Таисия Пьянкова - Черная барыня

• Название: Черная барыня
• Автор: Таисия Пьянкова
• Издательство: ВТО МПФ
• Жанр: Фэнтези

---

А вот для народа самым интересным оказался такой вопрос: как бы это хотя б одним глазком заглянуть в подземелье да узнать, сколько ж Сигариха в надежную, каменную темноту от великой изворотливости покойного Кузьмы Никитича золотишка засыпала?

Да-а. У нас всегда… охота до пота, забава до слез.

Конешно. Случись вопрос этот разрешимым, желальщикам заглянуть в Алефины закрома выпало бы не один день простоять разинувши рот.

Принять на себя хлопоты торговых дел, заменить собою приказавшего долго жить Сигаря Алевтина Захарьевна не пожелала. Потому она магазины, все лавки, склады с товарами и прочую купцову движимость-недвижимость пустила с молотка, а сама окончательно осела в Раздольном. Ну и вот.

Кроме Кирилла-истопника да Ермолая-дворника была Алефою нанята в новую усадьбу еще целая орава прислужников. Хоромы ее барские надо было кому-то в порядке держать, стряпней заниматься, подворье доглядывать.

Но вот какая странность: долее потемок Сигариха никого в доме своем держать не хотела; работники ее, разве что кроме Кирилла Нетопыря, расходились в закате по своим дворам. И от этой особенности в людях также накапливался голод удивления.

Мучимые им, селяне придумывали бог знает что. Поговаривали, что красавицей-барыней обычный земной сон никогда не владеет и потому ей вид спящих был невыносим. А кто обратное предполагал: будто бы Алефин сон настолько живой, что, будучи сонной, она может подняться, к любому человеку подойти и выболтать сокровенное. Понятно ли такое? Ну, а еще… Еще перешептывались о том, что якобы с заходом солнца Сигариха принуждена чуть ли ни всякую ночь спускаться в каменное подземелье свое и там… Там Алефа колдует, выкрикивает заклятия, вызывает из ниоткуда всякую погань земную, которая ради золота готова поить ее своею нечистой кровью. Ой, господи!

А ведь молва уверяла: пьет! Пьет стаканами! Чтоб ты захлебнулась!

И чем больше наливается Алевтина Захарьевна дьявольским этим хмелем, тем проглядней становится ее тело. В какой-то миг оно делается столь прозрачным, что даже через самое толстое платье можно увидеть, что внутри Сигарихи живет махонький, да черно-кровяной, да весь морщинистый гаденыш. И научен природой он якобы своею ловко перебирать Алефины жилы. Этим самым умением он и принуждает ее делать все, что ему потребно…

Такою страстью Сигариху будто и наградил тот самый дохленький мужичонка, который бегал-командовал сооружением каменного подземелья. Не за обиду в отместку наградил – по сговору. Сама она, добровольно, согласилась послужить гаденышу скорлупою, покуда тот доспевает до нужной добы. Ради него она и кровопийцею стала.

И все это в обмен на долгую молодость, неустанную красоту и вечный достаток.

Вот какое жуткое сочинение сложилось в народе на основе Сигарихиной скрытности.

При кипении домыслов, подогретых общей тревогою, в народе образуется особое чутье. Оно-то и способно быть всевеждою. Да и не бывает вершка без корешка. К докладываемой поре Алевтина Захарьевна была уже не первой весны ласточка. Однако же перед ней зафрантились не только спелые женихи, но и недоросли и синегубые вдовцы-перегарки,– те самые, которые, точно косарь в засуху, готовы были выкашивать даже пустыри. Запоезживали до Алефы и семьями уже заказанные вертопрахи.

Чем черт не шутит…

Все эти легостаи перед Алевтиной Захарьевной прямо-таки и думать позабывали, что когда-то они были рождены на белый свет людьми-человеками. Во храме Божьем и там (прости ты меня. Господи, грешного) крестились они не на образ Христи-спасителя, а на гордый затылок красавицы вдовы.

А той хоть бы хны.

Сигариха никогда не отказывала себе в удовольствии поиграться прихвостнями своими, словно задористый пацан бараньими бабками.

Частенько заводила Алефа потеху на широкой прогалине посреди березовой своей рощи. И чего только не загадывала она прихвостням! И вперегонки-то она их стреноженными пускала, и петь-то она им вразнобой повелевала, и пляс на четвереньках они у нее отчубучивали…

И чем срамнее у кого выкамуривалось, тем занятней утеха складывалась для Сигарихи, тем заливистей хохотала она…

А вот как она хохотала.

От этого от ее смеха, должно быть, и зародилось в людях подозрение, что в Алевтине Захарьевне кто-то сидит, потому как смеялась она только одним нутром. И хотя в момент веселья Алефа старалась прикрыть лицо ладонями, однако же кем-то было замечено, что утробное ее веселье доставляет хозяйке невыносимые муки.

