Евгений Богданов - Високосный год: Повести

• Название: Високосный год: Повести
• Автор: Евгений Богданов
• Издательство: Современник
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Новую книгу архангельского писателя составили повести, действие которых происходит в наши дни в северных селах.

В центре заглавной — директор совхоза «Борок» молодой специалист Степан Лисицын. Он сталкивается с рядом ключевых проблем в своем хозяйстве и прилагает немало усилий, чтобы вывести совхоз из отстающих.

Повесть «Песни ветровые» затрагивает некоторые вопросы культурно-просветительской работы на селе. С большой теплотой рисует писатель образ молодого лектора Галины Ишимовой и журналиста Александра Штихеля.

---

«Прогресс», тарахтя мотором, взрезал носом вечернюю гладь реки. Волны от катера большими усами расходились в стороны и бились в невысокие торфяные берега. Спицын привычно повернул катер к плоту из бревен, заглушил мотор и тихо причалил. Забрякала цепь, рыбак скидал в мешок улов, спрятал в носовой отсек якорь, черпак, взял весла, подобрал мешок с рыбой и направился к калитке

Он заметил в сумерках возле кустов ивняка одинокую женскую фигуру, пригляделся.

— А, это ты! Здравствуй.

— Здравствуй, Троша, — ответила Софья.

— Чего пришла?

— Да так… Встречаю, — она взялась рукой за мокрый рукав его ватника. От Спицына пахло речной тиной, водорослями, сыростью. Не замечая этих запахов, она хотела поцеловать его, но он увернулся:

— Полно лизаться, Соня.

— Погоди, не торопись. Улов-то каков? Дал бы на ушицу!

Спицын положил весла на землю, развернул мешок и показал ей рыбу. Софья увидела в мешке только тускловатый блеск чешуи.

— Куда тебе, в подол? — грубовато пошутил он.

— Дал бы какую-нито тару…

Трофим сходил к катеру, достал из отсека жестяное ведерко и положил в него мокрых, еще трепыхающихся окуньков, сорожек и щурят.

— На, держи, — подал он ведерко Соньке.

— Спасибо.

— Вари уху. Хлебать приду.

— А что? И сварю, — оживилась она. — Я уж думала, ты больше ко мне не придешь. Который день носа не кажешь…

— Ладно, ладно, — Спицын усмехнулся. Софья, разглядев на его широком, скуластом лице с темными цыганскими глазами улыбку, приободрилась. — Скоро придешь-то?

— Вот Марфа спать уляжется… Она ведь как дворняжка сторожит. Не любит тебя.

— Чихала я на твою Марфутку. Мне она — как репой в овечий хвост. — И Софья пошла с ведерком по тропке наверх. Спицын постоял, поглядел ей вслед, белозубо улыбнулся в сумерках.

Софья медленно брела вдоль обрыва. У маленькой сельповской столовки, закрытой из-за позднего времени на висячий замок, повернула в проулок и вышла на главную улицу. Там свернула еще раз в поперечную, что вела к деревне Горка.

Если бы не эти плотные и неподвижные облака, было бы еще светло, белые ночи не кончились. Но облака отбрасывали на окрестность необъятную густо-лиловую тень. В сумерках белели только наличники окон да тесовые мосточки. Софья шла по ним осторожно, чтобы ненароком не споткнуться и не оступиться, — очень уж узки мосточки, в три доски, — и все думала о недавнем разговоре у скамейки.

«Дернуло меня за язык… Наговорила Лисицыну этакого. Что он обо мне теперь подумает? И этот старый хрен Чикин стал еще мораль читать. Всех поучает, будто святоша. Вон в прежние годы, — от старух слыхала, — этот Чикин и винцо потягивал, и к бабенкам хаживал от жены. А теперь сидит, как филин, глазеет своими круглыми зенками на всякого, кто мимо пройдет. А директору нехорошо сказала. Извиниться, что ли, перед ним? А может, он забудет? Нет, не забудет»,

От таких дум ей стало очень неприятно, будто в дождь под капелью плеснуло ей за воротник воды прямо на голую спину. Она даже передернула плечами. «Ну к черту все! Хватит переживать. От этого люди седеют… Трофим придет — все забудется». Она даже не заметила, как прошла мимо своей калитки. Пришлось вернуться. Софья дернула за веревочку, звякнула щеколда, калитка скрипнула старыми, ржавыми петлями и впустила ее во двор. И как только Софья вошла сюда, на душе у нее вроде бы поулеглось. Тихо, травка немятая во дворе, белые, чистые мосточки. Уютно, тепло… Нехорошие мысли отступили.

Но все же в самой глубине души шевелился и беспокоил ее маленький червячок-древоточец. «Кручина, эх, кручинушка ты моя!» — вздохнула Софья, нащупала в кармане жакета ключ и, поднявшись на крылечко, отперла замок.

Чистый двор, дедовская пятиоконная изба с кухней и горницей, крашеные полы, кровать с периной, кактусы на подоконниках, телевизор «Чайка» — этот уютный домашний мир с привычной обстановкой был для Софьи единственным местом, где она по-настоящему отдыхала от всех забот, приходя в умиротворенно-спокойное состояние.

