Борис Грибанов - Женщины, которые любили Есенина

• Название: Женщины, которые любили Есенина
• Автор: Борис Грибанов
• Издательство: Вече
• Жанр: Биографии и Мемуары
• Год: 2006
• ISBN: 5-9533-1151-6

Отношения Сергея Есенина с женщинами были далеко не однозначными. Он всегда был окружен женским вниманием, но у него была одна главная любовь, владевшая его сердцем с детства и до последнего трагического дня — любовь к поэзии. Эта всепоглощающая страсть, неразрывно связанная с жаждой славы, управляла всеми его поступками.

---

…В страстную искреннюю любовь Изадоры я поверила безоглядно. А в чувство к ней Есенина? Сильное сексуальное влечение? — да, возможно. Но любовью его не назовешь. К тому же мне, как и многим, оно казалось далеко не бескорыстным. Есенин, думается, сам себе представлялся Иванушкой–дурачком, покоряющим заморскую царицу. Если и был он влюблен, то не так в нее, как во весь антураж: увядающая, но готовая воскреснуть слава, и мнимые огромные богатства Дункан (он получает о них изрядно перевранный отчет!) и эти чуть не ежевечерние банкеты на Пречистенке для всей театрально-литературной братии… море разливанное вина… И шумные романы в ее недавнем прошлом. И мужественно переносимая гибель (насильственная, если верить молве) двух ее детей. Если и живет в нем чувство к этой стареющей женщине, по-своему великолепной, то очень уж опосредствованное… И еще добавлю: не последним здесь было и то, что Есенин ценил в Дункан яркую, сильную личность.

…С такими представлениями, с такими думами вошла я в тот зимний вечер в «Стойло Пегаса». Уже с порога увидела ее. Женщина красивая, величественная одиноко сидела в левом углу, в «ложе имажинистов». Видно, что рост у нее немалый. На длинной полной шее (нет, не лебяжьей — скорее башня колокольни), как на колокольне луковка купола, подана зрителю маленькая, в ореоле медных волос голова. Мелкие правильные черты лица если что и выражают, то разве что недовольство и растерянность.

…На деле ей сорок четыре. Выглядит она отнюдь не моложе своих лет. По личному ее (и деловому) счету ей тридцать восемь — и публика щедро отпускает ей все сорок восемь!.. Ну, молодись на тридцать пять! Так нет же: Изадора рисует себе наивные губки бантиком, строит личико юной семнадцатилетней девчушки! И от этих ее потуг поблекшие в страстях и горестях тускло-голубые глаза кажутся совсем уж старушечьими…»

Язвительные интонации в воспоминаниях Надежды Вольпин можно понять и простить — в ней говорила ревность к более удачливой сопернице.

Тем же чувством продиктованы и слова в дневнике другой влюбленной в Есенина молодой женщины — Гали Бениславской. Эта запись помечена 1 января 1922 года — вскоре после того, как вспыхнул роман Есенина с Айседорой Дункан.

«Хотела бы знать, какой лгун сказал, что можно быть не ревнивым! Ей-Богу, хотела бы посмотреть на этого идиота! Вот ерунда! Можно великолепно владеть, управлять собой, можно не подавать вида, больше того, — можно разыгрывать счастливую, когда чувствуешь на самом деле, что ты — вторая, можно, наконец, даже себя обманывать, но все-таки, если любишь так по-настоящему, — нельзя быть спокойной, когда любимый видит, чувствует другую. Иначе значит — мало любишь. Нельзя спокойно знать, что он кого-то предпочитает тебе, и не чувствовать боли от этого сознания. Я знаю одно — глупости и выходок не сделаю, а что тону и, захлебываясь, хочу выпутаться, это для меня ясно совсем. И если бы кроме меня была еще, это ничего… И все же буду любить, буду кроткой и преданной, несмотря ни на какие страданья и унижения».

Галя Бениславская искала утешение в связях с другими мужчинами. И даже весьма хитроумно обосновывала и оправдывала свое поведение. Она старалась доказать самой себе, что таким путем она защищает свою любовь к Есенину. «И не вина Есенина, — писала она, — если я среди окружающих не вижу людей, все мне скучны, он тут ни при чем. Я вспоминаю, когда я «изменяла» ему с И., и мне ужасно смешно. Разве можно изменить человеку, которого «любишь больше, чем себя». И я «изменяла» с горькой злобой на Есенина и малейшее движение чувственности старалась раздуть в себе, правда, к этому примешивалось любопытство».

«А как же мне поделить себя? — пишет Галя далее в своем дневнике. — Еще при сознании, что Айседора, именно она, а не я, предназначена ему, и я — для него — нечто случайное».

Она уговаривает себя потерпеть, убеждает, что надо ждать и счастливые дни непременно вернутся. «Знаю, уверена, что если ждать терпеливо — дождусь, но не могу ждать, боюсь, панически боюсь, не хватит сил ждать. Нечем заполнить долгие зимние вечера, нечем оживить серые осенние дни. Все где-то потеряла летом, когда на солнышке грелась, ничего про запас не оставила».

