Борис Николаевский - История одного предателя

• Название: История одного предателя
• Автор: Борис Николаевский
• Жанр: История

В книге рассказывается о "великом провокаторе" XX в. - Азефе, деятельность которого стала классическим примером политической провокации. Е.Ф. Азеф более 15 лет был тайным полицейским агентом и в то же время свыше 5 лет руководил Боевой организацией эсеров. Книга (впервые опубликована за рубежом в 1932 г. и неоднократно переиздавалась там) написана в увлекательной форме и содержит малоизвестные у нас факты о политической жизни России начала XX в., в ней действуют реальные исторические лица - Николай II, С.Ю, Витте, В.К. Плеве, П.А. Столыпин, С.В. Зубатов, Б.В. Савинков, В.М. Чернов и др.

Автор книги - Б.И. Николаевский (после Октябрьской революции эмигрант) - один из наиболее авторитетных за рубежом специалистов по истории России.

---

"Вы знаете, - говорила Бурцеву В. Н. Фигнер, - что вы должны будете сделать, когда будет доказана неправильность ваших обвинений? Ведь вам останется только пустить пулю в лоб, - за то зло, которое вы причинили делу революции ..."

В этой обстановке, в самый последний момент Бурцев решил нарушить обещание, данное им Лопухину.

"Я имею еще одно доказательство", - начал он, и, потребовав от всех присутствующих особого торжественного обещания не выносить подробностей за стены данной комнаты, подробно рассказал им о своем свидании с Лопухиным.

Рассказ произвел огромное впечатление. "Я никогда в моей жизни, вспоминает Бурцев, - не говорил перед такими внимательными слушателями, как на этот раз... Когда я повторил слова Лопухина:

- Никакого Раскина я не знаю, но инженера Евно Азефа я видел несколько раз, - то все враз заговорили и встали со своих мест. Взволнованный Лопатин, со слезами на глазах, подошел ко мне, положил мне руки на плечи и сказал:

- Львович, дайте честное слово революционера, что вы слышали эти слова от Лопухина...

"Я хотел ему ответить, но он отвернулся от меня, как-то безнадежно махнул рукою и сказал:

- Да чего тут говорить ... Дело ясное!"

Положение сразу переменилось. "Присутствующие все были ошеломлены", признается В. И. Фигнер, до того целиком бывшая на стороне защитников Азефа. Представители Центрального Комитета пытались было бороться против общего настроения. Натансон говорил, что Лопухин - опальный директор Департ. Полиции, и сознательно клевещет на "опасного для полиции революционера" Азефа, желая этим путем выслужиться перед правительством.

Но натяжка этого объяснения чувствовалась всеми. После короткого обмена мнениями, Кропоткин от имени всех судей заявил, что партия должна произвести проверку рассказа Лопухина.

Суд над Бурцевым кончился, - впервые за все время начиналось расследование деятельности Азефа.

Сам Азеф в течение всего этого времени, - суд тянулся около месяца, - был вне Парижа. Большую часть лета, после поездки в Глазго, он провел вместе с г-жею N: сначала в Остенде, затем в Париже. Вместе с нею он поехал и в Лондон, - когда ему пришлось туда ехать для участия в конференции. Заседаниями последней, по свидетельству Аргунова, Азеф нередко манкировал: это происходило потому, что, по рассказу г-жи N, все эти дни их лондонского пребывания были сплошным пикником. Увеселительные поездки сменяли одна другую. Только к одному вопросу Азеф отнесся с большим вниманием: уже после того, как Центральным Комитетом была разработана смета расходов, в самый последний момент, Азеф предъявил новые, повышенные требования денег на нужды Боевой Организации. Центральный Комитет - как это обычно бывало, - уступил, и уже принятый бюджет "был пересмотрен наново" ...

Таким же сплошным пикником была и жизнь в Париже, куда Азеф вместе с г-жею N. переехал после Лондона. Он даже внешне настолько переменился, что это начало бросаться в глаза его товарищам по партии, - обычно мало внимательным к мелочам этого рода. Всегда чисто выбритый, в щегольском прекрасно сшитом костюме, он выглядел настоящим именинником.

... Как раз в дни этого "сплошного пикника" г-жа N. получила от Азефа наибольшее число ценных подарков, - из которых только за один, - за бриллиантовые серьги, купленные в Париже, - Азеф заплатил 25 тыс. франков ...

В заседаниях Центрального Комитета, которые предшествовали созыву суда, Азеф участвовал в качестве полноправного члена и вместе с другими разрабатывал программу поведения на суде. Но на самый суд явиться он не захотел: ему было "противно купаться во всей той грязи, которую поднимает Бурцев"; сама мысль о возможности объясняться с ним перед судом казалась оскорблением, и дело "защиты своей чести" он полностью передоверил своим ближайшим товарищам по партии. Последние все это принимали за чистую монету. Если бы против кого-либо из них по роковому стечению обстоятельств было возведено аналогичное обвинение, то они на самом деле испытывали бы приблизительно такие же ощущения, - вполне естественным казалось им наличие их и у Азефа. Поэтому они не только с готовностью взяли на себя дело "защиты его чести", но еще и сами уговаривали его уехать из Парижа, отдохнуть, успокоиться, собраться с мыслями ...

