Леонид Шестаков - Всадники

• Название: Всадники
• Автор: Леонид Шестаков
• Издательство: «Дет. лит.»,
• Жанр: Детская проза
• Год: 1976

Приключенческая повесть о ребятах, которые в годы гражданской войны оказываются в центре бурных событий, участвуют в боях с белогвардейцами.

---

— Новый, что ли, объявился? В каких же краях? — заинтересовались бойцы.

— Не близко, — глянул исподлобья командир. — На китайской границе…

— Во-он где! — удивился Ефрем Клешнев. — Аж на самой Амур-реке. А что у него за воинство, у того атамана?

— Воинство нам привычное: недобитые золотопогонники да казаки из тех, что побогаче. Словом, старые знакомые.

Посерьезнели лица бойцов.

— Да-а-а! — вздохнул Клешнев. — Далеконько. Там и письма с родины не вдруг дождешься.

Ребров попятил Бурьяна. И тут же привстал на стременах комиссар.

Что сказать бойцам? Какими словами объяснить горькую нужду воевать на чужбине?

Молча стоит он в стременах перед строем, выискивает подходящую вещь, чтобы взять в пример. Эскадрон ждет.

Есть! Зацепился глазами за пеньковую Крупенину портупею, перевел взгляд пониже — на шашку, свисшую до колен малорослой кобылки.

И, неожиданно рванув из ножен свою шашку, комиссар вскинул ее над головой. Юнона под ним беспокойно переступила копытами.

— Клинок — вот кто такой атаман Семенов! — прозвенел в тишине голос Касаткина. — Этим клинком замахнулась на нас мировая буржуазия, чтоб рассечь страну, а там уж добивать частями. Понятно?

— Куда уж понятнее! — за всех ответил Клешнев. — А только и у нас в ножнах не деревяшки против того клинка. Верно, Трофим? Хотелось отведать хваленого твоего квасного парку, да атаман порастворял в банях двери, и дует в них ветер-сквозняк.

— Затворимо! — прогудел Крупеня. — Пару поддадим тому бисову атаману — чертям буде жарко. Так я кажу, хлопцы?

— Так, Трофим!

— Истинная правда!

К разъезду подошли уже засветло. У пустынной платформы стоял поданный эшелон — десятка четыре промороженных, густо исписанных мелом товарных вагонов. Некоторые были пробиты пулями, на других сорваны люки или не хватало дверей. Степан Викторович в сопровождении Гаврилова проехал на Бурьяне по гулкой деревянной платформе, осмотрел вагоны.

— Рисуй! — приказал ординарцу.

Тот соскочил с коня, начал расписывать вагоны мелом по указанию командира: под кухню, под санчасть, под людской состав, под конский.

Спешенные кавалеристы забегали вдоль эшелона. Откатывали двери, выкидывали из теплушек снег и всякий хлам.

Пока прибирались, пока заводили в вагоны коней и грузили фураж, у кашевара поспел в полевой кухне обед. Щурясь от пара, он сосредоточенно вымешивал в котле просяную кашу и лениво отругивался через плечо от наседавшего из-за спины Сергея Гаврилова:

— Отвяжись! Сказано — не дам… Тебе бы, жеребцу, не просяной каши, а березовой.

— Кинь хоть на понюшку, — ныл Гаврилов, выставив котелок.

— Кукиш понюхай! И хватило у тебя совести первым к артельной каше лезть?

— По должности положено первым…

Кашевар повернулся на голос и выкатил глаза: перед ним стоял командир эскадрона, а Гаврилова и след простыл.

— Извиняй, брат, товарищ эскадронный, — вытянулся у котла кашевар. — Это я ординарцу твоему Сережке Гаврилову. Только что был тут с котелком.

— Ладно, старина! — усмехнулся Ребров. — Каша-то упрела?

— В самый аккурат! — прижмурил глаз дядя Андрей и достал из-за голенища алюминиевую ложку. — Вот, сыми-ка пробу.

Командир присел на патронный ящик, одобрительно оглядел чисто прибранный вагон и, приняв от дяди Андрея котелок, отведал каши.

— Хороша-а! — похвалил он, шумно выдохнув облако пара. — Райская пища! С такой пищи наши бойцы огрузнеют — как их кони понесут?

— Не огрузнеют! — уловил шутку повар. — Продовольствие, считай, на исходе. Это уж сегодня ради такого дня решил заварить покруче. Чтобы, значит, не на голодное брюхо людям с родиной проститься. А там опять пойдет похлебка — и начнут меня бойцы из души в душу костить.

Степан Викторович оторвал косую ленточку газетной бумаги, свернул «козью ножку» и, прикурив от зажигалки, глубоко затянулся.

— Насчет каши это ты мудро рассудил, старина. Настроение в такую минуту вещь немалая. Признайся, а у тебя, Петрович, не сосет под ложечкой? Ведь как-никак впереди чужбина…

— Сосет! Только не через это. Меня, товарищ эскадронный, совесть гложет, как вспомню, что потеряли своего приемыша. Ведь он мне, считай, заместо сына был. Пока тут мотались, я все надеялся, что отыщется. Но теперь уж… Прощай, Сева, не поминай лихом, сынок!