Зарабатывала она прилично — сотни три в месяц, и как доярка была не на плохом счету. Но иметь прочный, высокий авторитет ей мешал неорганизованный, несколько неуживчивый характер и сомнительное, как заметила однажды зоотехник Яшина, поведение. Впрочем, Софью не очень интересовало мнение зоотехника, и она не так уж и заботилась о своем авторитете, считая, что в ее поведении нет ничего такого, что бы мешало жить другим. Яшина, конечно, имела в виду ее связь с Трофимом Спицыным, который слыл в совхозе замкнутым человеком, бирюком. О том, что Софья крутит с ним любовь, знало все село. «Но кому какое дело? — думала она. — Живу как хочу».

Семейная жизнь у нее не заладилась. Год назад она познакомилась с молоденьким шофером районной автобазы, приезжавшим в Борок на уборку картошки. Паренек как-то сразу и легко решил перейти на работу в совхоз, жениться на Софье. Прожил с ней три месяца, потом вдруг закутил, затосковал по родине — Брянщине — и объявил жене, что хочет съездить туда на побывку. Уехал и не вернулся, написав, что дома у него есть девушка и пусть Софья не ждет его…

Вот и вся история их семейной жизни. Софья даже не успела как следует влюбиться в мужа. Так и осталась одна-одинешенька.

И тут подвернулся Спицын, записной бобыль, вдовец. Жена у него умерла, детей не было. Крепкий сорокалетний мужик стал настойчиво ухаживать за соломенной вдовой. И Софья сдалась.

На газовой горелке уха сварилась быстро. Софья попробовала ее, добавила соли, выключила газ. Подойдя к окну, посмотрела поверх занавески на улицу. Там, если приглядеться, все было пронизано мерцающим, трепетно-пугливым светом, готовым вот-вот исчезнуть. Это отблески поздней зари, малопрозрачной, красноватой, боролись с облачной сумеречностью. Облака плотно накрыли землю, оставив только у горизонта неширокую грядку заревого просвета. Розоватые блики скользили по блеклым цветкам на картофельной грядке и вскоре померкли, а цветки стали темно-серыми.

Скрипнула калитка, Трофим аккуратно закрыл ее на запор и, поглядывая в окна, направился к крыльцу. Софья отступила от окна в глубь кухни.

«Явился — не запылился», — подумала она о Трофиме почему-то с неприязнью и теперь сожалела, что позвала его. Свидание с ним не сулило ей особой радости, не вызывало приятного волнения, как прежде. Софья дивилась этому и не могла понять, что такое с ней происходит.

Однако гость был уже у порога, и ей ничего не оставалось, как принять его.

Трофим, наклонив голову под низкой притолокой, уверенно шагнул в кухню. Половицы заскрипели под его сапогами. Он был оживлен, весел и от порога сказал:

— Принимай гостя!

На губах Трофима играла многозначительная усмешка. Но он тотчас погасил ее, почувствовав, что Софья не в настроении.

— Вкусно пахнет ухой. Готова? — спросил он.

— Готова, — односложно ответила Софья. — Проходи, садись.

Трофим вынул из кармана и поставил на стол бутылку, рядом положил большой пучок свежих и сочные, только что с грядки, перьев лука.

— Так в потемках и будем сидеть? — тоном хозяина спросил он.

— Ведь видно. Ночь-то белая…

— Ладно. Как хошь.

Софья, спохватившись, принялась хозяйничать. Взяла с подблюдника тарелки, налила ухи, нарезала хлеба.

— Ешь. Горячая.

Она достала из кухонного шкафчика две граненые стопки и тоже села за стол.

— Ну вот, теперь ладно, — одобрил Трофим. — Маленько можно выпить.

— Не хочется.

Трофим не настаивал. Он прихлебывал с ложки вкусное варево.

— Попробуй-ко лук. Славный нынче вырос! — Трофим захрустел на зубах зелеными перьями.

Некоторое время они ели молча.

— Накормил свежей рыбой. Спасибо, — поблагодарила она сдержанно.

— На здоровье, — он отодвинул пустую тарелку, достал сигареты. — Курить хошь?

— Я ведь не курю всерьез. Так иногда, балуюсь.

— Курить и мужикам вредно, а бабам — тем более. Голос у них от этого грубеет. Да и табаком воняет, когда… когда целуешься.

Софья криво усмехнулась.

— Чаю хочешь?

— Давай.

Трофим выпил стакан чаю и молча вышел из-за стола. Подошел к окну, приоткрыл створки. С улицы хлынула струя сырого ночного воздуха. С болотца на задах избы донеслось верещание лягушки. К ней присоединилась другая, и начался лягушачий концерт.

— Ишь, заливаются, поскакухи, — сказал Трофим. — Слышишь?

Софья кивнула и стала прибирать на столе. Прибрав, остановилась посреди кухни, опершись о спинку стула.

— Что-то у нас с тобой сегодня разговор не вяжется, — сказал Трофим.

Софья подумала, что вот сейчас он подойдет к ней, обнимет за плечи, начнет ластиться, поцелует в щеку, потом в губы. А после походит по избе и скажет привычно, будто дома: «Отдохнуть бы… Полежать чуток».