И все-таки от затей в березовой роще красавица вдова никогда не отказывалась.

Но самой основной забавой служила Алевтине Захарьевне такая придумка; время от времени назначала она своим приспешникам состязательство…

Пожалуй что нет на земле человека, который бы не знал, что кукушке впору все гнездушки. Да вот только не всякий способен ответить: отчего эта серая бездомница в одно место никогда второго яйца не кладет? Всякий раз новое ищет.

Точно так, для примеру, поступала и Алевтина Захарьевна. В назначенное ею состязательство, от начала до конца, входила сплошная драка. По первому дню Алефины воздыхатели сходились стенкам и, по пяти человек с каждой стороны. А уж на другой день ломали друг дружку отборные дураки.

Добровольные эти мордобои многих состязателей доводили не только до потери любого края, но и до утраты, порою, всякой возможности попытать столь сомнительное счастье по другому разу.

Названным счастьем считалось то, что Алевтина Захарьевна изо всей оравы потасовщиков подбирала для себя временного, если так можно сказать, супружника. И чего уж она там ночами да в пустом своем доме с ним делала, и до нашего времени осталось загадкою. Однако же от работников, которые народили в хоромах лоск, люди всякий раз узнавали, что ни утром, ни днем добудиться до Алефиного хахаля было никак невозможно: под ним, говорили, даже кровать храпит. А ежели кто из них и просыпался на короткий миг, то, кроме пьянки, ни шиша не помнил…

Что до Сигарихи – она бодрствовала как ни в чем не бывало. Когда же Алефа утоляла тайные свои страсти да когда избранник ее допивался до такого состояния, что переставал узнавать самого себя, Сигариха снабжала его огромными деньгами и отпускала на все четыре стороны. Условие было для всех одно: никогда и никого из них Алевтина Захарьевна видеть больше не желала.

Условие это было оговорено загодя. Потому, безо всякого дополнительного спроса, истопник Кирилл валил орущего песни испоя в крытый возок, понужал сытых лошадей – и все. И возвращался Кирилл обратно очень нескоро. Возвращался, докладывая хозяйке:

– Дело сделано.

Такой исход опять же настораживал людей. И все-таки притязателей на Алефину ненадежную руку не убавлялось. Но, похоже, пылкость свою сочиняли они в себе не столько до самой красавицы вдовы, сколько до ее большого золота. Такая любовь действительно неугасима. Вот и липли до Сигарихи обожатели, ровно мухи до недельного мяса.

Когда все названные затеи Сигарихе надоедали, она вдруг назначала день – принимать всякие необычные подарки. Оценкою старания на этот раз служило то, насколько сильное в Алефе удивление вызовет любезное подношение.

Ох и старались угодники! Многие тянулись из последних сил, точно лещи за красной наживкою.

Но как-то по весне, когда ожидался большой прием, когда с подарков уже сдувались последние пылинки, лещам этим-хлыщам пришлось вдруг вылупить рыбьи глаза да зашлепать в обиде гнутыми губами:

- Что ж это Алевтина Захарьевна? Из памяти нешто выбилось? Нам в стремена велела, а сама? Снова да опять ускакала одноверха. И все до Яровой носит ее.

- И у меня к тому полный короб интересу. Затеяла ездить кланяться перед каким-то холопом. И чего бы это ей от бражного стола да побираться?

- Дык с того с самого,– влез в громкий у Сигарихиных ворот разговор дворник ее Ермолай,– что ить старый-то и розан не по глазам, а молода-то она и крапива красива…

– Ты б нас лучше надоумил, какая-такая прям-таки розовая крапива вдруг да выросла в зачуханной деревёшке?

– Большо ли дело подумать да самим вам сдогадаться? – отвечал Ермолай.– С осени хто до Гаврилы Красика в работники прибился?

– Демьян Стеблов?!

– Быть не может! В дерьме рощен, помелом крещен…– затараторил, ажно покраснел, один из «розанов» и привязался до Ермолая: – Не хочешь ли ты сказать, что породистого рысака да смердова телега объехала?!

Так это… смотря какой рысак,– ухмыльнулся дворник, а потом хохотнул.– Бывает и тако, что и в ложке глубоко. Иной кочеток и кречетка за вороток…

– Но-но! Ишь ты! Поехала… бабка за пригон. Всякая скотина и туда ж – до овина…

– Допекло нешто? – с издевочкой спросил Ермолай.– А чо тогда срамишься? Демьян Стеблов эвон какой стояк – не тебе свояк. Он зимою у покойного теперь Арефиня за два глядка всю кузню перенял. Только ты не думай, что Алевтина Захарьевна доезживает до парняги в молотобойцы напрашиваться, А то лаешься стоишь… Собаки-то наши эвон… на всяку ночь брешут, а не единой темноты покуда еще не прогнали. Терпют. А куда денешься?