Азеф действительно уехал, - в маленькое дачное местечко в Пиренеях, недалеко от Биаррицы, где в то время жила его жена с детьми. С г-жей N. пришлось на время расстаться: нужно было выдерживать роль глубоко оскорбленного, - а жизнь "сплошного пикника" могла броситься в глаза. Но, несмотря на нависшую угрозу, мысли Азефа все время возвращались к г-же N.: жизнь в семье после увеселительных поездок казалась до невозможности скучной. Его письма к г-же N. от этих дней полны упреками за отсутствие писем и пожеланиями скорее свидеться:

"Susse, liebe, - восклицает он в письме от 27 сентября, - как хотел бы я иметь тебя здесь, чтобы купаться вместе!"

Сравнительно скоро явилась приличная возможность положить конец этой разлуке: летние каникулы окончились, детям Азефа нужно было вернуться в школу, - и Азеф уговорил жену ехать вместе с ними в Париж, не беспокоясь о том, что он останется один. Так будет даже лучше: ему тяжело видеть людей, да он и вообще предпочитает наедине с собой переживать тяжелые минуты. - Едва ли нужно прибавлять, что немедленно после того, как выяснилась дата отъезда жены, к г-же N. полетела телеграмма, - с призывом как можно скорее приехать. Г-жа N. не заставила повторять просьбу, - и в то время, когда друзья Азефа на суде "защищали его честь", в Биаррице вновь началась жизнь "сплошного пикника". "Здесь чудно хорошо, - писала г-жа N. своей матери в первой открытке из Биаррицы, от 14 октября. - Я купаюсь каждый день, - так тепло. Вчера удила рыбу, поймала 5 штук. Я сидела в лодке. Солнце печет невероятно". К концу месяца погода в Биаррице начала портиться, - тогда Азеф с г-жею N. совершили небольшое турне по Испании: видели бой быков в Сан-Себастиано, бродили по Мадриду...

Суд в начале беспокоил довольно мало. Письма из Парижа звучали очень оптимистически, и Азеф надеялся, что эта "грязная процедура судебного разбирательства" закончится быстро и вполне благополучно. Возможно, что держалась и надежда на Авдеева: со дня на день в это время ждали телеграммы о "прискорбном происшествии" на крейсере "Рюрик", - и тогда Азефу перестали бы быть страшными все Бурцевы мира: ни один суд не решился бы высказаться против организатора убийства царя. Но телеграммы этой не было, процесс затягивался, - и Азеф в письмах к друзьям в Париж становится все более и более раздражителен, ворчит на суд, который без нужды затягивает дело, на друзей, которые не умеют быть достаточно убедительными . . . "Хотелось бы уже развязаться с этой мерзостью", - срывается у него в письме к Савинкову из Сан-Себастьяно, - того самого, на залитой солнцем арене которого так театрально красиво резали быков ...

Но "развязаться" не удалось. Наоборот, "эта мерзость" заставила прервать прогулку по стране тореадоров. Г-жа N. помнит, что после получения каких то писем, Азеф заявил ей, что должен расстаться с ней и срочно, по важным "коммерческим делам" вернуться в Париж.

Нет сомнения, это были письма, написанные после рассказа Бурцева о свидании с Лопухиным. Имя последнего и подробности разговора с ним держались в секрете. Но факт резкого поворота в ходе всего дела не был тайной для сравнительно широких кругов партийных деятелей. От одного к другому шло известие о "таинственной сенсации", которую преподнес суду Бурцев и которая заставила Центральный Комитет приступить к особому расследованию в Петербурге. Во всяком случае, в этих пределах о происшествии было сообщено и Азефу, - теми его друзьями, которые продолжали оставаться уверенными в его невиновности. Таковым его считал даже сам Аргунов, которого Центральный Комитет отправлял в Петербург для собирания сведений о Лопухине. Перед своим отъездом из Парижа он не только счел нужным зайти попрощаться с женой Азефа, но и написать самому Азефу. "Одна подробность, характеризующая настроение у меня - следователя, пишет он в своих воспоминаниях, - при прощании с женой и детьми Азефа мне вдруг захотелось сказать слово утешения и поддержки "бедному Ивану Николаевичу", который там, один, переживает эти отвратительные толки о себе, всю эту грязную процедуру судебного разбирательства, и пр. и пр. Я написал ему открытку, где в нескольких словах, прощаясь перед отъездом, просил его не тревожиться, не расстраиваться и быть бодрым".

Может быть, именно эта открытка и переполнила чашу тревог Азефа и заставила его поспешить в Париж, - чтобы попытаться спасти то, что еще можно было спасти из всей этой становившейся все более и более "грязной" процедуры.

В Париже выяснилось, что положение было хуже, чем он ожидал. Возможностей спасения не было, - и в дальнейшем Азеф все время катится по наклонной плоскости, делая ошибку за ошибкой. "Когда бог хочет кого-либо наказать, писал он позднее о своем поведении в эти дни, - то отнимает у него разум".