Алексей Варламов - Затонувший ковчег

• Название: Затонувший ковчег
• Автор: Алексей Варламов
• Жанр: Русская классическая проза

Герои Алексея Варламова — наши современники, вместе с нами разгадывающие загадки бытия и, главное, пытающиеся понять жизнь, которая не просто сурово, но жестоко испытывает человека, терзает его сердце мучительно-неразрешимыми вопросами, обрекая на одиночество.

Проза Алексея Варламова с конца 80-х годов получила широкое признание в России и за рубежом, его повесть «Рождение» была удостоена премии «Антибукер».

---

— Ишь ты! — усмехнулся Мудрак, который до последнего случая невезучим никак себя не считал. — А чем докажешь, что ты ангел?

Мужичонка повернулся, и майор увидел у него за спиной небольшие мятые крылья.

— Подумаешь! — сказал он презрительно. — Ты мне чудо настоящее покажи — тогда поверю.

— Я могу показать тебе чудо, но дело совсем не в этом.

— Нет, хочу чуда! — потребовал Мудрак.

— Ну что же, будь по-твоему, — сказал ангел, не сильно удивляясь, — все вы, люди, хотите чуда, но ни одно из них на пользу вам еще ни разу не пошло. И исчез.

Мудрак усмехнулся и лег спать. А наутро он проснулся со странным ощущением, что за ночь что-то произошло. Он сперва не понял, что именно. Все было как будто на своих местах. Та же недопитая бутылка кагора, тот же листок бумаги с одним-единственным предложением. Мудрак сел к столу, чтобы описать, как в хмельном состоянии люди поддаются религиозным видениям, и, следовательно, Бог и все Его силы есть не что иное, как пьяный бред. Но вдруг почувствовал, что ему что-то мешает. Он в недоумении опустил глаза и покрылся холодным потом: ампутированная кисть снова была на месте. Он дотронулся до нее, кисть не пропала. Мудрак испуганно ею пошевелил кисть сидела на месте как влитая. Рука как рука — точно такая же, как и была раньше, с крепкими пальцами, с толстой кожей, в которую въелся и уже не отмывался порох, с желтыми от никотина ногтями. Майор сделал усилие, чтобы проснуться, но это был не сон или сон такой глубокий, как вся наша жизнь, и проснуться можно было, только умерев. Мудрак стал рассуждать логически: могли ли его, допустим, ночью тайно вывезти в больницу, сделать операцию и привезти домой? Или могло ли ему, наоборот, присниться все, что произошло в клубе, и он по-прежнему здравствующий майор? Но почему в таком случае он не на службе? Или же это теперь продолжается сон и надо все-таки проснуться? Однако ни одно из этих объяснений его не удовлетворяло, и поскольку всяких тайн и загадок он не любил, то решил не забивать голову напрасными сомнениями и снова взялся за перо. На сей раз дело пошло гораздо удачнее. Мудрак писал, предложения летели одно за другим, он работал с таким энтузиазмом, что из дома вышел только однажды купить хлеба и вина и не обратил внимания на пораженные взгляды соседей. А потом и вовсе без еды стал обходиться, питаясь одной лишь атеистической мыслью. А между тем по городу поползли слухи о таинственном исцелении майора, и слухи эти наделали переполох еще больший, чем его ранение. Теперь в воле небес уже не сомневался никто, хотя, как ее истолковать, не знали. Собирался у его подъезда народ, трепетали старухи, стояли женщины с детьми. Мудрак ничего этого не замечал — он дрался со Своим Противником, пока не разбил Его наголо, и наконец после долгого затворничества отправился в местное издательство. Но, как только он вышел на улицу, его обступило не меньше сотни людей. Они ползали на коленях, целовали края его одежды, просили благословения. Сперва он не понимал, в чем дело, но, когда народ попадал ниц, Мудрак первый раз в жизни испугался. Ни под вражескими пулями, ни безоружный перед бандитской финкой, ни на куполе церкви, срубая крест, он ничего не боялся, а теперь со страхом глядел на толпу и, что делать, не знал. Он кричал, пинал людей ногами, ругался, но и побои, и крики люди сносили как величайшую милость и принимали с благодарностью.

— Так, батюшка, так! По грехам нашим и следует нам! Крепче бей, родимый! Деток бей! Забыли Бога мы, согрешили, но послал нам Отец блаженного во искупление греха. Рукой, батюшка, бей, десницей исцеленной!

Он задирал руку, а люди висли на нем, старались дотронуться и поцеловать ее. Майор закричал страшным голосом и бросился обратно в квартиру. К вечеру к его дому стекся почти весь город. И верующие, и неверующие, мужчины, женщины, дети, образованные и необразованные — все побросали телевизоры и пришли под окна майоровой квартиры. Тогда же с черного хода пробрались бывшие коллеги майора и их соседи в штатском. Мудраку велели признаться в том, что он совершил акт повышенной идеологической диверсии, и открыть, кто его на это толкнул, кто исполнил и кто за этим стоит. Майор пытался объяснить, что ничего дурного не замышлял, а, напротив, хотел послужить и на пенсии родимой власти. Он махал листочками со своими проповедями, но приезжие грубо его оборвали и вторично потребовали немедленно во всем сознаться. Под окнами гудела толпа. Стягивались усиленные наряды милиции, в мегафон начальственные чины обращались к собравшимся и велели расходиться. Но, позабыв о страхе, люди стояли насмерть и в обиду чудоносца не давали.

