А. Буровский - Вся правда о российских евреях.

• Название: Вся правда о российских евреях.
• Автор: А. Буровский
• Жанр: Историческая проза

---

Сначала объявили регистрацию офицеров, и те в массе своей явились – ведь остались в Крыму те, кто не хотел уезжать с Родины и кто поверил обещаниям большевиков (ах, эта смешная и нелепая приверженность к своей земле! Она так типична для русских свиней!). Все эти люди были уничтожены. Уцелели только те, кто почувствовали что-то и убежали в горы, к партизанам.

Потом погнали на расстрел членов семей офицеров, а также вообще всех, кто имел хоть какое-то образование и хоть где-нибудь служил. Для этого на улицах арестовывали всех, кто прилично одет, кто говорит, как образованный человек. Потом устраивали облавы, население целых кварталов сгоняли в концлагеря и потом «сортировали», истребляя всех «классово неполноценных». И тоже, разумеется, целыми семьями. Людей истребляли по спискам «за дворянское происхождение», за «работу в белом кооперативе», «за польское происхождение». Как видите, мотивы убийств – происхождение. Чистой воды геноцид, как его ни отмывай и ни оправдывай.

Офицеров вешали в форме, штатских – в белье, женщин – голыми. Часто повешенным забивали в задний проход разбитые бутылки. Ни для чего – просто ев… просто «строители светлого будущего» так шутили.

«Окраины города Симферополя были полны зловония от разлагающихся трупов расстрелянных, которые даже не закапывали в землю. Ямы за воронцовским садом и оранжереи в имении Крымтаева были полны трупами расстрелянных, слегка присыпанных землей, а курсанты кавалерийской школы (будущие красные командиры) ездили за полторы версты от своих казарм выбивать золотые зубы изо рта казненных, причем эта охота давала всегда большую добычу»40.

Одна из самых страшных в мировой литературе книг – «Солнце мертвых» – написана про Крым того времени Николаем Шмелевым.

Я рекомендую эту книгу читателю, но предупреждаю – это еще страшнее, чем истории про киевскую ЧК. Кстати, один из десяти тысяч убитых «патриотов, монархистов и офицеров» – сын Н. Шмелева. Это он валялся, еле присыпанный землей. Это за золотыми зубами из его рта охотились красные курсанты.

Крым вошел в историю как изнасилованная земля. Как земля страшного преступления советских. А что из памяти двух поколений пытались всячески вытравить эту память… Так об этом – стихи В. Иванова:

Стоят рождественские елочки,
Скрывая снежную тюрьму.
И голубые комсомолочки
Визжа, купаются в Крыму.
Они ныряют над могилами,
С одной – стихи, с другой – жених…
…И Леонид под Фермопилами
Конечно, умер и за них.

И не только Леонид под Фермопилами. Все белые, все русское воинство, включая полковника Кауфмана и штабс-капитана Фридмана. Все они умерли за этих «голубых комсомолочек» и их женихов.

Одна старая семейная история

Роль еврейских комиссаров описана множество раз. Настолько навязчиво, что может показаться каким-то «белогвардейским преувеличением». Но вот такая история… Слышал я ее от сотруднка и помощника моего деда Александра Владимировича Плетнева. В 1960-е годы он и его жена Екатерина Михайловна Плетнева (Римская-Корсакова по отцу) доживали свой век в Киеве, на Бастионной улице. Однажды дядя Саша выпил коньяку больше обычного, а тетя Катя беседовала о чем-то с моей бабушкой, и не остановили его вовремя. И дядя Саша рассказал мне, 12-летнему, как втроем с такими же, как он, студентами, людьми булгаковского Киева, ушел в 1919 году навстречу Белой армии А.П. Деникина.

– К вечеру прихватили они нас… Степь еще мокрая, по бездорожью не уйдешь, а потом еще в лошадь попали. Пришлось пристрелить – очень она кричала, мучалась. Закат уже… малиновый такой, красивый. Телега перевернулась, мы за ней встали, хорошо, что у всех карабины. Три раза они к нам подходили… Знаешь, тогда я первый раз в людей стрелял; очень это было нехорошо… страшно было и гадко. Они накатятся – мы начнем стрелять, они назад…

– А они стреляли, дядя Саша?

