Игорь Акимов - Без риска остаться живыми

• Название: Без риска остаться живыми
• Автор: Игорь Акимов
• Жанр: Биографии и Мемуары

военно-приключенческая повесть о разведчиках. Один из авторов Игорь Акимов — написал также представленную на Милитере культовую книгу «Легенда о малом гарнизоне».

---

Что же он наделал!.. Что же он наделал!..

Это ему, Панасенкову, приказывал командир уходить, потому что никто, кроме него, не мог добраться до своих и доложить… А почему, собственно, только он?.. У них тоже была еще возможность уйти, отстреливаясь. Они были в лесу, не на открытом месте, и…

Новая мысль ожгла его мозг: могли уйти… а могли и не уйти… Да-да, могли уйти, а могли и не уйти!..

А он мог!..

Потому лейтенант и выбрал его, чтобы — наверняка…

Могли уйти… А он не выполнил приказ, вмешался в перестрелку, и они уже не могли уйти — они оттягивали немцев на себя, чтобы дать возможность ему, идиоту, опомниться и ускакать с донесением…

И теперь они лежат там на опушке, и фрицы обшаривают у них карманы. Лежат, потому что он, Панасенков, не исполнил свой долг… И по его вине они лежат там, мертвые…

Могли уйти, а могли и не уйти… А потом они уже не могли уйти. Из-за него…

А он мог…

Почему — «мог»?

Он должен сделать это сейчас…

Панасенков с трудом перевалился на живот. Боль резанула так, что у него потемнело в глазах. Он полежал, пока боль не приутихла, и поднял голову.

От мызы по направлению к нему шел немец. В правой руке он держал автомат, помахивая им в такт шагам. Казалось, будто он идет с тросточкой…

Теперь уходить было нельзя. Панасенков скосил глаза налево. Автомат лежал на бровке в двух шагах от него.

«Так, — подумал он, — надо подползти к автомату… Потом срезать этого фрица и добраться до лошадей…» Он прикинул расстояние и решил подпустить немца поближе. Вон, до той березки…

Стиснув зубы, Панасенков пополз по кювету, превозмогая режущую боль в боку. Ползти было трудно, левая рука не действовала. Но он все-таки дополз. Правой рукой выкопал ямку, сунул автомат рожком в нее и попробовал прицелиться…

Немец шел не спеша. Панасенков силился разглядеть его, но по полянке вдруг поплыл туман и закрыл немца. Через некоторое время туман растаял.

Немец шел уже посередине поляны.

И снова появился туман…

«Странно, — подумал Панасенков, — откуда мог взяться туман?..»

На этот раз он был какого-то необычного, розоватого оттенка. «Только бы он не наплыл, когда тот будет подходить к березке!» — мелькнуло в голове у Панасенкова, и тут же новая полоса тумана, уже сизо-багрового, застлала всю поляну, и березку, и дорогу…

Когда туман рассеялся, Панасенков не увидел немца. Он испугался. Березка вот она, за дорогой слева, — есть, а немец исчез!.. Правда, что-то мешало Панасенкову видеть всю поляну. Какое-то препятствие появилось перед его глазами. Он попытался вглядеться в препятствие сквозь снова наплывающий сизо-багровый туман и увидел, что это был сапог — покрытый пылью тяжелый немецкий сапог.

«Надо убрать его…»- подумал он и зашевелился.

Прямо над головой раскатился гром, слепяще сверкнула нестерпимо яркая молния. Панасенков еще дернулся конвульсивно, пытаясь вытянуть вперед руку, чтобы убрать, убрать этот невесть откуда взявшийся, сапог, мешающий ему выцелить врага…

Стоявший над ним немец толкнул его ногой, отчего он перекатился на спину, постоял немного, закинул автомат за плечо и пошел прочь.

А Панасенков остался одиноко лежать в кювете, отделенный серой лентой дороги от своих товарищей. Лежал отдельно от них — боец, нарушивший приказ. Отстреленная пулей ветка, висевшая на лоскутке коры, все так же покачивалась над ним, как маятник, отсчитывая время, потерянное дивизией по его, Панасенкова, вине.

11

Хлопин, как всегда, устроился обстоятельно, со всеми удобствами. С помощью финки он соорудил себе из валявшегося неподалеку обломка доски от снарядного ящика нечто вроде лопатки, которой затем углубил и выровнял выбранную им воронку и сделал в передней стенке импровизированного окопчика небольшие ниши для гранат и запасных рожков. Из остатков доски он сделал подобие сошек и уложил на них ствол своего автомата. Теперь, в случае чего, можно будет вести прицельный огонь…

Когда они со Стаховым вышли на эту опушку и увидели долинку, по дну которой вилась неширокая речушка, и на той стороне немцев, роющих окопы, Стахов хотел тут же идти обратно, но Хлопин настоял на том, чтобы выбрать сначала место для НП, — там, где они находились, позиция была неудобной. Они прошли немного левее и набрели на эту воронку, откуда открывался хороший обзор, да и подход к ней маскировали кусты боярышника.