— Иди и сделай что-нибудь! — приказали майору и выпихнули его на балкон.

Толпа замолкла и благоговейно взирала: сейчас должно было свершиться то чудо, что бывает один раз в тысячелетие. Сотни пар глаз смотрели на него снизу, но спиной Мудрак чувствовал, что на него направлены несколько пистолетов.

И вдруг он услышал тихий голос: — Перекрестись, чадо, и вороги твои сгинут.

Лицо майора вдруг исказила судорога.

— Ах, это ты, сучий ангел! — воскликнул он в ненависти.

И на глазах у изумленного люда несостоявшийся апостол схватил левой рукой здоровенный тесак, которым кромсал капусту, поднял его над головой и со всего маху рубанул по деснице. Кисть отлетела, толпа ахнула и расступилась, а майор, потрясая искалеченной рукой, злобно, обращаясь в никуда, крикнул: — На, подавись своим чудом!

Всем сразу стало скучно. Люди вспомнили об обычных заботах и разошлись, толкуя о фокусах, о филиппинских хилерах и о том, что никакой десницы и не было. Хитроумный безбожник специально придумал всю эту историю, и последние старушки, еще хранившие в душе надежду на возрождение храма, поплелись к телевизорам. Только Мудраку почудилось, что где-то недалеко тяжело вздохнул мужичонка в помятом пиджачке. Вздохнул и отлетел».

Рассвело, и стало неуютно и зябко, как бывает осенним утром. Кричали птицы, трава и кусты были подернуты мокрой паутиной. В такие утра хорошо идет в сети рыба, а поселковые бабы наперегонки отправляются собирать рыжики и с фонарем шарят под невысокими елками или идут гурьбой на болото за клюквой. Илья Петрович и его докучливый собеседник стояли посреди Большого Мха, и уродливая возвышалась в десяти шагах от них расщепленная сосна как напоминание о недавнем происшествии.

— Если своим рассказом вы на меня намекали, — сказал Илья Петрович, зевнув, то разрушение памятников архитектуры я осуждаю и культурно-историческое значение христианства на определенном этапе развития человечества при…

— А хотите я вам расскажу, как было на самом деле? — перебил его самозванец.

— Что именно?

— С девочкой. Вы увидели ее под деревом. Она лежала без сознания. Вы подбежали к ней, расстегнули платье, стали делать искусственное дыхание все это вы умеете, я не сомневаюсь нисколько. Потом она задышала, но в себя сразу не пришла. И тогда вы, директор, заслуженный учитель, коммунар, кто вы там еще, не знаю, вы ее… Нет, не изнасиловали, но…

— Замолчите!

— Вы без женщины-то как живете, Илья Петрович? Природу перехитрить хотите? Вы бы, чем романы ваши писать и против старцев козни строить, завели бы себе какую-нибудь любовницу — толстую, глупую, которая от всех бы ваших бредней вас излечила.

— Если вы не заткнетесь наконец, я вас застрелю! — схватился за ружье побелевший от ярости директор.

— Я ведь там был, Илья Петрович, — тихо произнес его обидчик. — Вот тут, на этом месте, где мы с вами сейчас беседуем, стоял. Видел, как вы девочку нашли, как раздели ее, как глядели жадно, как поцеловали и долго после этого платье не могли застегнуть. Сперва не хотели, а потом не получалось — руки у вас дрожали. Или скажете, что не дрожали? Да так дрожали, что заболели вы от расстройства нервов и столько переполоху своей болезнью наделали.

Илья Петрович обмяк, ружье у него опустилось, и он стал похож на ученика, застигнутого во время постыдного поступка.

— Уезжайте отсюда. Ношу вы на себя непомерную взвалили, вот и маетесь. Не получится из вас подвижника. Один раз греха избежали — другой не устоите. Вы в Бога-то хотите верьте, хотите нет — это ваше дело. Только в лукавом не сомневайтесь. Искушает он вас. Преподобный Аввакум, когда соблазняла его женская нагота, персты в огонь вложил и держал так до тех пор, пока не отпустила похоть. Но вам-то к чему со святыми равняться?

— Нет, — сказал директор, выпрямляясь. — Я лучше, как Аввакум, — в огонь.

— Вы что же это, серьезно?

— Да.

— А если серьезно, то скажу вам так. — Левая бровь самозванца дернулась, облик его переменился, и от словоохотливого добродушного толстячка ничего не осталось. — Уж бить змею, так бей поскорее до смерти. Сказано в писании: «Аще рука твоя или нога твоя соблазняет тя, отсецы ю и верзи от себя, а аще око твое соблазняет тя, изми е и верзи от себя». По сему и в прочем следует поступать. Разумеете ли, что я говорю?