Тамара Лихоталь - Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую

• Название: Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую
• Автор: Тамара Лихоталь
• Издательство: Советская Россия
• Жанр: Исторические приключения
• Год: 1981

«Повесть о славных богатырях, златом граде Киеве и великой напасти на землю Русскую» Т.Лихоталь — роман-трилогия. Герои его — герои русского эпоса: Илья Муромец, Добрыня Никитич, Алеша Попович и другие былинные богатыри, и развивается действие романа по былинным сюжетам.

Но «Повесть о богатырях» не пересказ былин. Народные герои, герои эпоса, предстали перед читателем в новом качестве: они как бы стали персонажами художественно-документальной повести.

---

Так рассказывает один. Божится, что всё правда. А другому и вовсе довелось увидеть такие страсти, сохрани бог. Прибило его волной к неведомому острову. Остров безлюдный. Никогда не ступала там нога человечья. Нету там ни дорог, ни тропинок. Леса густые и трава нехоженая выше пояса. Брёл он куда глаза глядят и набрёл. Видит, что-то белеет в траве. Подошёл поближе — череп. Вроде бы человечий. Только огромный, как у тех великанов волотов, что жили в давние времена неподалёку от Новгорода. То поле до сих пор потому называют Волотовым. Пнул он эту голову сапогом. А она вдруг и заговорила голосом человечьим: «Ты почему меня, голову, подбрасываешь? Я молодец не хуже тебя был!» Ну, как тут было не испугаться? Не иначе как нечистый дух, враг рода человеческого, из той головы говорил. «Плюнул я и дальше пошёл. Иду, гляжу, опять что-то белеет в траве. Подошёл поближе, а это — камень. Высоченный — топора через него не перекинуть, не обхватить руками, не обойти ногами. А на камне надпись: „А кто-де у камня станет тешиться, а и тешиться, забавляться, вдоль скакать по каменю, сломит буйну голову“. Не поверил я той надписи. Разбежался, хотел вскочить на камень. Тут со мной беда и приключилася. Убился. Так и лежал под камнем замертво. Пока товарищи не нашли. Подобрали меня в беспамятстве, понесли на корабль, подняли паруса, поплыли дальше. Узнал я от умных людей, что был то бел-горюч камень, под которым клад зарыт. Но сколько потом ни плавал, никогда больше не видал того острова. Теперь уже не плаваю. Совсем изжился. Одежонка вон худая, сапоги каши просят. Как вспомню про бел-горюч камень, запечалюсь. И зачем только, дурная голова, я запрета ослушался. Не тешился бы, не скакал — взял бы и вырыл бы клад и жил бы теперь припеваючи. Был бы у меня высокий терем, широкий двор. А посреди двора — стол со скамьями. А на столе вина, меду полны корчаги. Заходи, пей, сколько душе угодно».

Старик переводчик, бывший кормчий господина Садко, тоже заглядывает в харчевню Нухения. Примет чарку-другую и начнет. Скажет будто невзначай: устал, мол. Нелёгкий был день. Думу думали у господина Садко. Чтобы не сомневались присутствующие, не упустит подробностей. «Вот так, — скажет, — в горнице господина Садко поставлен большой стол. За ним сидит сам Садко Сытинич. Ребром к первому вот этак, — покажет, — второй стол. Тут главный счётчик, писец, которому поручено вести запись. И я! Рядом с господином Садко!» Это верно — и про большой стол, где сидит господин Садко, и про второй, будто перекладина креста приставленный к первому. Здесь обычно сидят счётчик, и писец, и прочие доверенные люди. Только старый толмач не сидит рядом с господином Садко, Когда вдруг понадобится он за чем-нибудь и призовут его, стоит, переминаясь с ноги на ногу, или примостится где-нибудь в сторонке, ожидая, когда дойдет до него черед. Но какое это имеет значение! Кто решится осудить старика за такую малую неточность. Пусть потешится. Ведь никому от этого нет урона. А посадить себя поближе к солнцу каждому охота.

Так уж устроен мир, таковы люди. Пока ты не возвышен над ними, нет для них в тебе ничего примечательного. Будь ты хоть семи пядей во лбу, не закричат: «Ах, как умен!» Не станут пересказывать друг дружке сказанные тобой слова. Не будут вести счет твоим делам и поступкам. Встретят тебя — не заметят. Рядом будешь стоять — не запомнят в лицо. Познакомишься — позабудут имя. Но это пока, пока ты не возвышен. Зато потом припомнят все до малости — где сидел, с кем стоял, что говорил. А старик переводчик — тогда еще кормчий — даже плавал на ладье вместе с хозяином. Да еще куда! Об этом он тоже не преминет вспомнить. Однажды, когда плыли они с Садко по какой-то северной реке, подхватило их ладью течением и вынесло к Дышучему морю. Это море даже летом покрыто огромными — выше терема господина Садко — льдинами. Море старается скинуть льдины со своей спины, то приливает, покрывая водой берег, то отливает, откатывает вдаль, обнажая дно. Будто дышит. Потому и прозвали его Дышучим.