— От теперь топай, докладай… — сказал Хлопин. Стахов нырнул в чащу леса и исчез, а Хлопин начал устраиваться. Он знал, что ждать придется довольно долго. Командир, направляя их сюда, объяснил задачу: при обнаружении противника Хлопину оставаться на месте, вести наблюдение, нанося замеченные огневые точки на стрелковую карточку, а Стахову возвращаться с докладом…

Стрелковая карточка, которую Хлопин начал заполнять сразу же после ухода Стахова, пестрела теперь многочисленными значками. По небу плыли рыхлые белые облака, чуть сероватые снизу. Освещенный солнцем противоположный склон долинки был хорошо виден. Хлопин смотрел на копошащихся там немцев и думал о предусмотрительности лейтенанта Пименова: вот ведь, уже и не видно пулеметного гнезда возле той вдочки справа, оно прикрыто дерном, присыпано травой — не разглядишь! Раньше не отметил бы его в стрелковой карточке, сейчас вряд ли нашел бы. И все остальные огневые точки, которые пока еще хорошо видны, через какое-то время исчезнут, старательно замаскированные. Только стараются фрицы напрасно: у него, Ивана Хлопина, все, что надо, уже взято на учет, и когда дивизия придет сюда и развернется, в руках начальника штаба будет полная картина вражеской обороны…

Он вдруг забеспокоился — на той стороне происходило что-то не совсем понятное: немцы, вырыв Окопы не глубже, чем по колено, замаскировали их кое-как, чего с ними, аккуратистами, никогда не случалось, и ушли. Остались только саперы, которые тянули колючую проволоку, цепляя ее на колья.

«Как же они будут там помещаться? — удивленно подумал он. И тут же догадка осенила его: — Они ж, подлецы, специально оставили их такими — пойдут наши в атаку, проволоку преодолеют и начнут прыгать в окоп… а это не окоп… и укрыться негде… И тогда из настоящих окопов немцы начнут косить наших очередями!.. То-то и маскировку, гады, такую сделали…»

Он старательно вычертил линию ложных окопов и под ней крупными буквами написал «Омманка!!!» — три восклицательных знака торчали, как колья заграждения.

…Солнце уже перекатилось на ту сторону, когда Хлопин услышал справа от себя шум, какой обычно бывает, когда по лесу идет много людей. Он удивился неужели так быстро обернулись наши? Уже вылезая из воронки, чтобы пойти им навстречу, Хлопин услышал голоса идущих и замер: говорили по-немецки!.. Он снова сполз в свое укрытие и стал наблюдать… Затрещали кусты, и из леса вывалили немцы! Их било довольно много, они шли, оживленно разговаривая. Хлопин заметил, что почти все они несли по два автомата, а один, судя по всему офицер, нес на руке… нет, этого не может быть! Хлопин старательно вглядывался и, холодея от ужаса, узнавал китель, который нес на руке немец. Это был китель лейтенанта Пименова!.. Хлопин вспомнил, что часа два или три назад ему послышалась стрельба, но это было далеко и доносилось чуть слышно, так что он не придал ей значения…

Они проходили мимо него — враги, убившие его друзей. Он провожал каждого глазами, словно старался запомнить их. Они уже перешли на ту сторону речушки, когда Хлопин обнаружил, что в левой руке он держит автомат, который снял с сошек, а на правую ладонь наступил сапогом…

Да, он не имел права стрелять. Теперь в живых остался он один. И он должен был довести дело до конца…

Он бежал так быстро, как только мог… Потом он шел, слушая, как бешено стучит в груди сердце. И опять бежал, бежал, бежал…

12

На войне убивают. Эта истина настолько общеизвестна и стара, что ее как-то забываешь. Забываешь, потому что помнить об этом годы подряд изо дня в день просто невозможно. Да и тысячи других мелких и крупных забот заслоняют эту истину: нужно постирать портянки, которые стали такими, что, когда их просушишь, звенят на ветру, словно жестяные; нужно сходить к оружейнику пусть посмотрит пистолет, а то последнее время что-то барахлит и не выбрасывает иногда стреляные гильзы; нужно написать письмо матери; нужно… да мало ли чего нужно человеку на войне.

Смерть напоминает о себе. Напоминает по-разному, и по-разному относятся к ней, в зависимости от обстоятельств. Когда после наступления в штаб приходят донесения о потерях, — это только цифры, которые огорчают, если потери большие; а если небольшие, то даже приносят некоторое удовлетворение: слава богу не так уж… Но вот мелькает знакомая фамилия: Терещенко. Терещенко… Терещенко… А-а… капитан Терещенко!.. Это надо же! Мы с ним как-то ночь коротали на НП… «Казбеком» у него разжился… Хороший мужик… был!.. И огорчение приобретает уже другую окраску, личную. И вдруг… Сорока?! Какой из 427-го?.. Не может быть… Сергей?! А-ах, Серега!.. С первых дней рядом… Из одного котелка ели, из одной кружки пили!.. А тут еще очевидцы. Один, который тоже с первых дней, молчит; другой — из новеньких — возбужденно рассказывает: «Я только хотел к нему в воронку переползти, а тут как ахнет… Так ему осколком всю черепушку и отнесло!..» И уже к говорящему возникает мгновенная неприязнь: «Черепушку»!.. Это о Сережке-то так!.. Сам ты, дерьмо собачье, «черепушка»!.. Это ж такая голова… была!..