— И мне вместо сына! — вздохнул Ребров.

Эшелон тронулся ночью. Качнуло на стрелке, на другой. Кони беспокойно переступили коваными копытами и, подняв от сена морды, насторожили уши. Тотчас послышались голоса дневальных:

— Стоять-стоять!

— Не коси глазом!..

Опоздавшие всегда найдутся. Придерживая шашки, чертыхаясь, бежали они рядом с вагонами, хватались за протянутые руки и въезжали в теплушки на животе под смех товарищей.

Откуда ни возьмись, из-за угла вывернулся Крупеня с обгорелым бревном на плече.

— Трофим! Вот каналья! — закричали из подходившей теплушки. — Валяй к нам со своей гаубицей, а то останешься.

Но хозяйственный Крупеня только отмахнулся. Много, мол, вас теперь найдется на готовенькое. Не для того он добывал из-под снега это бревно, чтобы сжечь его в чужом взводе.

Трофим выждал. И как только подошла теплушка первого взвода, закинул в нее свой трофей, а за ним ввалился и сам.

— Путь не близкий, — как бы извиняясь за опоздание, сказал Крупеня. — Нехай будуть дровы.

Мелькнул мутный фонарь на выходной стрелке, мигнул зеленый глазок семафора, и степной разъезд побежал назад, теряясь в снегу.

Кони скоро привыкли к шаткому полу и опять потянулись к сену.

А люди за войну привыкли ко всему. И если уж говорить откровенно, то здесь, б вагонах, по сравнению с фронтом, сущая благодать: от ветра затишно, от клинка и пули, и можно в охотку отоспаться.

По рукам пошли кисеты, в теплушках волнами заходил самосадный дым.

— Чего заскучал, Трофим? — подсел к Крупене Клешнев, крутя ус. — Ты, брат, что-то сник.

— Видчипись! — отмахнулся Крупеня. — Дай трошки подумать.

Бойцы повеселели, настроились на шутейный лад. Трофим всегда думает медленно, и ему «помогают» всем миром. Посыпались подковырки.

— Должно, подсчитывает, сколько надо подков, если сменить кобылу на вола. Всего восемь, Трофим! По числу копытьев. Прямой расчет менять…

— Да нет же, не про кобылу. Человек обещал попарить атамана Семенова, а где веники? Зима.

Обычно Трофим не обижался на шутки. Смеялся вместе со всеми. А тут не смеется.

— Балабоны! — с укоризной глянул он на товарищей. — Того не ведаете, шо задолжав я доброму чоловику.

— Кому?

— Та Севке ж Снеткову. Полный курс наук превзошел при том наставнике. Бачите? — Сдернул с головы шлем, показал надпись на заношенной подкладке: «Крупеня».

— Ужели сам написал? — не поверил Клешнев.

— Сам! Ось этой рукой, — выставил Трофим ладонь величиной с добрую лопату. — И на шинели — хвамилия, и на подпрузи. Переметив, шоб каждый знав, чия це вещь.

— А как же Севке-то задолжал? — спросил Кузьма Тетеркин.

Помолчал Крупеня, собираясь с мыслями, свернул цигарку.

— Так задолжав, шо не отблагодарив. Не обучив кавалерийской грамоти. Азбуку только и пройшли. Хотелось з хлопца доброго рубаку зробить, шоб замест Крупени в эскадрони быв на случай… — Он не стал договаривать, но и так всем понятно, какой случай имел в виду Трофим.

Разговоры — как отрезало. Ведь не кататься едут! У каждого в голове одно: если уж «случай», так пускай бы на своей земле, а не в далекой чужбине.

Неладно как-то у Крупени сказалось. Не ко времени. «Нехай бы смеялись. Дернув же мени бис!» — думает он и с надеждой глядит на Клешнева.

— Як считаешь, Яхрем, к духову дню прибудемо на мисто?

— Может, к духову, а может, и к петрову, — ответил Клешнев. — Это как повезут. Дорога-то неблизкая, через всю Россию.

— А что там за земля, Яхрем? И якой веры тамошние люди?

Бойцы подсели поближе: каждому сейчас любопытно послушать Клешнева, который в молодые годы понюхал японского пороха на сопках Маньчжурии.

— Что за земля? — переспросил Клешнев и задумался, отдаваясь воспоминаниям.

Он отшвырнул цигарку и, отвалясь к стенке вагона, взял гармонь. Тоненько подыгрывая себе на одних голосах, запел высоким и сильным тенором:

Плавно Амур свои волны несет,
Ветер сибирский им песни поет.
Тихо шумит над Амуром тайга,
Ходит пенная волна…

Этот старый задушевный вальс знали многие. Клешневу начали подпевать, сперва тихо, потом погромче. И вот уже стройно, в полный голос зазвучали слова:

Кр-расива Амур-ра волна
И вольностью ды-ышит она…

Паровоз наддал. Слышнее застучало на стыках железо по железу. А над эшелоном, от головы к хвосту, огненным пунктиром понеслись в темноте искры.