Анатолий Бритиков - Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга первая. Фантастика — особый род искусства

• Название: Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы). Книга первая. Фантастика — особый род искусства
• Автор: Анатолий Бритиков
• Издательство: Творческий центр «Борей-Арт»
• Жанр: Критика
• Год: 2005
• ISBN: 5-7187-0627-1

Анатолий Фёдорович Бритиков — советский литературовед, критик, один из ведущих специалистов в области русской и советской научной фантастики.

В фундаментальном труде «Отечественная научно-фантастическая литература (1917-1991 годы)» исследуется советская научно-фантастическая проза, монография не имеет равных по широте и глубине охвата предметной области. Труд был издан мизерным тиражом в 100 экземпляров и практически недоступен массовому читателю.

В данном файле публикуется первая книга: «Научная фантастика — особый род искусства».

---

В предисловии к «Последнему полустанку» автором заявлено о намерении «помечтать о чистых сердцах и о том, как бы сделать всех людей счастливыми» (с.3). Что же за мечту предлагает автор? Багрецов так жаждет перевоспитать тунеядцев вроде Аскольдика, что они ему дороже — ни много ни мало — «всех Галактик Вселенной» (с.455)! Это — на словах (ибо никаких воспитательных действий Багрецов не предпринимает). А вот на деле: Афанасий Гаврилович, персонаж, по мнению автора, очень положительный, не мудрствуя лукаво, отказывает первоклассному токарю: не начитан, видите ли, в художественной литературе, а обслуживать «Унион» должны культурные люди. Декламация на моральные темы (за счет них пухлые романы Немцова еще больше распухают), даже в тех редких случаях, когда они правильны, поразительно не соответствуют поведению самых образцовых персонажей.

В романе «Семь цветов радуги» автор откомандировал неразлучных Бабкина и Багрецова в подмосковный колхоз «Девичья Поляна». Друзья ахнули: и лампы дневного света в подземных (?!) теплицах, и дистанционно управляемые трактора, и ледяная окрошка в колхозном «Метрополе»… В столицу, откуда они прибыли, выходит, еще не дошло, что под боком, в деревне — почти что коммунизм. За обедом Бабкин и Багрецов размечтались, какой же он будет полный, и заговорили стихами Маяковского.

Но главная поэзия — в «ледовитой прелести» окрошки, в котлете с куриной ножкой, она «так аппетитно сочилась маслом, обжаренная в сухарях…»,[261] в том, как наши романтики «жмурятся от удовольствия», «гладят себя по груди», «от удовольствия закрывают глаза», смакуют «деликатесные корнишоны» (надо же — в деревне!) и столовые вина (к рыбному — «белое холодненькое, а к мясному — красное»).[262]

Не это ли чавканье имел в виду С.Иванов, уверяя, что «научно-фантастические произведения Вл. Немцова накрепко связаны с жизнью советского народа, они рассказывают о будущем, прекрасном и величественном»?[263] В 1947-1950гг., когда писался роман, этот лукуллов пир был «смелым» отступлением от принципа «ближней» фантастики. Какой будет техника через 100 лет, автор не брался гадать, а вот что через годок-другой куриную котлету всенепременно и повсеместно будут запивать тонкими винами, — это знал наверняка. Здесь никакие пределы мечте не ставились и уж автор сам, без помощи Маяковского, возвышался к поэтическому вдохновению.

В годы гражданской войны, когда страна не меньше страдала от материальной нужды, В.Итин видел задачу своей коммунистической утопии «Страна Гонгури» в том, чтобы увлечь читателя духовными ценностями, дать «„высокие переживания” как новый импульс энергии на тяжелом пути в Страну Будущего».[264] В романе Немцова «семь цветов» будущего сведены к серому тону потребительства. И дело не только в гипертрофии «идеала» сытости. Немцов поэтизирует и вульгарные представления о «легком» труде.

Не надо быть Жюлем Верном, чтобы предвидеть управляемый на расстоянии трактор. Несколько трудней было «угадать», что автоматизация в сельском хозяйстве не обязательно должна идти этим «очевидным» путем: он не соответствует коммунистическому идеалу труда, а специфика сельскохозяйственных работ не позволяет в обозримом будущем (о нем ведь беспокоился Немцов) снять человека с трактора. Да это и не нужно пятнадцать лет спустя (как раз тот срок, за который «ближние» фантасты ручались в своих прогнозах) директор Научно-исследовательского тракторного института В.Каргополов писал, что дело не в том, чтобы автоматы ликвидировали профессию тракториста, а в том, чтобы они освободили человека «от ежесекундной привязанности к рычагам и педалям».[265]

Как раз этого Немцов и не предусматривал. В «Семи цветах Радуги» тяжелые рычаги заменены «легкими» кнопками, но выигрыш в физических усилиях с лихвой перекрывается механическим однообразием, а главное — распылением внимания между девятью машинами. Главная идея Немцова в том, чтобы автоматизация позволила дистанционно управлять несколькими тракторами. Так сказать, тракторист-многостаночник. Задача же в том, говорит Каргополов, чтобы целиком переложить механическую часть управления на плечи автоматов. За трактористом должна остаться функция контроля. Творческая. Раскрепощающая высшие запросы и как раз этим открывающая перспективу повышения производительности труда.