Тем временем пошли слухи о том, что Дункан увозит Есенина в Европу, и они больно ударили по сердцу Гали Бениславской. Тем более, что в Москве поговаривали, будто Есенин иикогда не вернется в Россию. Какие черные слова ложатся на страницы ее дневника: «Быть может, больше не увижу его до отъезда — а может — никогда? И никогда он не узнает, что не было ничего, чего бы я не сделала для него, никогда не оглянется на меня, так бесцельно и мимоходом сломанную им. А я не могу оторвать взгляда от горизонта, скрывшего его. И все же мне до боли радостна эта обреченность, и ни на что я ее не променяла бы».

И вот рубеж. «Завтра уезжает с ней. «Надолго», как сказал Мариенгоф. Хотела спросить: «И всерьез?» Очевидно, да. И я все пути потеряла — беречь и хранить для себя, помня его, его одного?»

Несколько иначе восприняла весть о предстоящем отъезде Есенина в Европу Надежда Вольпин. В их последнем перед его отъездом разговоре она почувствовала, что его и манит, и втайне страшит предстоящая поездка.

У Есенина вырвались тогда такие слова:

— Нужно ли? Сам не знаю…

А за этим последовала смиренная просьба:

— Будешь меня ждать? Знаю, будешь!

«Почти просьба и заповедь.

Хотя на этот раз он не посмел, как при сборах в Персию, прямо сказать: «Жди».

А я в мыслях вдвойне осудила тогда Сергея за эту его попытку «оставить меня за собой ожидающую, чтобы и после продолжить мучительство». Мне чудится: с меня с живой кожа содрана — а он еще и солью норовит посыпать…

И с болью вдруг подумала: не меня он терзает … а самого себя!

К осуждению прибавилась горькая жалость».

Предстоящий отъезд Есенина в Европу вызвал в литературной Москве множество толков. Были и злые языки, которые приравнивали путешествие за границу к бегству, пророчили, что поэт насовсем оставит родную землю.

Есенин думал иначе. Бабенчиков спросил его:

— Навсегда?

Он махнул рукой и грустно улыбнулся.

— Разве я где могу…

Глава VIII «Я ЕДУ ЗАВОЕВЫВАТЬ ЕВРОПУ»

Итак, вопрос о поездке в Европу был решен окончательно.

Дункан подписала со своим антрепренером Солом Юроком контракт на выступления в крупнейших концертных залах Германии, Франции, Италии и Соединенных Штатов. Она всем сообщала, что едет со своим новым мужем Сергеем Есениным.

Однако Есенин вовсе не собирался путешествовать в качестве мужа своей знаменитой супруги. Им владели иные честолюбивые замыслы. Он намеревался покорить Европу и Америку своей поэзией. Перед отъездом он говорил Мариенгофу: «В конце концов я еду за границу не для того, чтобы бесцельно шляться по Лондону и Парижу, а для того, чтобы завоевать…

— Кого завоевать, Сережа? — спросил Мариенгоф.

— Европу! Понимаешь? Прежде всего я должен завоевать Европу… а потом…»

Шершеневич говорил, что Есенин считал, будто Россия слишком мала для его славы — перед отъездом за границу он заявил: «Я еду на Запад, чтобы показать Западу, что такое русский поэт…»

Идея завоевания Запада своей поэзией давно владела умами поэтов-имажинистов. Еще в сентябре 1921 года Есенин и Мариенгоф выпустили воинственный манифест, в котором, в частности, писали: «Мы категорически отрицаем какую-либо зависимость от формальных достижений Запада, и мы не только не собираемся признавать их превосходство в какой-либо мере, а мы упорно готовим большое наступление на старую культуру Европы».

Вероятно, это наступление имел в виду Есенин, когда 17 марта 1921 года писал Луначарскому с просьбой помочь ему получить разрешение на поездку в Берлин на три месяца, для того чтобы издать там свои книги и книги близкой к нему группы поэтов.

Такое разрешение было получено 3 апреля .

Интрига усложнялась тем, что Ивнев и Мариенгоф собирались выехать за границу вместе с Есениным. Можно себе представить, в какое раздражение они пришли, узнав, что Есенин и Дункан едут без них. Их естественное недовольство нашло свое выражение в отрицательном отношении к этой поездке. Рюрик Ивнев заметил: «Несмотря на мое глубокое уважение к Изадоре Дункан, я убежден, что поездка в Европу будет фатальной для Есенина». А Мариенгоф отозвался еще более кратко и более выразительно: «Будь она проклята!».

Так или иначе, но 10 мая 1922 года Сергей Есенин и Айседора Дункан оказались в кабине шестиместного пассажирского самолета «Фокке», совершавшего первый коммерческий рейс из Москвы в Кенигсберг. 17 мая они уже были в Берлине, где поселились в роскошном отеле «Адлон».

В те первые годы после русской революции Берлин представлял собой пеструю и довольно необычную картину. «Город являл собой настоящий салат из русской аристократии — более или менее подлинной — разорившиеся купцы, озлобленные и бездельничающие белогвардейцы, авантюристы, интеллектуалы, писатели, художники, музыканты, актеры», — писал один очевидец. Николай Набоков — однофамилец знаменитого ныне писателя — в своих «Мемуарах русского космополита» вспоминал, что в Берлине были «русские газеты, русские театры, русские школы и церкви, русские кабаре и библиотеки, русские литературные клубы, русские спекулянты, занимающиеся обменом валют, русские книжные лавки, русские художественные галереи, бакалейные лавки, магазины, где продавали фальшивые или настоящие изделия Фаберже и поддельные иконы».