Георгий Фруменков - Декабристы на Севере

• Название: Декабристы на Севере
• Автор: Георгий Фруменков
• Издательство: Северо-Западное книжное издательство
• Жанр: Современная проза
• Год: 1986

Книга рассказывает о судьбе декабристов находившихся в тюрьме и ссылке в Архангельской губернии. Авторы, заслуженный деятель науки РСФСР, доктор исторических наук, профессор Г.Г Фруменков и научный сотрудник Государственного архива Архангельской области В.А. Волынская, использовали богатый архивный материал, многие документы они вводят в оборот впервые.

Книга рассчитана на широкий круг читателей.

---

Обратим внимание на цитированные места. Оказывается, в Архангельске у декабриста был широкий круг абсолютно надежных друзей. Последующие события подтвердили это. Один из закадычных архангельских приятелей Бестужева некий Злобин раздобыл для него столь необходимый паспорт.[38] Беглец переоделся в мужицкую одежду и наскоро загримировался в парик и бороду. Когда все было готово для того, чтобы отправиться в далекий путь — сопровождать обоз, идущий из Петербурга в Архангельск, М. Бестужев на Сенатской площади (надо же такому случиться!) неожиданно увидел Торсона со связанными назад руками, твердой поступью идущего под конвоем на допрос.[39] Тотчас возникло новое решение: М. Бестужев счел для себя неудобным покидать в беде товарища по тайному обществу, явился в Зимний дворец и добровольно сдался правительству.

Царь, которого автор записок иронически именует “незабвенным”, проявил к М. Бестужеву, как к одному из главных зачинщиков восстания, особое озлобление. Декабриста заковали в ручные и ножные железа и бросили в Алексеевский равелин Петропавловской крепости.

Верховный уголовный суд приговорил М.А. Бестужева к лишению чинов и дворянства и к пожизненной каторге, позже сокращенной до 20 лет с последующим поселением в Сибири.

С Поморьем связана литературная деятельность Александра Александровича Бестужева, писавшего под псевдонимом Марлинский, по названию местечка под Петербургом — Марли, где прошла его безмятежная юность. Одной из лучших работ писателя-декабриста является героическая повесть “Мореход Никитин”, впервые напечатанная в 1834 году. В основу ее сюжета положен реальный исторический эпизод. Прототипом морехода Савелия Никитина является помор Матвей Андреевич Герасимов, совершивший поистине геркулесов подвиг. Захваченный летом 1810 года английским военным кораблем у берегов Лапландии в числе команды торгового судна “Евплус Второй”, перевозившего рожь из Архангельска в Норвегию, Герасимов сумел пленить неприятельский конвойный отряд.

Обращает на себя внимание то, что Бестужев-Марлинский рассказал современникам о геройском поступке Герасимова и воспел подвиг помора задолго до появления в печати официального сообщения о нем. Как могло случиться такое? Литературоведы и историки до сих пор не пришли к единому мнению. Одни считают, что Александру Бестужеву, служившему в то время в Кавказском отдельном корпусе, подсказал фабулу повести младший брат, Михаил, другие допускают, что опальному писателю могли рассказать о самоотверженных действиях кормщика Павел Степанович Нахимов либо Николай Алексеевич Чижов, третьи думают, что предание о северных мореходах А. Бестужев услышал от архангельских солдат, служивших вместе со ссыльными декабристами на Кавказе, четвертые с большой долей уверенности заявляют, что об этом постарался Иван Петрович Жуков, переведенный из Архангельска на Кавказ, где находился в то время Бестужев-Марлинский, пятые… Впрочем, думается, что нет смысла гадать. Не исключено, что людская молва о легендарной храбрости помора дошла до писателя одновременно по нескольким каналам, и он имел возможность сопоставить рассказы, отсеять вымышленные детали. Одно бесспорно: истоки всех устных преданий о Герасимове восходят к Архангельску, к жителям или гостям города 20–30-х годов прошлого столетия, которые слышали многочисленные повествования о подвиге кормщика, передававшиеся тогда из уст в уста, а некоторые из них, возможно, встречались на Севере с самим героем.

Важнее другое. Повесть “Мореход Никитин” является убедительным доказательством той святой истины, что А.А. Бестужев-Марлинский и в ссылке сохранил верность заветным декабристским мечтам и художественными средствами изображал простых русских людей, рассказывал о их вольнолюбии, верности матери Родине, утверждал идеалы народности, патриотизма и справедливости.

Не приходится удивляться тому, что на Севере, как и во всех других местах вынужденного или добровольного пребывания, декабристы оставили о себе добрую память. К ним относились с сочувствием и доброжелательно. Во многих местах обширной Архангельской губернии были распространены в потаенном фольклоре XIX века декабристские песни.[40] Народ помнил своих заступников.