Немцов обо всем этом просто не думал. Он лишь механически приспособил технику к простому облегчению труда. Техническую фантазию направили примитивные представления о коммунизме как легкой жизни. Пройдет немало лет, прежде чем научно-фантастический роман о будущем вернется к той идее, что коммунизм не только многое даст, но и многое потребует от человека.

8

К середине 50-х годов научно-фантастический роман забуксовал у «грани возможного». Техника, которую создавали, обслуживали, вокруг которой конфликтовали его герои, недалеко ушла от той, что была освоена научно-фантастическим романом еще в 30-х годах. Энергию по старинке ищут под Землей и в облаках, и лишь по капризу критики автор «Полярной мечты», догадался зажечь ядерное Солнце, да и то неудачно.

В каждом отдельном случае можно понять, почему и в «Моле „Северном”», и в «Горячей земле», и в «Подземной непогоде», и в «Новом Гольфстриме», и в «Повестях о Ветлугине», и в «Острове Таусена», и в «Кратере Эршота» действие переносится в Арктику, в далекие уголки страны. Но в целом создавалось впечатление, что писатели прячутся в эти глубинные шахты, недра вулканов, пустыни, на дальние острова от животрепещущих проблем. Декларируя свою приверженность будущему, они на деле цеплялись за твердь современности, потому что отказались от больших ориентиров и просто побаивались туманной неизвестности будущего.

Лишь к концу 50-х годов, когда уже летал первый советский спутник и многое переменилось в научной атмосфере, фантасты оставляяют в покое Арктику, выбираются из-под земли и обращают взор к полузабытым звездам дальней фантазии. Но и тогда еще не решаются приблизиться, скажем, к кибернетической «думающей» машине, хотя она к тому времени вторглась в жизнь, т.е. была уже по сю сторону пресловутой «грани возможного». Ведь «буржуазная лженаука» Норберта Винера совсем недавно служила предметом ожесточенных философских опровержений, молекулярная биология еще помнилась под именем реакционного менделизма-морганизма. «Идеализм» таких гипотез, как антивещество и антипространство, парадокс времени — все это тоже преграждало доступ в научную фантастику новым идеям.

Темы повторялись, кочевали от одного фантаста к другому. Многие авторы занялись переделкой своих старых романов, иногда — под новым заглавием. Роман Казанцева «Мол „Северный”», перепевавший тему романа Адамова «Изгнание владыки» (1946), в 1955-1956 гг. был переписан под названием «Полярная мечта». Автор устранил детективный зачин, расширил производственные мотивы, но вялый сюжет, построенный на экспозиции технических достижений, не изменился. Ни ординарные персонажи этого, по определению автора, «романа-мечты», ни скучновато изложенные их замыслы мечтать-то и не вдохновляли. Писатель не внес заметных улучшений и в переделанные в 50-х годах «Арктический мост» и «Пылающий остров».

Владко в 1957г. издал новую редакцию «Аргонавтов Вселенной», Долгушин в 1960г. — подновил «Генератор чудес», Гребнев в 1957г. — «Арктанию» (под названием «Тайна подводной скалы»). Текстуальные изменения, порой значительные, не улучшили заметно новых редакций. Долгушин, например, изменил лишь детективную линию, не главную для романа. У Гребнева в «Тайне подводной скалы» коммунистическое будущее еще больше отодвинулось в тень приключенческой фабулы. В таком же плане была написана Гребневым и фантастическая повесть «Мир иной» (1961).

Исправлять апробированные ошибки всегда проще, чем рисковать новыми. Но писателей вынуждала к тому и нетерпимость критики. Не успела увидеть свет новая редакция «Арктического моста», как Л.Рубинштейн, не вникая особо ни в достоинства, ни в недостатки романа, обвинил автора в буржуазном космополитизме.[266] С.Иванов демагогически «заострил» промахи Брагина в талантливой книге для детей «В стране дремучих трав».[267] Подобная участь постигла и «Остров Таусена» А.Палея.[268] Газета «Культура и жизнь» безапелляционно заявила, что рассказ Гуревича и Ясного «Человек-ракета» (1947) «халтура под маркой фантастики»,[269] а издательство поспешило «признать ошибку». Научную фантастику просто боялись печатать без конца консультировались с критиками и специалистами.

Доходило до курьезов (впрочем, нешуточных). Писатель Долгушин вспоминает, как В.Орлов «разбранил неплохую детскую повесть Г.Гуревича»[270] («Тополь стремительный») только за то, что в Лысенковских лесных полосах основной породой предполагался дуб: «Значит и писать Гуревич должен было о дубе, а не о тополе».[271]