– У них обрезы были, из них толком не прицелишься, да и пьяные были они… А жиды – те из наганов сажали. Стреляли – воздух звенел, а мы даже свиста пули не услышали (тут я, сегодняшний, невольно вспоминаю «снайперскую» пальбу евреев во время гражданских беспорядков, красочно названных «погромами». – А.Б.). Жиды мужиков натравливают – те вперед. Мы стрелять – они сразу откатятся…

– Так и надо было… в жидов!

– Без тебя, Андрей, сообразили. Как зацепили одного – сразу все отступать! Темнеет уже, ветер поднялся, они уходят и своего утаскивают, нам издали наганами грозят. А мы подождали и ушли.

Дядя Саша замолкает. За окном грохочет вечерний город, тянет прелой листвой и дождем. Молчание, только в стороне шепчутся бабушка и тетя Катя.

– Вы потом долго шли?

– Всю ночь… Наутро вышли к нашим. Через два дня в эту деревню наведались…

– И что?!

Но дядя Саша только хмыкает, напускает на себя таинственный вид и отправляет в рот последний кусок пирога.

К сведению внимательного читателя: таких семейных историй у меня в запасе не две, а несколько десятков. А рассказал я их с одной простенькой целью: чтобы уверить читателя – в любой интеллигентной семье, не до конца утратившей историческую память, обязательно хранятся истории подобного рода, соединяя историю страны с историей близких тебе людей.

Интересно, а евреи, храня похожие истории и будучи абсолютным большинством в стране… Они бы оставили в живых убийц и потомков убийц? Может, истерический визг про погромы – как раз проявление нечистой совести? Подсознательное ожидание, что с ними поступят по законам их же веры.

Правда двенадцатая

ПРАВДА О ПЛЕМЕНИ РАЗРУШИТЕЛЕЙ

Любовь?

Но съеденные вшами косы;

Ключица, выпирающая косо;

Прыщи, обмазанный селедкой рот,

Да шеи лошадиной поворот.

Э. Багрицкий Время учеников

Крайне наивно будет утверждать, что евреи были чем-то единым в ходе «освободительного движения», Гражданской войны и построения советской власти. Небольшой, но народ. Шесть миллионов богатых и бедных, умных и не очень, монархистов и коммунистов, жителей Петербурга и жутких нищих местечек.

Но самым главным разделителем евреев стал уровень того, что в XIX веке называли «просвещением». То есть попросту – степени приобщенности к европейской цивилизации. Даже самые образованные ашкеназские евреи могли жить вне цивилизации. Они и в конце XIX века могли оставаться туземцами, сохраняя о Европе самые общие представления: в основном через представителей официальных властей. Одна из туземных общин необъятной Российской империи. Уровень общего образования и интеллектуальной культуры делают эту общину особенной, крайне отличной от племен юкагиров или даже больших цивилизованых народов грузин или татар. Но пока евреи не пошли в европейскую жизнь, не стали учить ремесла и науки большого мира – это только одно из туземных племен.

А русские крестьяне? Простонародье? Конечно, это тоже туземцы. Это люди, переживающие идеалы и представления московского периода нашей истории. Русские европейцы, чья культура сформировалась в петербургский период – в меньшинстве. Их так мало, что, если туземцы (и русские, и еврейские) войдут в этот слой, они его серьезно могут изменить.

Стало общим местом говорить о том, что русские прошли три разных просвещения: дворянское, разночинское, народное. На мой взгляд, русский народ прошел значительно больше «просвещении», как минимум шесть, но об этом – в другой моей книге1. По-настоящему массовым становится только народное просвещение, когда после 1905 года русское крестьянство, десятки миллионов человек, перестают быть патриархальным сословием.

У евреев все точно так же: в середине-конце XIX века евреи выделяют слой еврейских европейцев – как правило, русскоязычных. После 1905 года пришла в движение уже вся еврейская масса – как раз в то время, когда приходит в движение и многомиллионная масса русского крестьянства.

Те, кто родился между 1890 и 1900 годами, и особенно после 1900 года, оказывались в другом положении, чем жившие ранее. Долгое время еврей, получавший образование по-русски, принятый в интеллигентной среде, сразу же оказывался в окружении гоев. По существу, он быстро становился русским еврейского происхождения.

Сделав карьеру, россиянин любой национальности выходил из народа – но совершенно не обязательно рвал со своими односельчанами, земляками, сородичами. Ломоносов, выйдя из поморов, переписывался с отцом, неоднократно встречался с односельчанами и, судя по всему, искренне интересовался их жизнью. Это совершенно немешало ему быть разночинцем (а потом получить дворянство), в то время как односельчане оставались «народом».