В советской литературе о декабристах освещены в той или иной степени сибирский, кавказский, молдавский периоды жизни первых русских революционеров. Причем в последние годы декабристская “Сибириада” пополнилась новыми документами и материалами. О пребывании же декабристов на Европейском Севере страны пока известно до обидного мало. Предлагаемая вниманию читателей книга имеет целью хотя бы частично восполнить этот пробел и тем облегчить задачу будущих исследователей. Авторы отдают себе отчет в том, что исчерпывающая история архангельской ссылки дворянских революционеров — дело будущего.

ОСТРОГ ДЛЯ АРЕСТАНТОВ “ОФИЦЕРСКОГО ЗВАНИЯ”

Материалы центральных и областного архивов свидетельствуют о том, что Николай I, преследуя декабристов, возлагал большие надежды на Архангельскую губернию и особенно на соловецкий централ духовного ведомства, где были непревзойденные специалисты “катского мастерства” — пыток, жестоких издевательств и убийств. Царь намеревался замуровать своих опаснейших врагов в цитадель черного фанатизма на Белом море и упрятать их так надежно, чтобы и ухо не слышало, и глаз не видел.

Спустя два месяца после подавления восстания декабристов, 23 февраля 1826 года, начальник главного штаба Дибич по поручению царя направил архангельскому, вологодскому и олонецкому генерал-губернатору Миницкому такой запрос: “Покорнейше прошу ваше превосходительство уведомить меня, сколько можно поместить в Соловецком монастыре государственных преступников? Какого рода имеются там помещения и совершенно ли место сие можно почитать безопасным во всех отношениях? Я ожидать буду обо всем подробного сведения и мнения вашего превосходительства”.

Маховик завертелся. Цитированным письмом открывается дело о перестройке соловецкой тюрьмы и приспособлении ее для заключения “государственных преступников” из дворянского класса. Эзоповский стиль письма не мог обмануть губернатора. “Намеки тонкие на то, чего не ведает никто”, были поняты им. Губернатор знал, что “государственными преступниками” именуются на канцелярском языке декабристы, и тотчас завел на них специальное секретное дело.

Решение правительства воодушевляло Миницкого. Он отдавал себе отчет в том, что заключение революционеров в тюрьму Соловецкого монастыря повысит его авторитет в глазах столицы и шансы на продвижение по служебной лестнице. Поэтому генерал-губернатор ревностно взялся за выполнение правительственного поручения. Он готов был пуститься во все тяжкие, чтобы оправдать доверие власть имущих и, кроме того, имел потаенную корыстную цель с их помощью свести старые счеты с архимандритом, старательно оберегавшим свои права инквизитора от покушений извне.

1 марта Миницкий отправил эстафетой ответ Дибичу. Обошлось это в 238 рублей 52 копейки. Такая экстренность сношений, связанная с большими издержками, подтверждает, что намерение упрятать всех или некоторых декабристов в соловецкий острог было делом предрешенным.

Не упустив удобного случая лягнуть монастырь за автономию в тюремных вопросах и засекреченность их, что не позволяло сочинить всеобъемлющий ответ, начальник края все же сообщил своему вельможному адресату известные ему скромные данные о монастырских узилищах и их жертвах. По монастырским ведомостям, в соловецкой тюрьме содержалось 28 человек да двое ждали отправки в острог. Инвалидная команда состояла из 27 рядовых, двух унтер-офицеров и одного обер-офицера. Казенная палата выплачивала монастырю на содержание каждого заключенного по 120 рублей в год. Что касается емкости укромных мест, то “судя по описанию, можно думать, поместится там немалое число арестантов”. Однако вследствие отдаленности архипелага от Архангельска, губернскому начальству “иметь нужное наблюдение и надзор за содержащимися арестантами совершенно невозможно”, — сетует автор письма. Дабы предотвратить “утечку” арестантов, предлагалось учредить на острове “самый верный и благонадежный караул” во главе с обер-офицером, наделенным комендантскими правами. Эта мера казалась тем более необходимой, что, по слухам, в летнее время при наплыве богомольцев арестанты “находили средство” бежать из монастыря. Напрасно Миницкий придавал значение толкам и сам распространял их. Уж кому-кому, а ему должно было быть известно, что из соловецкой тюрьмы никто не совершил удачного побега. Но генерал-губернатор не мог отказать себе в удовольствии бросить тень на соперника — тюремщика, обладавшего непомерно завышенными амбициями.

В письме Миницкий сообщил Дибичу, что с открытием навигации он собирается лично осмотреть монастырь, после чего направит в Петербург исчерпывающее описание соловецкой тюрьмы и ее возможностей.[41]