своих друзей, убиваешь журнал!..

Вдруг умолк, сделался угрюмым, лицо исказилось в каком-то лихорадочном смятении. Я терпеливо ждал, что он еще скажет, пусть выскажется до конца. И он прибавил уже прежним мягким, рассудочным тоном, призывая к благоразумию:

— Зачем тебе Ева-жена? Став твоей женой, она навсегда перестанет быть той богиней, которую ты знаешь теперь. Это юнцам известно, что самая отличная жена не может сравниться даже с заурядной любовницей. Никакая жена не даст тебе того, что дает любовница. Пусть все остается как было. Поверь моему опыту.