Дивились корабельщики — ни на Чёрном, ни на Варяжском никогда не видали они ни приливов, ни отливов, никогда не видали, чтобы море дышало. Многое еще рассказывал бывший кормчий о том, что довелось повидать ему на Дышучем море — про ледяные плавучие горы, про чудный свет, который появляется откуда ни возьмись, и всё вокруг — и небо, и море, и льдины — начинает гореть и сверкать, словно вспыхнули тысячи радуг, про несказанную красоту ледового царства… Но стоило кому-нибудь спросить, водятся ли на берегах Дышучего моря пушные звери, живут ли там люди, интересуются ли какими товарами, старик сразу трезвел. Отвечал, словно топором отрубал:

Горе тому, кто осмелится поплыть туда! Грозное Дышучее море если не утопит ладью, то разобьёт её об огромные льдины, раздавит, как орех. Они сами чудом уцелели тогда. Людей они там видели, слава богу, только издали. До сих пор не может он об этом вспомнить без страха. Они и на людей-то непохожи. Сами — лохматы. Вместо голов — меховые клобуки. Рот — на животе. Летом, когда тепло, они сидят в воде, потому что от жары у них трескается тело. А зимой засыпают, как медведи. Их нельзя будить. Разбудишь такого, у него от лютого холода начинает течь из носу. Да так сильно! Течет и течет, пока не примерзнет безголовый человек к земле.

А иногда и вовсе ничего не отвечал старый кормчий на заданные ему вопросы. Вот и сегодня, нахмурившись, подозвал хозяина, уплатил за хлеб, соль и литие. Извинился перед оставшимися. Дескать, он бы ещё посидел с ними, да ждут неотложные дела: у господина Садко начинается очень важное совещание, на котором он непременно должен быть. Старик толмач прихвастнул — его присутствия в кабинете господина Садко вовсе не требовалось. Зато нам не мешает там побывать. Начинается ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ, которая так и называется — «ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ СОВЕЩАНИЕ».

ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ ГЛАВА ОЧЕНЬ ВАЖНОЕ СОВЕЩАНИЕ

Садко жестом пригласил всех садиться, и участники совещания один за другим стали занимать места за длинным дубовым столом. Готовя к отправке торговый караван, господин Садко всегда собирал доверенных лиц, чтобы обсудить, какие лучше везти товары, уточнить расходы, прикинуть возможную прибыль. Но в этот раз среди служащих Дома присутствовал незнакомец. По-походному будничное и вместе с тем богатое платье, а главное, властная повадка выдавали в нем боярина. Сабельный шрам, пересекавший лицо, говорил о том, что гость господина Садко не раз побывал на поле брани. С почётом встреченный хозяином, гость молча поклонился и сел рядом с Садко.

Садко, обычно не любивший лишних слов, сегодня, прежде чем перейти к насущным вопросам, заговорил о том, что на первый взгляд не имело никакого отношения к делам Торгового Дома.

Как вам ведомо, Ромейской империи больше не существует. И пала она от рук тех, кто по долгу христианина призван был на защиту.

Слушатели закивали головами. От чьих рук и как пала Византия, было хорошо известно на Руси. Ну а новгородцы, пожалуй, знали об этом лучше всех — как-никак слышали из первых уст. Так уж случилось, что молодой новгородский купец, один из немногих, кто еще отваживался плавать в объятую огнем войны Византию, оказался в Константинополе в тот недобрый час, когда древнюю столицу Византийской империи брали приступом… нет, не турки-мусульмане, не степные кочевники, а братья во Христе, рыцари-крестоносцы. Своими глазами видел он: как пылал подожженный город, как воины с крестами на одежде врывались в дома, убивали жителей — и мужчин, и женщин, и детей…

Царьград сгубили, а святой город освободить из-под пяты неверных так и не смогли латиняне! — вступил в разговор гость господина Садко. — Детишек послали брать Иерусалим! Виданное ли дело! Рыцари на печи сидят, а дети идут на погибель. — И стал рассказывать: после очередного поражения рыцарей прошел неведомо откуда взявшийся слух, что только невинные дети могут спасти святой город от рук мусульман. И море расступится перед ними, и стены крепостные падут. И вот так же, как когда-то по дорогам Европы шли первые крестоносцы-крестьяне, теперь двинулись тридцать тысяч детей. Жители сел и городов давали им приют, подкармливали в пути. Так дошли они до морского берега. Нет, море не расступилось, как было обещано. Зато к берегу причалили корабли. И опять разнесся слух, что нашлись добрые души купцы-корабельщики, готовые бесплатно переправить через море маленьких христовых воинов. Семь кораблей с ребятишками вышли в море. Два из них вскоре пошли ко дну. Остальные пять достигли суши. Но оказались дети не на святой земле Палестины, а в Египте, где корабельщики продали их в рабство. Таковы были последние известия о крестовых походах, дошедшие до киевского двора. Но гость господина Садко воевода Борислав, ближний боярин Великого князя, приехал в Новгород, конечно, не за тем, чтобы рассказать новгородцам о плачевных делах Византии и недостойных поступках рыцарей-латинян. Впрочем, события, происходившие за морем, имели весьма прямое отношение к делам и Великого князя и Дома Садко.